Молекулярный дизайн

      — Да это трындец! — с горечью воскликнул он, но тут же постарался успокоиться, чтобы не нарушить фон.       — Понимаю, я бы тоже расстроился.       Нет, нет, он не расстроен. «Расстроился» точно не то слово, которое описывает его состояние абсолютной безнадежной агрессии. Расстроиться можно, если после полуторанедельной подготовки так и не сдал маган на отлично, получилось только на хорошо.       — А-а-а! — взвыл Норт. И тут же почувствовал, как от слишком активной мимики где-то возле лба по волосам поплыл электрод. — Ай, пап, там…       На этот раз Генрих приляпал электрод с меньшей любовью, зато с большим усердием.       — Радость моя, поспокойнее, а так продолжай.       — Да какая я тебе радость? — возмутился Норт. — Я — полное разочарование, не скрывай.       — Ну не радость, так не радость, — безразлично пожал отец плечами. — Так ты теперь отдыхаешь, получается?       — Нет! — со злостью швырнул Норт слова в потолок. — Я просто наркоман, мне нельзя доверять колбы и склянки! — Тут он поймал косой взгляд, и еще раз перешел из агрессивного подъема в опустошение. — Да расслабляюсь я, расслабляюсь…       — Справедливости ради, я считаю, что «Серодин» нам очень помог. Теперь помолчи и скажи, где еще плывет.       Норту казалось, что гель уже повсюду. Затекает в уши, под резинку трусов, между пальцев ног — везде, где ничему склизкому быть не полагалось. Конечно, ничего удивительного, что он вымазался полностью, раз Генрих решил поставить ЭЭГ-электроды вместе с ЭКГ и снять полный спектр. Вроде как, судя по ощущениям, каждый — из той полсотни, что Норт смог отследить — стоял на своем месте и съезжать пока не планировал.       — Все норм. Да, я тоже думаю, что «Серодин» хороший. Но как же тупо!       Генрих не разделил возмущения и только пассивно поддакивал. Это не совсем воодушевляло, но отец занят, с этим Норт смирился и просто изливал душу.       — Не трать силы на то, что не можешь изменить. Зато будет больше времени, чтобы подготовиться к экзаменам. Ставлю иглы, не дергайся.       К экзаменам ему и так времени готовиться хватает. Ну что он поделает, если он тупой и на «отлично» их не вытягивает? Тут уже очевидно не во времени проблема. Этот аргумент его не обрадовал, как и вошедшая в локтевой сгиб высоченная иголка. Ее подружки отправились под ребра, в шею, за уши, в низ живота у основания лобка, в запястья, икры, и, натужный вздох, в точки «Е-4» между пальцами на ногах.        Генрих осмотрел творение. Никому бы не понравился этот пристальный взгляд, когда валяешься в одном белье и, в случае чего, даже не дернешься быстро, потому что все в датчиках. Но Норт и огромный жизненный опыт в этой исследовательской комнате были не разлей вода, все это они уже прошли. Генрих удовлетворенно кивнул и запустил ток. Справа и слева боковым зрением Норт засек зеленый свет, электроды на шее и груди, которые он видел, загорелись красным, а иглы протяжно пикнули, коннектясь, и зажглись голубым на концах.       — Теперь я как новогодняя ёлка, — кисло заключил Норт.       Генрих хмыкнул — очевидно, замечание пришлось ему по душе.       — Вот видишь, какой ты многофункциональный. Так, мистер, последний шанс сказать, если что-то неприятно.       Норт живо пробежался вниманием по условиям окружающей среды. Не холодно, вроде как удобно — хотя это спорный момент, но как найти положение, которое не хочется целый день менять, он так и не понял, — электроды не сползают, гель около ушей Генрих сейчас сотрет, да и воздуха свежего хватает.       — Тепло? — спросил Генрих, пока убирал платком излишки геля.       — Не на что жаловаться, пап.       — Еще и непритязательный. Не сын, а подарок, — ухмыльнулся он.       — Не сын, а объект для исследований, — пробурчал себе под нос Норт, прежде чем электроды трижды сыто пикнули и перешли в режим записи информации.       — Вернусь через два часа. Не скучай.       