Все теперь без меня

Конец зимы двадцать второго года был напряженным. ВЧК реорганизовали в ОГПУ, новая экономическая политика принесла первые плоды, нарком путей сообщения Дзержинский выехал в Омск, где в кратчайшие сроки сумел восстановить железнодорожное сообщение Сибири с Центральной Россией, проявив свою знаменитую сверхчеловеческую работоспособность и организаторский талант. Продолжалась начатая еще в девятнадцатом кампания ликбеза. Полным ходом шла подготовка к Генуэзской конференции, которая должна была состояться весной. Началось сокращение РККА, из рядов комсостава планомерно вычищались партизанские и троцкистские элементы. *** Утром Михаил Фрунзе обыкновенно заезжал в гостиницу, превращенную в общежитие комсостава, чтобы подвезти на службу обитавших там несемейных сотрудников штаба. Таковых было двое – Сиротинский и Хлудов. Семейные жили на служебных квартирах в бывшем доходном доме, и за ними присылали машину из гаража. - Это что? – удивился Хлудов, с немалым трудом поместившись рядом с не столь долговязым Сиротинским: мешал какой-то ящик. - Сгущенка американская, сейчас ребятишкам подшефным завезем, - обернулся с переднего сиденья Фрунзе, - ночью Котовский приезжал, уже уехал в свой корпус, - он и привез. Он разбил Шаповала, от пленных узнал про схрон с провиантом, а там оказались в немалом количестве консервы, отбитые у Врангеля, а им полученные от союзников. - Не отбитые, а проданные, его же интендантами, - педантично уточнил Хлудов. – Помню эту историю. Вот, значит, кому… Он не был чадолюбив и надеялся, что визит в подшефный детский дом будет кратким. Михаила тут же облепили дети, подняв такой крик и прыготню, что у Романа закружилась голова; к счастью, незнакомого мрачноватого дядьки они дичились. Зато с Фрунзе мигом сняли и принялись мерить богатырку, пытались отцепить от него шашку, лезли под руки, путались под ногами, висли на шее. В том мире, который был для Романа Хлудова родным и привычным, призрением сирот занимались утонченные светские дамы из благотворительных обществ, а не военные и чекисты, как в РСФСР. (Он попытался вообразить себе ну хоть Деникина – растрепанного, без шапки, обвешанного гроздьями визжащей от восторга ребятни – и понял, что такая ахинея с похмелья не померещится). Хлудов чувствовал себя не то что сторонним наблюдателем – в конце концов, в содержании этих сирот он участвовал наравне со всеми, - скорее, он испытывал детское удивление от встречи с чем-то противоречащим всему его опыту, опрокидывающим все многократно подтвержденные жизнью закономерности, не обеспеченным никакими гарантиями, нелогичным, неожиданным, необъяснимым. Три месяца назад это стало бы шоком, теперь же удивление сменилось ясным пониманием того, что жизнь – великое испытание, она непредсказуема, и невозможно быть готовым ко всему, как бы ты ни был стоек и силен. Сознание этого вызывало в нем не растерянность и протест, как раньше, а смирение. Как и личность Фрунзе: его не бывает, а он плюет на это и живет себе. Еще и впускает в свою жизнь тех, для кого закрыты все остальные двери. - Михаил Васильевич, а покатайте на машине, – попросил мальчишка посмелее других. Все дети были острижены под ноль – от вшей, поэтому отличить мальчика от девочки можно было лишь по одежде да иногда по голосу. - Михаил Васильевич, мы опоздаем, - кисло предупредил Сиротинский, тоже чувствовавший себя не в своей тарелке. - Ну, садитесь, гвардейцы, - улыбнулся Фрунзе. - Куда? – паренек, не ожидавший согласия, не поверил ушам. - Так в машину же, на заднее сиденье. Давай, Володя, - обратился он к шоферу, - с ветерком до Тевелева, круг по площади и назад. И подмигнул надувшемуся адьютанту: - Не занудствуй, Сережа, девушки любить не будут! И вообще – начальство не опаздывает, оно задерживается! На заднее сиденье втиснулись пятеро ребятишек. - Пятеро за один рейс. Больше Боливар не вынесет. Самоорганизуйтесь, гвардейцы, только без драки! Без драки, впрочем, не обошлось: с наградной шашки Фрунзе срезали кисточку-темляк и не поделили добычу. Еще и пару форменных пуговиц с пятиконечными звездами оторвали – на сувениры. - Каждый раз удивляюсь, - сказала седая воспитательница, протирая запотевшие на морозе очки, - Михаил Васильевич приезжает, возится с ними – и они сразу дети как дети. Видно, сколько кому лет. Носятся, визжат, хохочут. А обычно – тихие, серьезные такие, как маленькие старички. У кого-то родителей на глазах убили, кто-то сам чудом выжил – есть дети с огнестрельными, осколочными ранениями, есть такие, которые не говорят – видели такое, что онемели от ужаса. Почти все – с улицы, беспризорники, а это – голод, холод, антисанитария, нравственное одичание, утрата навыков жизни в обществе. Почти все промышляли воровством – от безысходности, чтобы не умереть с голоду. Им трудно возвращаться к нормальной жизни, и нам с ними трудно… Я в женской гимназии французский преподавала, меня никто никогда с такими детьми работать не учил. Порой просто руки опускаются, хочется бросить все и уйти. Да как уйдешь?.. - Умеете вы с детьми, Михаил Васильевич, - заметил Сиротинский, садясь в машину. – А я на них смотрю как баран на новые ворота. - Так у меня же сестренки. Отец умер, Костя уехал в университет поступать, а я за старшего. Мама так и говорила: «Миша и дети», вроде как я не «дети» уже. - Своих тебе еще надо, - к собственному изумлению, брякнул Хлудов. Прелестно. До сих пор его язык боролся исключительно с хорошим воспитанием, а теперь – еще и за независимость от мозгов. - Это уж как получится, - ответил Михаил, любуясь дырками на месте с мясом вырванных пуговиц. *** - Михаил Васильевич, к вам тут один уволенный вчистую красный командир просится, - сказал Сергей Сиротинский. – Я, пока вы были заняты, проверил его персональные данные, пару звонков сделал – там все очень плохо. Официально его по состоянию здоровья комиссовали, а настоящая причина – превышение власти. Был командирован в Хакассию для ликвидации банды Соловьева, снят с должности за бессудные расстрелы. Был под следствием, отлежал в психушке, партбилет положил, из армии на выход с вещами. - Сейчас много таких дел, - кивнул Фрунзе, - сокращают, увольняют в запас и вчистую виновных в эксцессах. В принципе, это правильно: они раскачивают лодку. Ну, пусть войдет. Вошел рослый, нескладный круглолицый юноша, на вид лет двадцати. - Здравия желаю, товарищ главком! Комполка… бывший комполка Аркадий Голиков, - представился он. - Сколько же вам лет, товарищ Голиков? – удивился Фрунзе. - Восемнадцать. Воюю с пятнадцати. - Садитесь. Чем я могу вам помочь? - Не знаю, - вздохнул молодой человек. – Меня уволили из Красной армии. Она мне и дом, и семья, и все, ради чего я жил. Совсем не знаю, что делать. - Давайте ваши документы. Просматривая его послужной список, Михаил изумленно поднял брови: - Нет ли здесь ошибки? Вы действительно командовали полком в шестнадцать лет? - Так точно, товарищ Фрунзе. «Вот сволочи! Идиоты! Как можно было назначить подростка на командную должность?» Медицинское заключение гласило, что товарищ Голиков дважды контужен, перенес тяжелое сотрясение мозга, упав с лошади, страдает острым невротическим расстройством (течение тяжелое, прогноз неблагоприятный, в перспективе – большая психиатрия), командовать не может, походную жизнь переносить не способен. Характеристика с последнего места службы также не радовала: склонен к превышению полномочий, подвержен приступам гнева и, несмотря на юный возраст, уже является подающим надежды запойным пьяницей. Впрочем, до роковой командировки в Хакассию юный комполка был на хорошем счету, спиртным не злоупотреблял, и никаких вопросов к нему не возникало. Что же там случилось? Что он там увидел, пережил, кого потерял? ГПУ закрыло дело, поскольку подследственный сумел доказать, что расстрелянные по его приказу местные жители были пособниками бандитов, однако из партии Аркадия Голикова все равно исключили – за самоуправство и подрыв авторитета Советской власти. - Аркадий Петрович, я сожалею, но врачебный вердикт не допускает разночтений. Ваша военная карьера окончена. - Что же мне делать? – растерянно спросил юноша, и его голубые глаза наполнились слезами. Проще всего было успокоить свою совесть тем, что это не он, Михаил Фрунзе, назначил недоучившегося гимназиста командиром полка, не он послал его на задание, которое искалечило психику мальчишки (малая война, когда каждый стог сена может выстрелить, ожесточает похлеще большой, ему ли не знать!). И что с ним теперь делать – с восемнадцатилетним инвалидом, которого в обозримом будущем ждет безумие и алкоголизм? - Расскажите мне о себе, - попросил Фрунзе. – Все, что захотите и сочтете возможным. А я послушаю. И подумаю о вашем будущем. - Да какое будущее, - с тоской пробормотал парень, - нет его у меня… - Это не так. По вашей жизни пронесся ураган. Бесполезно и бессмысленно переживать о том, что могло бы быть, если бы этого урагана не было, - нужно собрать обломки, подумать, что можно починить, а что придется начать сначала. Аркадий Голиков долго молчал, опустив светловолосую, коротко стриженную голову. Он же видел, что главком Украины и Крыма внимательно прочел и характеристику, и медицинское заключение, в совокупности фактически означавшие волчий билет. - А как бы вы действовали на моем