Все теперь без меня

>«В подвиге сокрыта высшая тайна жизни, и нам кажутся ничтожными люди, не способные ни в каких случаях на геройские поступки… Большая метафизическая тайна… кроется в том, что человек, готовый бесстрашно встретить смерть, живет интенсивной и возвышенной жизнью и отвечает тайным требованиям Вселенной». Уильямс Джеймс, американский философ и психолог От половины конвоя Хлудов отбоярился, ограничившись тремя бойцами – уже привычными ему Усом, Татариновым и Мартином, фамилию которого не мог запомнить – на его слух, это действительно было нечто среднее между Ивановым и Перекусихиным*. Перед выходом Хлудов обратился к ним с просьбой. - Бойцы, приказывать вам не могу, у вас свой командир, поэтому прошу: выведите монашек. Уж какие они монашки, не наша забота, а если погибнут – грех будет наш. Конвойцы переглянулись. Ответил старший и наиболее авторитетный из троих – Андрей Ус: - Конечно, надо вывести. Начнут со страху, как куры, по пулями метаться – и нам обедню испортят, и сами ни за грош пропадут. Только с этим ребята, - он кивнул на товарищей, - справятся, а я при вас останусь. Правильно вы понимаете, у меня есть командир, и есть его приказ – охранять вас. Что я Михалвасильичу-то скажу? На том и поладили. *** Оперуполномоченный Бойко, аккомпанируя себе на гитаре, напевал жестокий романс. Голос у него был неплохой, хоть стиль исполнения и отдавал цыганщиной; однажды он даже ходил в разведку в деникинский тыл в образе цыгана – и долго потом ругался, что пришлось перекрашивать соломенный чуб. Мария Фортус смазывала ружейным маслом разобранный браунинг и слушала его вполуха, но не без удовольствия. Ты сидишь молчаливо и смотришь с тоской, Как печально камин догорает, Как в нем яркое пламя то вспыхнет порой, То бессильно опять угасает. Ты грустишь всё о чем? Не о прошлых ли днях, Полных неги, любви и привета? Так чего же ты ищешь в сгоревших углях? Все равно не найти в них ответа. Подожди еще миг, и не будет огней, Что тебя так ласкали и грели, И останется груда лишь черных углей, Что сейчас догореть не успели. Вдруг Иван прижал ладонью жалобно тренькнувшие струны. - Маш, не ходила бы ты с нами. Без дела не останешься. Потом допросы будешь снимать. - С хера ли? Я что, не такая же боевая единица, как все? – отозвалась оперативница, впрочем, довольно благодушно: с Иваном Бойко ее связывала нерушимая боевая дружба. - У тебя ребенок. И пулю с прошлого раза из тебя так и не достали. - Ребенок к делу не относится. А пуля капсулировалась, жить не мешает, можно не доставать. - Красивая ты девочка, жалко будет, если тебя убьют. Я бы таким красивым воевать запретил. Их как-то жальче, чем обыкновенных. - Дурак ты, Ваня. - Нет, я понимаю, страшко какое-нибудь – оно же тоже личность. Просто накрывать дерюгой мертвую красивую девочку – это мне как мужчине неприятно. «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, безславну, не имущую вида»…** Маша не торопясь собрала револьвер, загнала патрон в ствол и сказала: - Так ведь дерюгой накрывают не девочку и не мальчика, а труп. Душа бессмертна. - Ты веришь в это? Мария вскинула черные глазищи: - Я знаю, Ванечка. Я видела тот берег вблизи, вот как тебя. А еще я знаю, что Бог един для всех хороших людей – христиан, иудеев, мусульман, агностиков, атеистов… Исгадал вэйисгадаш шмэй рабо бэолмо ди вро хирусэй вэямлих малхусэй вэяцмах пурконэй викорэв Мэшихэй: бэхайейхэйн увэйеймэйхэйн увэхайей дэхол бэйс йисроэйл бааголо увизман корив вэимру омэйн! - Чо? – вытаращился Иван. - «Да возвысится и освятится Его великое имя в мире, сотворенном по воле Его; и да установит Он Царскую власть Свою; и да взрастит Он спасение; и да приблизит Он приход Мессии Своего при жизни вашей, в дни ваши и при жизни всего дома Израиля, вскорости, в ближайшее время, и да будет так!» Ты мне прочитал отрывок из православной панихиды, а я тебе – из Кадиша, поминальной молитвы иудеев. - И ты чего, молишься, да? – оперативник с огромным интересом смотрел на подругу. - Ну, как молюсь… Я с Ним разговариваю. Иногда говорю: «Тут такое дело, Господи…» - а иногда: «Тут такая херня». Херня же не перестанет быть херней, если ее как-нибудь по-другому