Указание не скучать поддавалось исполнению с большим трудом. Весь свет в кабинете погас, оставив только спроецированные на потолок и стены тусклые звезды — дань стандартизации исследований. Папе нужен был новый блок с отслеживанием скорости передачи импульса — стало быть, чем меньше Норт будет думать, тем лучше.       Раньше, когда он был совсем младше, два часа казались непреодолимым сроком. Сейчас тоже все эти исследования — не конфетка, но он их вполне выдерживает. Когда ему было двенадцать, он относился к этому, как к плате за то, что Роуэны на него тратят свои деньги, поэтому не пищал. С двойным ускорением Генрих эти штуки не проводил, потому как любая магия влияла на результаты. Поэтому маги до сих пор клеили электроды на простой основный гель. В пятнадцать Норт попробовал вякнуть, что ему это вообще не нравится, на что получил «что поделаешь». «Увильнуть от этого никакой возможности», однозначно сказал отец. Хорошо хоть, что такие многочасовые исследования проводились нечасто, и Норт от них не совсем погряз в унынии.       Компьютер пикнул в знак, что начал запись основного спектра. Это значило, что осталось всего каких-то час и пятьдесят минут. Норт прекрасно знал, что никого за это время не увидит и ничего не услышат. Потому что все наверняка знают, что профессор медицинских наук Генрих Роуэн проверяет очередную теорию на нулевом пациенте.       Этот свой статус Норт впервые услышал в тринадцать. Тогда это показалось чем-то опасным, и он у Генриха, взявшего над ним опеку всего-то пару месяцев назад, спросил, что это значит. Спросил осторожно, чтобы его за такую дерзость из дома ненароком не выгнали. Безнадежность ответа в полной мере он осознал уже позже, в тот момент, когда одним из экспериментов доктор Роуэн решил тыкать в Норта электрошокером и смотреть на реакцию.       Он был чашкой Петри для отца. Его нулевым пациентом. Проще говоря, его черновиком. Все, что Генриху приходило в голову, он первым делом пробовал на Норте. Хотя, наверное, не всё, а только то, что позволяло шаткое здоровье сына. Это были пред-испытания для начала и пред-исследования, если что-то прокатывало. Потом шли исследования, если все складывалось благоприятно, тоже на Норте. Выявление общих закономерностей и особенностей.       Просто Норт был для отца удобным. Генрих исследовал его вдоль и поперек, наискосок и изнутри. Знал всё: какой отклик дает мозг на радость, грусть, мысли о разном. Один раз он засек некую активность, которую потом назвал «полосой влюбленности». Норт с этим категорически не согласился, но его никто, конечно, не послушал. Норт не был для отца новостью ни в одной из ипостасей. К тому же, они жили под одной крышей, поэтому доктор Роуэн мог снимать показания в любое время, в том числе ночью и в праздники.       Их исследования продвигались с разной скоростью. Норт объективно понимал, что передачу стимула от ауры по связывающим энергетическое и физическое тела ауроаксонам к нервным окончаниям, дальнейшую конвертацию стимула в мозгу, микроанализ и реакцию мозга на этот раздражитель у телепатов Генрих, вероятно, изучать будет всю жизнь. И, очевидно, на нем.       Типичная картина для магов состояла из пяти шагов: стимул-конвертация-анализ-конвертация-реакция. Стимул — какое-то магическое воздействие, которое произвели на ауру. В случае с исследованиями Генриха, аурные иглы генерировали микроэнерговзрыв. Еле заметный, но все же уловимый. Норту в работе больше нравились микроволны прямого точечного действия, а Генриху почему-то именно микровзрывы.       Дальше шла конвертация — та самая стадия, когда аура передает сигнал нервным клеткам, а те ведут его в мозг. Именно для разбора этой стадии и проводилось большинство вот таких электродных скучных исследований — чтобы точно понимать, как работает организм.       Анализом называлось то, как мозг решает, чем ответить. За время анализа мозг думал, что стоит сделать — поставить щит, ойкнуть, проматериться, кинуть ответный огненный шар и все остальное, на что хватит жизненного опыта. Естественно, скорость этой стадии зависела от возбудимости нервной системы, натренированности, того, насколько объект ожидал получить заклинание — все эти факторы ученые тоже исследовали и старались уменьшить время отклика.       