Все теперь без меня

Имейте в сражении перед очами вашими правду. Кто жесток, тот не герой. (Петр Первый) По тракту Чигирин – Черкассы к Знаменскому лесу стягивалась 2-я Московская бригада. Рысью шла трехдюймовая конная батарея, скрытые тучей пыли, рыча, ползли пять машин бронедивизиона, за пулеметными тачанками шла пехота, а замыкал колонну кавполк. Комбриг Жилин-Дунайский, кадровый офицер, матерый волкодав, сточивший зубы на костях всевозможных «батек», ехал верхом с кавалеристами – он не любил автомобилей с тех пор, как едва не попал в плен к петлюровцам из-за заглохшего мотора. Комбриг был зол. Причиной злости была личность представителя ставки, в оперативное подчинение к которому направлялась бригада. Как многие военспецы, с восемнадцатого года воевавшие в Красной армии, Жилин-Дунайский белых перебежчиков не обожал, по примеру библейского старшего брата, не разделившего отцовской радости по поводу возвращения блудного младшего. Узнав, кто командует операцией, комбриг разматерил всех и вся, до главкома включительно. Перевод матюгов на литературный язык звучал бы так: «Я вынес на своих плечах три года войны, всю тяжесть первых поражений, митинги, партизанщину, комиссаров с полномочиями бессудного расстрела военспецов, а этот… истребил красных больше, чем сыпняк, а потом сказал, что погорячился и очень сожалеет, - и сразу молодец, возьми пирожок!» Вдобавок Матронинский монастырь представлял собой крепость – засев в этой крепости и грамотно расставив огневые точки, рота могла месяц отбиваться от дивизии, - а в Знаменских лесах, как римские легионы в Тевтобургской чаще, бесследно сгинула бы целая армия. Конечно, против пушек монастырю не устоять, но, судя по тому, что операция была на контроле у Фрунзе и Дзержинского, - нужны пленные, значит, правильного штурма с артподготовкой не будет. Что еще накомандует этот, мать его, «представитель главкома». Небось захочет отличиться, доложить о выполнении как можно скорей – и прикажет штурмовать, не считаясь с потерями. Ох, блятюшки… Хоть бы конницу в лес не загнал! Жилин-Дунайский слишком хорошо знал, как это бывает. *** На железнодорожной станции Крюково Хлудова и сопровождавших его троих бойцов встречал на автомобиле котовец Бойко. Они отправились в Субботино, чтобы встретиться с Ольским; к вечеру ожидали прибытия Жилина-Дунайского. Утром, затемно, к чекистам прибежала молоденькая монахиня Оксана, симпатия поручика Гвоздева. Надо полагать, в постриге ее звали как-то иначе, но девушка представилась Оксаной – видно, ей не терпелось покончить со всем, связанным с монашеской жизнью. Она передала сообщение поручика, что захватить монастырь хорошо бы завтра на рассвете, так как сегодня вечером именины полковника, все перепьются. Часовым у ворот и дозорному на колокольне Оксана берется подсыпать сонные порошки – украла у игуменьи. А главное, в монастыре останется только дежурная полусотня, большая часть банды будет заготавливать сено для лошадей в Знаменском лесу. Гвоздев в тот раз нарисовал не только план подземелья, но и план всего монастырского подворья - с двумя церквями, колокольней, трапезной, хозяйственными постройками – летней кухней, конюшней, коровником, дровяным сараем - и множеством деревянных домиков-келий. Рассказал, что территория усадьбы изрыта глубокими ямами – местные охотники за удачей искали скифское золото. И вроде бы даже находили. - В этих ямах нет пулеметных гнезд? – спросил Ян. - Никак нет, я же говорю, что дисциплина пошатнулась. Никого не заставишь там сидеть. Часовые у ворот и дозорный на колокольне – это понятно, возражений не вызывает, а окопы с пулеметными гнездами устраивать – да что мы, в осаде?.. Первое, о чем спросил Хлудов, взглянув на план, было расположение пулеметных гнезд. То есть как - их там нет? - Наш информатор утверждает, что у них только ручные пулеметы, станковых нет вообще, - ответил Ольский. - В случае нападения на