Все теперь без меня

Не обязательно совершать молитвы, членораздельно произнося слова, лучше восполнять силу молитвы свободным произволением души и добродетельными делами. (Василий Великий) Владыка Арсений мало изменился за то время, что они не виделись. Разве что несколько располнел и обрюзг – видимо, сахарная болезнь брала свое. Зато заметно постарел и поседел ньюфаундленд Лэрд. - Иногда я думаю, почему Господь дал такую короткую жизнь благороднейшим созданиям, занимающим так много места в человеческом сердце, - грустно сказал епископ, пододвигая посетителю вазочку с вареньем. Вероятно, до того как заболел, любил сладкое, - подумал Хлудов, - вот и потчует всех запретными для него лакомствами. - Святая Русь как географическое понятие никогда не существовала, - заметил владыка, отпив чаю. – Смешно, наверное: поляк рассуждает о Святой Руси. Я ведь по происхождению польско-белорусский шляхтич, как ваш Дзержинский. – Мой Дзержинский? У меня что, во лбу звезда горит? - Я слежу за вашей карьерой. Она впечатляет. Кстати, вам необычайно идет эта форма… А главное, вы не тот человек, который, образно говоря, станет торговать своим мечом. - Допустим. Так что со Святой Русью? В каком же качестве она существовала, по вашему мнению? - А как Царствие Небесное – не в бревнах, а в ребрах. Жила – и живет – в сердцах людей. В том числе тех, которые вовсе не считают себя верующими, но дела их свидетельствуют о Боге. Христос призывает человека к делу, к бодрости, к борьбе. Христианин в борьбе за правду должен быть дерзновенным, в жизни должен быть дерзновенным. Вера без дел мертва, говорит апостол. Не «без акафистов», не «без поста по Типикону», пся крев!.. – Арсений стукнул пухлым кулаком по столу, так что подпрыгнули синие с золотом чашки императорского фарфора. Роман хотел ответить, но закашлялся. С недавних пор к нему привязался неприятный сухой «кашель преподавателя» - приходилось тратить голос, читая лекции в Академии. С извиняющимся жестом Хлудов достал жестянку с мятными карамельками: бросить курить они ему так и не помогли, но хоть облегчали приступы кашля. На столе, кроме неизменного сборника ребусов, лежала свежая газета на английском языке. Передовицу украшала фотография статуи Свободы. - Кто это? – спросил владыка, перехватив взгляд гостя. - «Американская баба-свобода», - усмехнулся Хлудов, припомнив: «Замахнулась кулаком с факелом американская баба-свобода, прикрывшая задом тюрьму Острова Слез»*. - Да, но кто она? - Простите?.. - Это же Геката. Во всей красе. Зачем ей факел средь бела дня? А затем, что она хозяйка нижних этажей потустороннего мира, где царит вечный мрак. Понимаете? - Дайте-ка взглянуть, - попросил Хлудов. – Вы правы, инфернальная дамочка. - Вы ясновидящий? – внезапно спросил епископ. - Да, - после паузы так же прямо ответил Роман. - Кто-нибудь знает об этом? - Знает один человек. - И что он об этом думает? - Что мне не требуется германский санаторий, - усмехнулся Роман. Владыка Арсений, конечно, не мог знать про германский санаторий, в который Хлудову советовал отправиться Врангель, но тем не менее уловил суть. - Вам повезло. Обычно такие люди, как вы, очень одиноки. Одиноки в своих семьях, одиноки среди друзей. И вынуждены постоянно носить маску, чтобы не приняли за сумасшедших или не начали бояться. - Мне это знакомо, - вздохнул Роман. - Впрочем, когда Господь попускает испытание, Он даёт и силы перенести его, и особую благодать… Так вы не передумали? По-прежнему хотите, чтобы я стал свидетелем ваших обетов? Хлудов поднял бровь: - Я похож на пшюта, который то надумает, то передумает? - Не-ет… Скорее, мне неясно, зачем вам это? Теперь, когда у вас все хорошо?.. У вас глаза стали другие, я же вижу. Хлудов задумчиво побарабанил пальцами по деревянной полированной кобуре маузера, подбирая слова. - Я понял, что прощение возможно, в том числе и для таких, как я. Но нужно... не знаю, как сказать… большое пространство души, чтобы его вместить. Оно, это пространство, приобретается трудом искупления. - Что ж… Христос посылает каждого на собственный путь. У меня есть для вас подарок, Роман Валерьянович, - владыка Арсений порылся в портфеле и извлек оттуда тонкую ученическую тетрадь. – Это покаянные стихиры, написанные – кем бы вы думали? – Светлейшим князем Григорием Потемкиным-Таврическим. Который всю жизнь порывался уйти от мира, да государственные дела не пускали. Думается, такому человеку, как вы, они покажутся ближе и понятнее, чем Покаянный канон Андрея Критского. - Спасибо, - удивленный