Эти первые стадии ни у кого не отличались. Будь ты магической собакой или высокоуровневым магом, если в тебя прилетело заклинание, тебя ждет именно эта участь. А вот дальше шло то, в чем Генрих и копался. Вторая стадия конвертации заключалась в передаче решения из мозга обратно в ауру или в мышцы. Она абсолютно зеркалила стадию первой конвертации стимула.       Вот только у эмпатов и телепатов этой стадии не было. Они не выделяли время, чтобы передать информацию из мозга в ауру, а вместо этого колдовали мозгом. Когда Норт впервые услышал эту формулировку, полчаса потом не мог успокоиться от смеха. «Колдуют мозгом» — надо же было такое придумать!       Но по фактам, конечно, всё отвечало реальной жизни. Если Лунарт затратит время, чтобы создать вокруг себя защитное поле, то Норт — нет. Лунарт бы вытянул руку и представил защитное поле, чтобы оно появилось, а Норту хватит только подумать об этом. С учетом, конечно, что делать он так умеет. Эту разницу в выдаче реакции заметили еще давно, но до профессора Генриха Роуэна никто этим так рьяно не занимался. Когда же Генрих посчитал разницу в скоростях, решил, что это удивительно богатая почва для исследований.       Никто в Норта заклинаниями не кидался, а вместо этого только клеили на него электроды, тыкали микро– и макроиглами, а еще клали в МРТ, подавали микроэнергию и просили защищаться. При этом телом шевелить не разрешали, «работай исключительно головой». Генрих и его группа придумали много способов издевательств. Но это приносило свои плоды, нельзя не признать. Много исследований из тех, что Генрих публиковал, широко цитировались и изучались в других куполах, разрабатывались параллельные направления, нейробиологи и нейрохирурги часто заходили на чай.       Эти исследования в перспективе отец планировал применить к ускорению магических процессов, сокращению времени конвертации для людей с нарушениями ауроаксонов, восстановлению после операций и так далее — все во имя светлого будущего. Но и с блюстителями правопорядка сотрудничал. Это Норту совершенно не нравилось. Он не хотел, причем совершенно и однозначно, иметь отношение, хоть и косвенное, к силовым структурам. И не понимал, зачем Генрих это делает. Им и так хватало денег на жизнь, как и, вроде, признания профессора Роуэна в медицинском сообществе. В «Во имя блага купола» Норт слышал только неприкрытую ложь. Отец любил увлекаться и деньги, и иногда его заносило. В один такой раз его занесло на умирающего Норта, во второй — на контракт с властями купола.       В момент тех исследований Нортон устроил жуткий скандал. Ему от того, что папа работает на силовую структуру и с его помощью наращивает мощь зачем-то существующей армии, бросало в дрожь. Исследования всегда крутились вокруг одного и того же, только чуть менялись направления и данные. Но аргументы, что все эти данные военные могут достать и из открытых источников, Норт не воспринимал. Когда он представлял, что с его помощью кто-то может кого-то убивать быстрее, его начинало тошнить.       Отец слушать ничего не хотел, так что пришлось применить единственный способ давления, который Норт знал. А именно — всячески мешать исследованиям. Они с отцом ругались, притом сильно, страшно. Хорошо, что Нимфа была на стороне Норта, иначе он бы не представлял, что делать. И он ощущал ужасное бессилие ото всей этой ситуации. Но Генрих, жутко разозлившись и с Нортом потом целый месяц не разговаривающий, все-таки поддался и продлевать контракт не стал. И, что Норта крайне радовало, никаких прорывных результатов не обнаружил.       После этого они-таки договорились, что больше никаких продаж исследований. Генрих на Норта дулся еще добрый месяц, называл того в сердцах «неблагодарным ребенком». Но редко. Говоря честно, Норт не представлял, насколько Роуэны его на самом деле любят, чтобы на него не срываться и не орать, даже когда он заслуживает. И вообще это было странно, потому что он вполне привык просто пропускать мимо ушей вопли родителей, когда что-то пошло не так, а тут их в принципе нет.       