называть?.. *** За спиной у часового бесшумно поднялась тень, блеснул клинок – захрипев, часовой грузно осел на землю. Второй сумел вырваться и заорать дурниной, и хоть крик тотчас оборвался, сменившись хрипом и бульканьем, - он разбудил дозорного на колокольне: Оксана подсыпала ему только один сонный порошок, хотела два, да побоялась отравить насмерть. Дозорный кинулся к звоннице, но колокола не издали ни звука: пока он спал, языки с них были сняты Гвоздевым. Группа захвата вошла в монастырь. У каждого было свое задание. Небольшой отряд, сняв часового, спустился в подземный ход – перехватывать тех, кто попробует уйти в лес. Два других – охранять конюшню и подвалы с боеприпасами: кинет кто-нибудь отчаянный лимонку – взлетит на воздух весь монастырь. Кочубеевские охотники, на ходу в последний раз проверяя оружие, деловито и споро расходились по галереям, по кельям. Мартин с Колей Татариновым отправились выводить в безопасное место насельниц монастыря, Хлудов с Яном Ольским и Усом - арестовывать полковника Никодимова. Иван Бойко полез на колокольню – снимать дозорного, пока тот не опомнился и не открыл огонь со своей идеальной позиции. Маша Фортус, сверившись с планом (древний монастырь был выстроен причудливо и бестолково), направилась к келье настоятельницы. То тут, то там завязывался короткий бой. На стороне группы захвата был рассветный час, когда сон особенно сладок, и преимущество внезапности: похмельные «монахи» спросонья бестолково метались, разыскивая одежду и оружие, палили в белый свет, как в копеечку, и валились как снопы – кто получив рукояткой маузера по темечку, кто от молодецкого удара под дых. «Охотники» Кочубея – бывшие пластуны*** - отменно владели навыками русского кулачного боя – искусства, которое весьма уважал еще Иоанн Грозный. *** Полковник накануне так весело отпраздновал именины, что никакого сопротивления оказать не мог, только проговорил жалобно: «Господи, какой кошмар…». - В нужный чулан тебя проводить, проблеваться? – человеколюбиво предложил Ус, взиравший на полковничьи похмельные страдания с искренним участием человека, не раз испытавшего их на себе. - Стопочку бы… поправиться… - простонал «епископ», стыдливо драпируясь в одеяло. - Это запросто, - согласился Андрей и протянул страдальцу свою фляжку. Тот жадно присосался к ней. - Спасибо, братец! Русский солдат всегда русский солдат! – оживая на глазах, от души поблагодарил конвойца Никодимов – и узнал Хлудова, с которым не был лично знаком, но, конечно, встречал его и не раз. - Ваше превосходительство! И вы теперь чекист?! - Мир полон чекистов, - флегматично ответил Хлудов, - но я – чекист исключительно по залету, временно, как вы епископ. Одевайтесь, «ваше преосвященство». - Подержите одеяло, - попросил Никодимов и, когда Ян безропотно растянул за углы импровизированную ширму, умилился: - Какой приятный, любезный молодой человек! - Сотрудничать со следствием-то будем? – осведомился любезный молодой человек. - Конечно, будем! – прыгая на одной ноге и без особого успеха пытаясь попасть другой ногой в штанину, ответил полковник. - Что же мне еще остается? - Героически умереть за свои убеждения? – предположил Ольский. - Не вижу смысла, – отрезал Никодимов с подкупающей прямотой. – Конечно, человек с похмелья и в одних подштанниках не выглядит интеллектуалом, но, уверяю вас, я вовсе не идиот. Плащ и шпага – не мой жанр. Да и вообще – хватит, надоело. - Вот это речь не мальчика, но мужа, - к общему изумлению, изрек Андрей Ус: видимо, любовь его командира к солнцу русской поэзии обладала свойствами испанского гриппа. - А что будет со мной и моими товарищами? – спросил полковник, одевшись и с видом покорности судьбе позволяя Яну застегнуть на своих запястьях наручники. – В расход? - Не могу сказать, это решит суд. В РСФСР ОГПУ не обладает правом внесудебного расстрела, а я из Москвы. Вот Манцев, возможно, и расстрелял бы, на Украине это право пока сохранено за чекистами, в связи с бандитизмом. *** На галерее, соединявшей покои настоятельницы и кельи сестер, Машу поджидал поручик Гвоздев. - Я с вами, Мария, - сказал он удивленной оперативнице, - преподобная мать Матрона – психопатка с садистскими