Все теперь без меня

Михаил Фрунзе не любил этот сон – в основном из-за того, что всякий раз забывал спросить Василия об обстоятельствах его гибели. …Взрыв так ударил по барабанным перепонкам, что он мгновенно оглох. В ту же секунду его руки утратили контакт с ртом Вихря, как будто на другом конце повода вдруг не оказалось лошади, передние ноги дончака вместо твердой земли словно ушли, не встречая сопротивления, в воду, утоптанная копытами трава со страшной скоростью ринулась в лицо… кажется, стремена он все-таки успел бросить. Очнулся командарм в лазарете, от запаха нашатыря. Рядом медсестра перевязывала начдива-25 Чапаева, раненного в голову. Сквозь бинты обильно проступала яркая алая кровь. Почему-то при ранениях в голову всегда очень много крови. - Наша взяла, - сказал Чапаев, не дожидаясь вопроса. – Твой Иваново-Вознесенский полк раскатал беляков, как ковровую дорожку. Они, Михаил Васильевич, теперь не только мертвые, но еще и плоские. Это после того, как кто-то крикнул: « Командарм убит!» - Мой конь?.. - Забудь. На куски его разорвало, - вздохнул Василий. – Мы уж думали, тебя тоже придется в закрытом гробу хоронить. А ты, видать, в рубашке родился – ни царапины… Я тебе Выстрела подарю. Выстрелом звали темно-рыжего чапаевского англоараба, глядя на которого Фрунзе, страстный лошадник, безмолвно страдал, почти как лермонтовский Азамат. - Что ты, не надо. Добрый конь, тебе самому пригодится. - Мне верхом ездить уже тяжело. Я же в детстве с колокольни упал, кости все переломаны, срослись кое-как. Из всех моих лошадей я только на Пульку еще сажусь (Пулька была низкорослая мышастая вятская кобылка с очень мягкими аллюрами), а так все больше на автомобиле. Так что Выстрел твой, я его, к слову, Васькой зову. Тезка, стало быть. Будешь на моем Ваське ездить и меня вспоминать… *** Первое время Хлудов со страхом ждал возвращения Крапилина, как ждет эпилептик, у которого долго не было приступов, что вернется болезнь. Потом решил, что, случись такое, теперь он сумел бы с этим жить. И наконец, четыре месяца спустя, собрался с силами, чтобы рассказать об этом. А сил для такого признания потребовалось немало, потому что сам он до всех дел, еще когда был полковником на германской, скорбного головушкой офицера убрал бы из полка на счет «раз», не считаясь с былыми заслугами и невзирая на личные отношения. Потому что душевнобольной человек в принципе ненадежен, неизвестно, чего от него ожидать. Руководствуясь здравым смыслом, не было необходимости признаваться в такой постыдной вещи, как психическое расстройство. Чувствовал он себя хорошо, успешно справлялся со своими обязанностями, более-менее ладил с товарищами по службе. Смолчать, однако, значило бы смалодушничать. Хуже того – обмануть доверие человека, который шаг за шагом отводил и отвел-таки его от края бездны. - Михаил Васильевич, при поступлении на службу я скрыл один факт своей биографии, подумал, что это не имеет большого значения по сравнению с тем, кто я есть. Я не хотел обременять тебя этим. А теперь думаю, что это неправильно, и нужно было сказать. Красный маршал отложил сводку, которую просматривал, и поднял ясные голубые глаза. - Садись. Я тебя слушаю. - Врангель, когда распространял слухи о моем безумии, имел для этого некоторые основания. Пятеро из десяти человек, услышав такое признание, радостно подумают (и хорошо, если только подумают): «А я-то нормальный!» Чтобы почувствовать себя молодцом, каждому второму нужно наступить кому-то на голову. Михаил Фрунзе был так уверен в себе, что желания над кем-то превознестись у него не возникало в принципе. - Какие конкретно основания? – спокойно спросил Фрунзе. Ответ дался Роману тяжким трудом. - У меня в самом деле были… признаки помешательства. Факт психического расстройства означает, что с тем, кого оно постигло, лучше не иметь никаких дел. Никто не поручится за то, какие мысли возникают в больной голове, поэтому самое очевидное решение – даже не приближаться. - Не замечал. - Потому что сейчас их нет. Ты меня таким не видел. Но, говорят, совсем вылечиться невозможно. - Какие признаки-то? - Галлюцинации, - нехотя признался Хлудов. - Видения, что ли? - Вроде того. Михаил задумался. - А это были именно галлюцинации? Может, действительно