монастырь садиться в осаду бессмысленно, потому что помощь не придет – отбиваться можно долго, но в итоге все равно смерть или плен. Бандиты планируют отразить атаку и уйти подземным ходом в лес. - Надежен ли ваш информатор? - Думаю, да, - кивнул Ян, а Мария добавила: - Его никто не запугивал, если вы об этом. Договорились по-хорошему. - Что ж, давайте разобьем территорию на секторы обстрела. Вскоре прибыл Жилин-Дунайский со своим начштаба, командирами пехотного и кавалерийского полков, бронедивизиона и батареи. Состоялся военный совет. - Перед нами две задачи, - сказал Хлудов. - Первая - захватить монастырь, взяв живыми как можно больше бандитов, что существенно осложняет наше положение. Имея подавляющее превосходство в силах, мы, однако, не можем им воспользоваться: после артобстрела, во-первых, будет очень мало пленных, во-вторых, «варварское разрушение мирной девичьей обители» - это репутационный ущерб для Советской власти, как внутри страны, так и за границей. Вторая задача – обезвредить, лучше всего принудить сдаться, часть банды, находящуюся в Знаменском лесу. Не дать им рассеяться. Это несколько проще, только не нужно забывать, что там находится схрон, укрывшись в котором противник может доставить нам неприятности. Выковыривать его из-под земли – значит неизбежно понести большие потери. Прошу высказываться, товарищи. - Предлагаю отобрать для захвата монастыря охотников… добровольцев то есть, - сказал командир кавполка. Внешность его не оставляла сомнений в принадлежности к кубанскому казачеству: смуглое горбоносое лицо, вьющийся иссиня-вороной чуб, бешмет, черкеска, каракулевая кубанка с малиновым верхом. – В пехоте есть необстрелянные, их без толку на такое дело посылать. А у меня полно лихих ребят. - Спешенные кавалеристы вояки неважные, - возразил начштаба. - Кавалерист кавалеристу рознь. Драгуны – оно конечно, а у меня казаки. Кинжал в зубы – и подползут так, что собака не залает. - Пожалуй, - согласился Хлудов. Жилину-Дунайскому не хотелось говорить, но он понимал, что личная неприязнь не должна мешать делу. Сделав усилие, он начал слегка придушенным голосом: - Предлагаю скрытно разместить в ущелье Холодный Яр, - он показал это ущелье на большой оперативной карте, - эскадрон и тачанки. Пехота частыми гребнями прочешет окраину Знаменского леса, отрежет бандитов от схрона и погонит прямо на сабли и пулеметы. Полагаю, взять живыми надо штаб, тех, что в монастыре, а с остальными можно не церемониться? - Можно, - кивнул Хлудов. – Товарищ Алябьев, - обратился он к командиру батареи, - орудия необходимо за ночь скрытно подтянуть к монастырю, с тем чтобы, если штурм не удастся, дать предупредительный залп и предложить противнику сдаться. - А я что, не участвую? – расстроился командир бронедивизиона, красивый, с тонкими усиками. - Участвуете, - невольно улыбнулся Хлудов, - в случае неудачи первой части операции ваши броневики сломают стену, ворвутся на подворье и откроют пулеметный огонь. Учитывая, что пули не пробивают броню, это разумнее, чем вести бойцов на открытый штурм. От Жилина-Дунайского не укрылось, что Хлудов сказал «вести», а не «посылать». Сам, что ли, повел бы? А что, судя по его кровавой и страшной славе, вполне мог. В чем, в чем, а в трусости его и Врангель не обвинял. - Скрытно подойти к монастырю удобнее по старой дороге, ведущей к Чулаковскому карьеру, - сказал Иван Бойко, подойдя к карте, - это крюк в пару верст. Но короткая дорога – через лес, мы перебудим птиц, они нас выдадут. - Это верно, - солидно подтвердил комбатр Алябьев, чем-то похожий на Оленчука – лет сорока пяти, бородатый, по всему – из бывших унтеров. – Найдется у беляков хоть один бывалый – сразу поймет, с чего это птицы ночью тучей над лесом кружат и орут как оглашенные. - Лошадям надо морды и копыта тряпками обмотать, - предложил кавалерист, - и отделенным приказать: пусть каждый своих бойцов заставит попрыгать – чтобы