В статьи результаты, полученные на Норте, никогда не попадали. Нет, он же всего лишь пробный лист. Для чистовика у папы были целые фокус-группы из, отдельно, эмпатов и телепатов. На них доктор Роуэн тестировал то, что прошло проверку на черновике с седой головой и красными треугольниками на щеках. С этими людьми Норт совсем редко виделся, а лично так и подавно никого не знал. Знали ли они, что вот он — человек, на котором отработали теорию, оставалось загадкой. Но, наверное, нет — для чего бы им всем это знать?       Такая многоступенчатая иерархия работала великолепно, и, хотя в ней сцеплялась куча звеньев, Норт все равно чувствовал личную ответственность за все результаты исследований. Его инкубная составляющая никого не волновала, и даже в НИИ некоторые врачи думали, что приемный сын Роуэнов — сильный эмпат. Норта развлекало, когда в разговорах со взрослыми — почему-то врачи НИИ любили с ним поболтать; вероятно, он казался им занимательным или миленьким — рассказывал о том, что он вообще-то демон отношений с до жути посредственными способностями эмпата и остаточными непонятными задатками телепата. О, эти широко распахнутые глаза и попытки скрыть изумление! Нортон Роуэн развлекался, как мог.       Норт поймал себя на том, что опять думает о пропавшей папке, и недовольно вздохнул. Направленные мысли отражались на исследовании и нисколько не поощрялись Генрихом. Стало быть, пора расслабляться. Всего-то полтора часа исследования.       К концу Норт уже словил нервный тик. Игла в локте все накренялась и накренялась, вероятно, желая вспороть ему вену. Ощущение, будто под кожей ползает личинка, настигало снова и снова, а сосредотачиваться или, тем более, дергаться запрещалось категорически. Так что Норт выдохнул с благодарностью, когда иглы пикнули и погасли.       Свет в кабинете автоматически не включался, так что подвигал пальцами он в том же импровизированном космосе. Ноги порядочно затекли, а еще иглы между пальцами делали больно. С руками обстояло чуть получше, зато, как только он повозил головой, на глаза тут же свалился обмазанный гелем локон.       Норт вздохнул с отчаянным принятием.       Генрих, судя по всему, не торопился. За что и удостоился полного укора взгляда, как только включил свет. На извинения Норт, совершенно оправданно, не рассчитывал, и порадовался уже тому, что из него извлекли отвратительно некрепкие иголки.       — Где ты задержался, пап? — спросил он между делом, пока возвращал чувствительность конечностям.       Генрих наградил его «какой ты любопытный» взглядом.       — О, простите, ваше величество сын, изволил работать.       — Да я не к этому, — покачал Норт головой на такой холодный тон. — В принципе, тебе же теперь не обязательно самому их клеить и снимать. Ты можешь кого-то попросить. Вот.       Нет, ему до крайности этого не хотелось, чтобы еще кто-то своими ручонками к нему прикасался, тем более, когда он в таком виде, но он должен папе сказать, что можно с ним больше не возиться. Э-эх, эта ужасная взрослая жизнь.       Папа кликнул по программе обработки данных и с каким-то странным выражением посмотрел на Норта. Какая-то смесь снисходительности и игривости.       — Ты же у меня стесняешься, да и вообще других людей не любишь.       В самое сердце!       — Да, — промямлил Норт и с красными щеками поднялся и сел. Да, так и было, а Генрих еще и издевается над его лимитированными предложениями! — Потерплю уж как-нибудь твоих интернов.        Еще одна сдерживаемая улыбка.       — Ну если хочешь…       — Нет, не хочу! — сломался Норт. — Но я же послушный, вот, предлагаю. А ты надо мной ржешь!       Генрих развеселился окончательно и потрепал его по макушке, где волосы еще не так безнадежно пропитались гелем. Вообще Норт и сам понимал, что не поржать над ним — грех. Сидит тут, как будто лягушка облизала, в одних трусах, и еще краснеет, разрешая себя другим людям трогать.       — Не, мне твой нервный тик не нужен. Если ты, конечно, глаз не положил на какую-то молодую деву.       Норту шутки такие не нравились. Да, он объективно понимал, что красивое тело — часть инкубного стартового набора. Но, во-первых, это в принципе неприлично — вот такими средствами кого-то охмурять. Во-вторых, он — асексуальная единица, с этим всем вокруг пора смириться.       Делая вид, что обиделся, он спрыгнул с кушетки, подождал, пока пройдут круги перед глазами, и взглядом нашел халат. На теле подсохший гель мешался еще с жидким, так что он даже полотенцем не стал вытираться. Кивнул отцу, улыбающемуся, как мальчишка, и выглянул за дверь. Коридор оказался пуст, так что в душевую Норт пробрался без происшествий.       Он чувствовал себя как труп, пролежавший на дне болота неделю, а потом решивший восстать. Прекрасно знал, что гель так просто не отмоется, потому терпеливо включил воду погорячее и стал отмокать. Потряс руками и ногами, активируя кровоток, и втер в волосы припрятанное в кармане халата масло. Да, он уже знал правила игры.       Волосы на теле практически отсутствовали и не задерживали гель. Там, где они все же росли, по цвету ничем не отличались от тех, что на голове. Маме в роддоме сказали, что такое бывает, но Норт второго такого «бывает» за семнадцать лет ни разу не встретил. Он однозначно решил, что это тоже часть инкубного стартового набора. Чтоб выделяться из толпы. Его только искренне возмущало, почему в стартовый набор не положили темные брови, и их приходилось красить самому.       А Алекс, скорее всего, просто попал под раздачу. Невинная жертва обстоятельств, эх.       Еще в стартовом наборе инкуба оказалось тупое, никчемное, идиотское, стыдобищное желание секса. Норта тошнило от одной мысли об этом занятии и выворачивало при воспоминаниях, но нет, нет. Тело иногда аж пульсировало в предвкушении. Особенно по утрам. Особенно, когда он был младше. Сейчас-то он успокоился, а вот раньше, когда пубертатный период цвел, биполярка сводила с ума. Необходимость мастурбации вперемешку с отвращением к этому занятию загоняли его в странный подвид депрессии.       Закончилось все бесполезными форумами и походом к сексологу. Генрих наверняка до сих пор не знает, какую услугу Норту оказал своим «Норт, половая жизнь — тоже часть нашей жизни. Так что, хочешь или нет, и это надо пережить». Конечно, доктор Ван над ним тоже замечательно понадругался, расспрашивая о Милорде и так далее, зато объяснил, что физиология — это нормально. Норт бы не сказал сейчас, что выжал из тех встреч максимум, потому что эти разговоры ранили его чуть ли не больнее психологических, но они определенно не прошли зря. Так что Норт с абсолютным спокойствием заключил, что его тело что-то возбудило, предположительно — капля, и передернул, думая о вещах куда более приятных.       На отмывку ушло немало времени, зато он собрал то, о чем успел подумать, в кучу. Холодный воздух облил его, как только он открыл дверь душевой и выпустил облака пара. Ткнул на кнопку сушилки, и вся вода с тела, приятно щекоча, собралась в огромную каплю на полу.       Шаги Генриха слышались за стеной, чему Норт только обрадовался, когда вернулся в комнату. Нашарил свежее белье, совершенно не липкое и не висящее сосулькой, с трудом засунул еще распаренное тело в черные джинсы своего размера, хорошо хоть, кофта — болотного цвета — как знал! — налезла без проблем, и к моменту возвращения отца уже укладывал волосы по бокам пробора.       — Не заправляй, иди сюда, — прервал отец его финальные штрихи для возвращения в социум.       Вздох. Навряд ли от него хотят чего-то, что ему самому понравится. Но, разумеется, он повиновался и сел на ту же самую кушетку, уже чистую и готовую к новому раунду.       — Что-то не так?       — Уровень потребления кислорода низкий, — промямлил Генрих и жестом велел задрать кофту. — Ты как себя чувствуешь?       