видения? Может, ты предрасположен к ним? Такие люди есть, они, конечно, странные, но это не болезнь. - Я не знаю. - Я бы хотел лучше понимать, о чем, собственно, речь. – Это был приказ. Эту спокойную уверенность в себе Роман не раз наблюдал, когда, например, Фрунзе разговаривал с местными жителями, доискиваясь следов неуловимой банды очередного Струка или Щуся. Отмалчиваться было бесполезно, он терпеливо, не раздражаясь, повторял и повторял один и тот же вопрос – до тех пор, пока не получал вразумительный ответ. Выслушав рассказанную неживым монотонным голосом историю вестового Крапилина, Фрунзе сказал без всякого удивления: - Так это не галлюцинация, а натуральный призрак. Прывид, как мои разлюбезные белорусы говорят. Являлся тебе, значит… Что ж тебя так заусило-то? Они безвредные, только надоедают хуже горькой редьки. - Откуда ты знаешь? - А я о них знаю побольше твоего, только с партбилетом в кармане хвалиться такими знаниями не с руки, - невозмутимо, с философским выражением лица ответил красный маршал. Роману потребовалась пара минут, чтобы перевести дух и справиться с неимоверным облегчением от мысли, что сказанное не разделило их. Не отбросило его за невидимую черту, за которой пребывают те, кому отказано во всех правах, кроме жалости с изрядной долей презрения. Он слишком хорошо знал, как это бывает. - Со мной ничего такого раньше никогда… - Так ты же питерский. В больших городах этого, считай, уже не осталось, а вот в глухомани… Я гимназистом весь Тянь-Шань облазил с ружьем – там есть гиблые места, яман, ни человеку, ни зверю оттуда живым не выбраться, а я на спор ходил и ночевал там. Потом Сибирь… Сибирь-то тоже русская земля, конечно, но там много чужого осталось, знаешь, как говорят – черт не нашего Бога?.. Повидал, повидал. Иду сто раз хоженой тропой – и вдруг понимаю, что вокруг незнакомый лес. Причем с утра было начало зимы, первопуток, а прошло два часа и снова золотая осень, - нормально, да? И собака, с которой я на охоту ходил – зверовая лайка, медвежатница – хвост поджимает и жалобно скулит. - Жуть, - оценил положение Хлудов. - Потом я в Белоруссии служил, работу местной милиции налаживал. У меня же опыт оперативной работы… Носился по всему Полесью, по медвежьим углам. Вот где всякой чертовщине раздолье! На таких Олесь насмотрелся – если бы не был к тому времени женат, не женился бы вовек, в каждой женщине подозревал бы ведьму: ежели не присушит, так порчу наведет! Михаил умолк, качая головой и улыбаясь воспоминаниям – как видно, и порчу наводили, и присушить пробовали. - И что же ты думал обо всем этом? - Думал, что есть многое на свете, друг Горацио, - пожал плечами Фрунзе. – Так вот, в силу опыта - в нечистую силу, гиблые места, колдунов и шаманов я верю всерьез. Не афиширую по понятным причинам, но верю. А прывиды – это, так сказать, низший разряд чертовщины. Совершенно не оказывают влияния на материальный мир, книжку с полки сбросить, в стенку постучать - и то не могут. И в большинстве своем даже не говорят. - А ты знаешь, почему они являются? Михаил встал и принялся расхаживать по кабинету. Эту привычку – ходить, размышляя – он вынес из тюремного каземата. - Да все как у живых – из-за ненависти, из-за любви. Мне товарищ являлся, Павел Гусев его звали. В каторжной тюрьме от чахотки умер, а я тогда уже в Сибири вышел на поселение. Он мне был вроде младшего братишки, а нас разделили, и он затосковал. Чахотка ведь бывает не только от гнилого воздуха – от тоски тоже. Прывидов многие видят, только помалкивают, чтоб на смех не подняли и чокнутыми не ославили… А было так, что ты творил какую-нибудь херню, а потом ничего об этом не помнил? - Херню творил, но помнил, - криво улыбнулся Хлудов. - А больше ничего такого не было? - Слово офицера, - с некоторым высокомерием ответил Хлудов и вздернул подбородок. - В таком случае ты здоров. Смысл своих действий понимаешь, провалов в памяти нет, сам себя готов считать психически больным – а ни один сумасшедший себя таковым ни за что не признает, - так что все нормально. А если этот твой Крапилин появится опять, просто скажи об этом, ладно? Не оставайся с этим один на один. - Ладно, - обессиленно вздохнул Роман. - Я буду с тобой, если придется. Но думаю, что все уже позади.