Роман, не слыхавший о том, что всесильный фаворит Екатерины Великой был еще и церковным поэтом, с любопытством открыл тетрадку. «…Проснися, душа моя, от сердечного твоего ожесточения. Се уже при дверех Жених! Где твой светильник? Угас! Бежи возжещи его! Но дверь между тем затворяется, и ты лишаешься брачныя вечери. Помилуй мя, Боже, помилуй мя! Виждь, Господи, смирение мое, виждь сокрушение сердца моего! У Тебя единого очищение, у Тебя избавление есть. Помилуй недостойное Твое создание и не допусти до пагубы душу мою… …Приими слез моих пролитие за вину грехов моих. Се Тебе приносится, Спасителю Мой, вместо мира многоценного, излитаго грешницею на пречистыя ноги Твои. Едино слово Твое довольно было к очищению грехов ея; рцы ж и Ты душе моей: Спасение твое есмь Аз. Помилуй мя, Боже, помилуй мя! …Се стоит пред Тобою, Владыко, прах создания Твоего; се страждет душа его; суди Ты ее, Избавитель. Аз согреших пред Тобою, яко человек, но не воздех руки моя к иному Богу, яко Ты един еси свят и праведен… …Не постыди меня, Боже мой, в день Страшного суда Твоего перед ангелы твоими. Вем, что тамо дела мои меня изобличат, отошлют в тьму кромешную, но за веру твердую мою к Тебе, Господи, ожидаю милосердия. Помилуй мя, Боже, помилуй мя! Не устрашает меня столько пламень муки вечныя, не ужасает меня червь оный неусыпающий и скрежет зубов, сколько трепещет дух мой и мучится совесть моя о лишении благости Твоея, Господи… Страшусь, Господи, призвати Тебя в храм души моея; но, видя Твое снисхождение над грешниками, с коими Ты не возгнушался совечеряти в дому Симона Прокаженнаго, отверзая душу и сердце мое, прошу, яко оный Евангельский муж, единаго слова Твоего к избавлению моему, и хотя не есмь достоин, но Ты един властен освятить и очистить мя, да под кров внидеши души моея… Страшно впасти в руки Бога Живаго; но нет отчаяния в милосердии Его. Сам велишь Апостолу Своему прощати вину седмь раз седмирицею. Како же от самого Бога истиннаго милосердия не ожидать! Верно слово: идеже умножится грех, тамо преизобилует Божия благодать. Помилуй мя, Боже, помилуй мя! …В сем мире подвержена скорби и болезни жизнь моя, а в будущем, не вем еще, что обрящу по делом моим… Верую, Господи, что уготовано от Тебя праведному и грешному, но от перваго пути далече совратихся, а последнему всегда предшествую; яко человек, хощу взойти на истинный путь, но житейское попечение оный заграждает. Кий суд будет мне, зачатому во гресех, и кто пощадит душу мою, аще не Ты, Спаситель мой?» Глазам стало горячо… *** - Я ждал чего-то в этом роде, - спокойно кивнул Михаил. - Почему? - А это совершенно в твоем стиле. Есть очень емкое немецкое слово – «андессайн», то есть «быть не так». Вот это про тебя. Быть не так. Как же тебя теперь называть? «Отец Роман?» - Да ты что, - фыркнул Хлудов, - «отцы» - это иеромонахи, то есть принявшие духовный сан, а я просто новоначальный инок. - Это хорошо, - кивнул Михаил, - делом надо заниматься, а душа – что ж? – делами и спасется. Я, как ты знаешь, Бога никогда не отрицал. Не хожу я, правда, в церковь. - А тебе и не надо. - А охотиться тебе можно? Богоугодное же дело – заполевать кабана на приварок детишкам! – Михаил и здесь, в первопрестольной, в первый же год оброс подопечными сиротами. - Я тоже так думаю, - усмехнулся Роман. - Отлично, тогда в выходные едем. Будут Феликс, Семен, Клим и Коба. Пора уже тебе и с ним познакомиться. Если бы Романа спросили, что такое одиночество, он бы ответил: это когда все куда-то ушли, а меня не позвали, потому что им лучше без меня. Такое часто бывало в кадетском корпусе, а потом в юнкерском училище: товарищи его редко задевали – это было небезопасно, - но сторонились. Так было и в тот день в Константинополе, когда Голубков и Серафима не предложили ему ехать в Россию вместе. Они, конечно, были правы - его общество их бы скомпрометировало, - и он сам велел бы им держаться подальше, как велел есаулу Головану отречься от него на суде в Чилингисском лагере, - но вот то, что не позвали, кольнуло привычной безнадежностью. Как и слова Чарноты. Поэтому глубоко в душе он все еще удивлялся, что его зовут, привечают, что такой человек, как Фрунзе, и не думает скрывать, что они друзья. - Даже Коба? Бедные несчастные кабаны. Большевистский триумвират в полном составе на них ополчился. - Охота – дело государственное, - подмигнул Михаил. - Угу. Если сведения об этом государственном деле попадут к Климовичу, он не упустит шанса обезглавить разом Политбюро, ОГПУ и РККА. - Оптимист!.. *Маяковский.