месте, товарищ Фрунзе? Михаил встал и отошел к окну. За окном была февральская пурга – ни зги не видать. - Аркадий Петрович, - сказал он, чувствуя себя ужасно взрослым и лишенным всяческих иллюзий, - поможет ли вам знание о том, что сделал бы я? У вас просто в силу возраста нет ни моего авторитета, ни моего опыта, ни навыков оперативной работы, которые я приобрел еще в подполье, выявляя провокаторов. Вы не могли бы действовать как я, бессмысленно так ставить вопрос. С вами обошлись по-свински, свалив на вас ответственность за провал, хотя поставленная задача превышала ваши силы. Не вините себя, это ни к чему не приведет. Итак, я жду рассказа о вашей удивительной жизни. Не каждого в пятнадцать лет принимают в партию, а в шестнадцать дают под начало шесть тысяч сабель! Голиков заговорил, сначала – неуверенно, запинаясь и с трудом подбирая слова, но скоро увлекся, речь его сделалась яркой, образной, впору заслушаться. Причем непосредственно о себе он сказал буквально несколько фраз – родился в Арзамасе, учился в гимназии, в четырнадцать лет примкнул к местным большевикам, год спустя закончил ускоренные пехотные курсы и вступил в РКП (б), воевал с петлюровцами, - а затем пустился пересказывать свои и своих товарищей военные приключения, порой изображая все это в лицах. - Беляки Буденного боятся, сочинили с перепугу, что будто беглый каторжник посадил на коней таких же арестантов и носится. Да я и сам не люблю шашек, особенно если сзади по черепу. К тому же от пули смерть легче. «Откуда вы знаете? Вы проверяли?» - едва не спросил Фрунзе, но решил не перебивать. Вдруг увлекшийся рассказчик очень эмоционально воскликнул: «Мать честная, Богородица лесная!» - почему лесная-то?.. Поразил рассказ про смерть красавицы-комсомолки, застрелившей в смертельной схватке такого же красавца-юнкера и застреленной другим, - ее мертвые губы улыбались, и юное лицо было счастливым. И про другую смерть – белого казака, перешедшего к красным со всем отделением, которым командовал: его подстрелил попытавшийся задержать перебежчиков офицер. Красный военврач сделал все, что мог, но было уже поздно. Парень умер, не приходя в сознание, и в бреду все повторял: «Товарищи… товарищи…», а командир красной части сидел у его изголовья и отвечал: «Да, да, товарищи…» - хотя вряд ли умирающий мог его слышать и понимать. Такое не придумаешь. - Вам, несомненно, следует заняться литературой. Вы же прекрасный рассказчик. Записывайте свои истории. - А вы разве разбираетесь в этом? – простодушно спросил молодой человек. - И очень хорошо, - улыбнулся Михаил, - я сам когда-то писал стихи, был редактором газеты и журналистом. У меня вообще не биография, а сборная солянка. А вы стихи пишете? - Пишу, - порозовел юноша, - только они плохие. - Это неважно. Пишите. Болящий дух врачует песнопенье. Гармонии таинственная власть Тяжелое искупит заблужденье И укротит бунтующую страсть. Душа певца, согласно излитая, Разрешена от всех своих скорбей; И чистоту поэзия святая И мир отдаст причастнице своей*. И знаете что? У вас хороший глаз на детали, но при этом вы избегаете затянутых описаний, сложных метафор, затемняющих смысл. Это, в общем, стилистика приключенческой повести для подростков. Попробуйте свои силы в этом жанре. - Думаете, у меня получится? - Уверен в этом. Умение писать – это навык, его можно развить. - Да кому это нужно сейчас – какие-то детские книжки, - горько улыбнулся молодой человек. – Я настоящим делом хотел заниматься. Нашу Советскую Родину защищать. - Ураган, Аркадий Петрович, - мягко напомнил Фрунзе. – Мы не обсуждаем это. А защищать нашу Советскую Родину можно и за письменным столом. Я сегодня ездил в подшефный детский дом, и весь день думаю об этих ребятишках. Ведь это те, кто через пятнадцать-двадцать лет станет бойцами и командирами Красной армии, те, кому предстоит сражаться в будущей войне, которая не за горами. Будем ли к тому времени живы я и даже вы, как знать?.. От них будет зависеть будущее нашей страны, само ее существование. От них будет зависеть существование Советской власти. Будут ли они готовы защитить то, что мы завоюем и построим? – Это зависит во многом от того, какие книжки они прочтут в семь, десять, тринадцать лет. Напишите для них книжки, которые помогут им вырасти настоящими людьми. Вы можете стать командармом будущей армии. Это великая честь и очень трудное и благородное дело. - Понял, товарищ Фрунзе. А знаете, я ведь думал – выйду отсюда и застрелюсь. - Дурацкая идея, - покачал головой Фрунзе. – Она оттого вам в голову пришла, что вы сочли себя бесполезным. Человек обязательно должен приносить пользу. *Евгений Баратынский