Да нормально он себя чувствует, как и всегда. Только вот эти прикосновения холодного стетоскопа ему не по нраву. Особенно, о-ой, возле соска, жутко противно.       — Это, может, от того, что спортом пора уже заняться? — пожурил Норт сам себя. — Или от поддерживающего курса, тоже может быть. Там, вроде, гипоксант в составе есть?       Очередной такой странный взгляд Норт уже не выдержал. С разрешения отца вернул кофту на место, скрестил ноги, как будто это его спасет, и залился краской.       — Ну чего? Чего ты так на меня смотришь?       Норт вообще не понимал, что это значит. Что он что-то не так сказал или сказал какую-то глупость, и отец теперь над ним умиляется? Или он всю жизнь так глупо выглядит?       Вместо вразумительного ответа Генрих убрал стетоскоп и притянул к себе Норта, ровнехонько чтобы инкубский нос уперся ему в грудь.       — Как мы без тебя раньше жили, ума не приложу.       Такие приступы внезапной любви накатывали на Генриха не так уж и редко, но Норт каждый раз все равно охреневал. «Что я сейчас-то сделал? — вопросил он, но пораженное сознание не нашло ничего вразумительного. — Ну ладно, — вздохнул и обнял папу в ответ».       Даже без перчаток.       Хотя оба они все равно все незакрытые места аккуратно оставили без тактильного контакта. Не так и много времени прошло, чтобы однозначно заключить, что ничего не произойдет.       — Мне кажется, — промямлил Норт в минуту откровенности, — что я куда-то глубоко вляпался.       — Н-да? — Генрих не собирался его так просто отпускать и еще и погладил по голове вдобавок. — Это еще почему?       Норт глубокомысленно вздохнул и выдал тяжелые думы:       — Ну, знаешь, мы с тобой тут опасными штуками занимаемся. Их по-всякому же можно использовать. А еще этот фаллен…       Генрих отстранился, и Норту выпал шанс наблюдать задумчивого доктора Роуэна.       — Не думай об этом. Ты же не хочешь ничего плохого? А чужие действия есть, кому регулировать. Твой фаллен, чем бы он ни был, уже под контролем. А уж про мои исследования я вообще молчу. Или ты за себя боишься?       Норт скуксил нос.       — Нет конечно. Просто это все как-то… ну, грязно. Как будто я что-то незаконное тут делаю. А я не хочу… ну там, причина апокалипсиса, то, сё. Я вообще-то за мир!       Вот теперь Генрих уже точно умилился.       — Все вокруг это знают. Расслабься, никто из тебя монстра не сделает. Так просто обстоятельства сложились. Не загоняйся, ладно? Никуда твой фаллен не убежит.       Ну вообще-то, это сложно. И требует усилий. А с такими возможностями рефлексии, как у Норта…       — Да я стараюсь…       — Вот и умница, — похвалил Генрих и потрепал по голове еще раз. — Ты нас с матерью подождешь? У меня еще прием, не знаю, как закончу. Может, придется задержаться.       Норт однозначно отрицательно покачал головой. К тому же, он уже почувствовал, что Генрих оценил его не-домашнюю одежду и подобного ответа ожидал.       — Не, я в безопасность схожу. Если ты мне, — уверенный взгляд, — доверенность напишешь.       Генрих всплеснул руками и энергично покивал. Да, Норт знал, что он молодец и правильно собрался, так что похвалу отца принял. Уже полторы недели у них лежала повестка из купольной полиции, что надо прийти опознать улику, и вот Норт благоразумно собрался. Сказал родителям, что не может больше жить с таким грузом несделанных дел, так что сходит, даже если не он писал заявление. На самом же деле, эта дурацкая папка его просто жутко волновала. Он, разумеется, понимал, что ничего хорошего ждать не придется, но ожидание еще хуже. Так что в первый же относительно свободный день собрался в отделение.       Доверенность нашла свое место между паспортом, документами на дом и свидетельством об усыновлении. Прежде, чем уйти, Норт еще раз переспросил, получились ли результаты, и счастливо выдохнул от того, что переделывать не придется. Больше Генриха он отрывать от дел не смел и мышкой скользнул к двери.       Но, разумеется, получил вдогонку: «И пальто застегни!»