наклонностями. Неизвестно, есть ли у нее оружие; думаю, что есть. В таком случае, боюсь, арест не пройдет гладко. - Я сотрудница Особого отдела, а не кисейная барышня, - пожала плечами Маша, никак не ожидавшая такой трогательной заботы. Поручик улыбнулся: - Вы – прекрасная Ревекка. Гордая, бесстрашная и готовая умереть за свою веру. В дальнем конце галереи послышалась какая-то возня. Маша вытянула шею, прислушиваясь. Гвоздев вдруг резко толкнул и прижал ее к стене, раскинув руки, заслонив собой. Грянули один за другим два выстрела, щелкнула по каменной кладке пуля, поручик вздрогнул всем телом от второй пули, пробившей плечо. На гимнастерку Марии потекла горячая струйка крови. Оперативница, высвободив руку с маузером, выстрелила на звук (в пороховом дыму кто-то взвыл дурниной) и, ухватив поручика за что попало, втянула его в пустую келью, дверь которой была раскрыта настежь. Там раненый тяжело опустился на пол. Маша вспорола ножом рясу, разорвала индивидуальный пакет и перевязала рану: - Сквозная, кость цела, крупные сосуды тоже вроде не задеты, до свадьбы заживет. Ну, спасибо тебе, Леша! За мной должок! - Должок, говоришь? - морщась от боли, ухмыльнулся Гвоздев - и неожиданно поцеловал Машу куда дотянулся – возле уха. - Что ж сразу пытаться натурой-то получить? - от изумления оперативница даже по морде ему не дала, - или тебе одной дырки мало? Хочешь еще пару, из моих двух стволов? - Я таких, как ты, не встречал. Может, не Оксанка мне нужна, а ты? Полюбить, так королеву? - Проиграть, так миллион!.. Сиди тут, не высовывайся, - велела ему Маша и, стреляя из маузера и браунинга, помчалась по коридору. За поворотом на нее налетела Оксана. Глаза молодой монахини сияли счастьем, что, учитывая пороховой дым и грохот выстрелов, придавало ей несколько безумный вид. - Маша! А я вас всюду ищу! Идемте скорее арестовывать эту суку! - Какую суку? - Мать-настоятельницу! - Я на ее месте давно бы сбежала. Девушка буйно расхохоталась. - Не могла она никуда убежать! Я ее на ключ заперла! Маша догадалась, что это дикое веселье – ликование узницы, для которой пробил час свободы и отмщения тюремщикам. Она еще подумала, что с этой девицей, которая бодрой козой скачет под пулями и деятельно сводит счеты с обидчиками, нерешительного поручика ждет нескучная жизнь. Хотя какой он, к свиньям, нерешительный? Борзеет не по дням, а по часам. Почему-то эта мысль вызвала у нее улыбку. *** У настоятельницы было тонкогубое испитое лицо, колючие злые глаза. Такие глаза бывают у женщин, в юности обиженных судьбой и людьми – и присвоивших себе право поступать так же. Браунинг у игуменьи имелся, как и огромное желание им воспользоваться. Но Маша, на счету которой была дюжина боевых задержаний, прыгнув, как рысь, ударила ее по запястью – пальцы разжались, револьвер выпал и выстрелил в потолок. Посыпалась штукатурка, с грохотом рухнула со стены позолоченная икона с темным ликом неизвестного Марии святого. - Батюшка Спиридон глядеть, поди, устал на твои непотребства, - сказала игуменье Оксана. - Мало тебя секли, тварь! – взвизгнула игуменья. В ту же секунду юная монахиня подскочила к ней и с плеча влепила такую пощечину, что та кулем обвалилась на пол. - Угомонись! Бить ее я тебе не дам, не положено, - прикрикнула Маша, защелкивая на игуменье наручники. Девушка уперла руки в бока: - А вы знаете, какая была для нас, послушниц, самая страшная угроза? Когда келейница этой хуёмболы (Маша на миг лишилась дара речи от слова «хуёмбола», решила запомнить), мать Евфросиния, тоже проблядь еще та, орала: «Сейчас за косы отволоку к матери настоятельнице!» Рассказать вам, что она с нами делала? Рассказать?.. - После расскажешь, под протокол. *** На колокольне Ваня Бойко бился на саблях с дозорным. От сшибающихся клинков летели искры. Ошалев от напрасных попыток поднять тревогу, тот при виде врага забыл про револьвер и схватился за саблю, причем безумие оказалось заразительным: особист с готовностью выхватил свою. Бой длился недолго – страшный крик на мгновение перекрыл шум боя, и труп в развевающейся рясе рухнул с колокольни. От удара о землю у него отлетела и откатилась в сторону державшаяся на лоскуте кожи