убедиться, что все пригнано, ничего не болтается и не бренчит. - А вы в германскую в разведке служили, - утвердительно сказал Хлудов кубанцу. Тот был однофамильцем, а может, и родственником другого красного казака – Кочубея. - Так точно, в разведке, в пластунах, - охотно подтвердил Кочубей. - Охо-хо… А я бы и в Чулаковском карьере оставил засаду – роту или эскадрон, - вставил начштаба, грузноватый, пожилой, с запорожскими усами, - рассуждая логически, туда никто не должен побежать, но… все может пойти не так, как мы ожидаем, неразбериха, паника толкают на странные поступки. - Согласен с вами, товарищ Иноков, - одобрил предосторожность Хлудов, подивившись про себя столь странной фамилии. (Позже Сиротинский ему объяснил, что Иноков и Монахов – фамилии, которые присваивали в семинарии, тем поповичам, чьи отцы-священники овдовели и согласно Уставу были пострижены). - Командовать операцией по захвату монастыря буду я, - сказал Хлудов, - а ликвидацией банды в Знаменском лесу – товарищ Жилин-Дунайский. Ян Каликстович, кто из ваших коллег пойдет в монастырь и кто – в лес? - Оперуполномоченный Бойко, оперуполномоченная Фортус - поступают в ваше распоряжение, Роман Валерьянович, - ответил Ольский, - а моя главная забота – схрон. После ареста штаба диверсионной группы я присоединюсь к операции в Знаменском лесу. - Хорошо. В лесу двигаться цепью, полукругом, не теряя из виду товарищей слева и справа. Пулям кланяться. Нет необходимости идти в рукопашную, достаточно просто теснить противника, выдавливая его из леса по направлению к Холодному Яру, а там уже товарищ Кочубей закончит дело. Предложив сверить часы, Хлудов назначил время начала операции и отпустил участников совещания. Жилину-Дунайскому он на прощанье сказал: - Товарищ Жилин, пусть ваши младшие командиры напомнят бойцам, что во всякое укрытие сначала бросают гранаты, а уж потом заходят сами. Гнойник злости должен был прорваться – комбриг ощерился так, что усы встали дыбом, как у разъяренного кота: - Они знают. Они делали это еще два года назад, когда вы, задние дружки Антанты… ЗАДНИЕ ДРУЖКИ АНТАНТЫ!!! помогали полякам убить как можно больше русских. - Это производит впечатление. Это от души, - без всякого выражения заметил Хлудов. Лицо у него было деревянное. Что-то в этой непроницаемой матово-бледной физиономии показалось комбригу обидным – может, померещилось невысказанное: много храбрых после рати, как залезут на полати, вот как бы ты запел в Северной Таврии? - Жаль, что не попались вы мне ну хоть под Каховкой, - процедил он сквозь зубы. - Ну извините, что разочаровал. А сейчас-то чего вы хотите? - Справедливости, - огрызнулся Жилин-Дунайский. – Я с восемнадцатого года, поймите это, рву за большевиков жопу на сто лимонных долек, ранен, контужен, награжден именным оружием, золотым портсигаром, верховой лошадью, вырос от ротного до комбрига – а что сделали вы?.. Перебежали к большевикам, когда жрать стало нечего? Большая, мать вашу, заслуга! - Справедливости не существует, - покачал головой Хлудов. – Такая абстрактная штука не могла уцелеть в этом хаосе. Сохранились только предельно конкретные простые вещи. Такие, как любовь и пустота. - Любовь и ненависть, может? – невольно переспросил озадаченный комбриг. Ярость его погасла. - Нет, - все тем же ровным голосом ответил Хлудов, - в ненависти тоже много жизни. Противоположность любви – небытие. Ничто. Пустота. Выйдя на крыльцо, Жилин ощутил чей-то пристальный взгляд – на него, насупив черные брови, бездонными немигающими глазами смотрела девушка-чекистка, про которую рассказывали, что она выбралась из собственной могилы после расстрела. Кажется, она все слышала. «Сглазит, пожалуй», - подумал Жилин, которого немного пугало это странное, почти потустороннее существо. - Напрасно вы это, товарищ комбриг. Нехорошо. Жилин сердито засопел и отвернулся. Он и сам был недоволен собой, но как прикажете в этом признаться?