голова. На эту голову чуть было не наступила преподобная Матрона, которую конвоировала Мария Фортус. - МАМА! – пронзительно, на одной ноте, завизжала игуменья (о Господе Боге, что характерно, она в эту минуту не вспомнила). – МАМОЧКА! ААА!! ААААААА!!! И, захлебнувшись рыданиями, вдруг бросилась на шею остолбеневшей Маше. Она долго еще визжала, икала и рыдала, цепляясь за кожанку оперативницы, как за соломинку последней надежды. Маша успокаивающе похлопывала ее маузером по спине. *** Иван Бойко и Маша Фортус занимались пленными: кого разделить, чтобы не могли сговориться, к кому приставить усиленную охрану, а кого можно и к делу – убирать трупы, засыпать кровь песком, как на арене Колизея, сносить раненых в просторные кельи настоятельницы и «епископа», отведенные под лазарет. Поручик Гвоздев, как легкораненый, до лазарета дошел своими ногами. При этом он все искал кого-то взглядом – и, высмотрев Марию, у всех на виду нахально послал ей воздушный поцелуй. - Мария, бедная Мария, краса херсонских дочерей! Всенепременно ты очаруешь какого-нибудь змия! – сказал на это Ваня Бойко, вытирая окровавленную шашку жгутом соломы. - Вывсеврети, уважаемый Иван Афанасьевич, как же вам не айяйяй? - А на кого Махно смотрел как кот на сметану? Аж пришепетывал: «Яка дивчинонька! Яка гарнёсенька!» Маша попыталась пнуть приятеля, достав его шпорой на сапоге. Тот увернулся. - И поручик на тебя глаз положил! На этот раз Мария ничего не ответила. - Машка, а он тебе тоже понравился! Машка, ты же у нас стальная, как дивизия Гая. Ума не приложу, как твой испанец исхитрился заманить тебя под венец! - Он старался, и у него получилось. Всякой женщине, Ваня, лестно, когда мужчина, не желая уронить себя в ее глазах, растет над собой, проявляет ранее несвойственные ему добродетели. Вывод: когда тебя посетит большое серьезное чувство… - Вот только не надо порчу наводить! - Трепло, - ласково сказала Мария, дернув его за чуб. – Любите вы, мужики, трепаться… Когда встретишь девушку своей мечты, постарайся ради нее стать лучше. Она это оценит. - Маруся, надеюсь, ты разумный человек и способна вовремя остановиться? За амуры с врангелевским диверсантом, хоть он и проходит по делу свидетелем, - огребешь по самое не балуйся. Вылетишь из партии впереди своего визга. - Амуры с подследственными, лицами, находящимися в разработке, и свидетелями – это непрофессионально, Ваня. Как и служебные романы. А я в Особом отделе не цветочки поливаю, - спокойно ответила Маша. При этом думала она о том, что девичий любимец Иван Бойко ничего не понимает в чувствах. Разве ей так уж нравится этот поручик? И разве он сам хочет чего-то большего, чем случайный поцелуй? Нет, просто на миг встретились в полете две души, как две птицы, летящие - одна на юг, другая на север. Встретились – и разминулись. *** Красноармеец без шлема, с обвязанной головой осадил крепенького мышастого конька: - Я от товарища Ольского. У нас ротный убит, и комбрига ранило. Ольский ускакал в Знаменский лес два часа назад, сразу же после ареста полковника и штаба диверсионной группы. - Тяжело? – спросил Хлудов, которого с ночи томило тягостное предчувствие, что в Знаменском лесу что-то пойдет не так. - В грудь, осколком гранаты. В сознании, но командовать не может. - Коня! Коней Хлудову и Усу тотчас подвели – на монастырской конюшне их нашлось не меньше дюжины, застоявшихся, сытых, гладких. Оседлали свежую лошадь и для вестового. Подозвав Ивана Бойко и оставив его за старшего, Хлудов со спутниками поскакал в Знаменский лес. Дорогой он постарался выяснить обстановку; к счастью, боец попался толковый. По словам красноармейца, от схрона врангелевцев удалось отрезать, но у них нашлись при себе гранаты и целых три ручника, ротный командир был почти надвое перерублен очередью из Льюиса и мгновенно погиб, следующую атаку возглавил лично комбриг – и ему не повезло: рядом взорвалась граната, осколок попал в легкое. *Из "Без вины виноватых" А.Н.Островского. **из панихиды ***пластуны - особые казачьи части, фактически спецназ. Пластуны ходили за линию фронта за языками, умели метать ножи, знали приемы кулачноо боя и все, что полагается знать и уметь "солдату удачи".