Молекулярный дизайн

      Каждый поворот здесь Норт назвал бы и с закрытыми глазами. Он выучил НИИ уже настолько хорошо, что по запаху ориентировался в количестве персонала, а по грязноте тряпки — в количестве пациентов. В каком-то плане, и он признавал это со странной ностальгией, этот исследовательский институт — его второй дом.       Покачав головой на вопрос доктора Тона, ждать ли его, Норт проводил взглядом закрывающиеся двери лифта и зашагал к стойке регистратуры. Там как всегда, совершенно неумело создавая очередь, толпились люди. Прикинув, где будет быстрее всего, он ткнулся в крайнее окно. Ну да, привет, время, убитое за ожиданием.       — Добрый день. Слушаю вас.       Эту он вроде как еще не видел. Или, кается, не запомнил, такое тоже бывает.       — Добрый. У меня болит сердце, — кисло поведал Норт и получил «понятно»-кивок, — но нужен мне доктор Роуэн.       Теперь он получил уже куда более сочетающийся с реальностью непонимающий взгляд.       — Доктор Роуэн из отделения магнологии? — надеясь, что противоречие дойдет до Норта без ее подсказок, переспросила администратор. — У вас к нему запись?       Эх, хотелось бы, конечно, но что-то за месяц до он не думал, что именно сегодня им надо будет поговорить.       Тут взглядом Норт уловил куда более приятные вещи и, кивнув новенькой не проникшейся его проблемой администраторше, прицельно крикнул:       — Хей, Пэм!       Коренастая толстушка Пэм, занятая левитированием карточек пациентов, оглянулась. Прищурилась. И улыбнулась в ответ.       — О, Нортушка, — помахала, — давненько тебя не видели.       Ах, да, и еще в НИИ некоторые сотрудники почему-то считали его общественно нажитой живностью.       — Рыскал в основе в поисках счастья. Посмотри, пожалуйста, попаду я сегодня на прием к доктору Роуэну?       Под откровенное «в смысле?» во взгляде от Джульетты — так ее звали; Норт запомнил, чтобы на нее больше не натыкаться ненароком — Пэм визуализировала себе расписание.       — М. Не, сегодня вообще никак, — после долгого разглядывания символов в воздухе, вынесла она вердикт. — Ни одной дыры.       — Серьезно?       — Ну, считай, последняя неделя работы перед праздниками. Только к Нимфе есть.       Норт отрицательно помотал головой — он сегодня пришел с намерением разобраться именно с тем самым.       — Живая очередь до одиннадцати, — поняв серьезность намерений, сказала Пэм и приняла многозначительный вид, — но я бы не советовала.       Полный отчаянного принятия вздох. Да он и сам бы себе такое не советовал, знает, что потеряет кучу нервов и драгоценного времени молодости, но благодарно кивнул, взял талон и пошел к лестнице.       К отцовскому кабинету, будто гульки на крошки, слетелись колоритные представители общественности: бабульки с надуманными болезнями, мужик с вампирски-красными глазами, какая-то семья… Поначалу Норт решил, что ему показалось, но чья-то аура из этой компашки натурально вибрировала. Еще один полный принятия вздох. Нортон Роуэн приготовился ждать.       То, что на работе Генриха сдерживают внешние обстоятельства, Норт просек почти с самого начала. В НИИ папочка не так много ворчал и не так откровенно давил авторитетом, как дома, и Норт решил, что грех этим не пользоваться. Даже за закрытыми дверьми кабинета Генрих все равно оставался врачом в своем образе умудренного жизнью, и оттого разговоры проходили с меньшим градусом накала. И, понимая, какой разговор предстоит им, Норт готов был эту очередь высидеть.       Либо сегодня отец настроился на гипервысокую продуктивность, либо наоборот делал вид, что в болезнях не разбирается, но очередь таяла удивительно быстро. Норт даже не успел дорисовать вампира, как тот исчез, впрочем, с удовольствием на лице. И вот Норт уже прикладывал свой талон к двери до боли знакомого кабинета.       По его абсолютнейшему везению Генрих заполнял бумаги и не посмотрел сразу, воспламенив в Норте жутчайшую смесь эмоций.       — Слушаю, — буркнул магнолог высшей категории, так ни разу на пациента и не взглянув.       — Аурный дефицит третьей степени. Неравномерные поля. Частичная гипоксия с признаками атрофии аксонов, — отчитался он о том, что Генрих и сам, разумеется, знал.       Нихрена не грел выбранный вчера свитер, позволяя мурашкам откуда-то появиться и пробежать по всему торсу. А это он вообще-то должен злиться, вгонять в отчаяние окружающих своим страшным видом, а не смущаться от одного взгляда ледяных глаз.       — Пришёл?       — Я же обещал, — не так уверенно, как хотелось бы, подтвердил Норт. — Я присяду?       Иногда в моменты такого наглого вламывания в рабочий процесс Генрих его бесцеремонно выставлял вон. Или на крайний случай сгонял к себе в «ординаторскую», как он называл комнату для экспериментов, и велел ждать, пока он сам не освободится. Но не сейчас. Сейчас он только кивнул, отставил всё лишнее с центра стола и левитировал себе чашку.       — Нет, спасибо, — ответил на немой вопрос Норт.       Молчание клеилось к глотке и забиралось по ноздрям внутрь, туда, дальше. Липло к коже и барабанным перепонкам. Оплетало нервы. Но они вдвоем позволяли этому молчанию пропитать всё вокруг, чтобы не сотрясать воздух почём зря.       — Ты злишься? — спросил Генрих, отпив прежде добрую половину чая.       — Да, я злюсь, — признал Норт, переплетая между собой пальцы, чтоб те не дрожали.       Генрих задумчиво кивнул.       — На меня?       — На вас на всех. Я сразу говорил, это хорошим не закончится! Но ты меня никогда не слушал. Нет, тебе важны были только твои исследования, а моя… наша всех безопасность тебя не волновала.       — Это не так. Если бы твоя безопасность меня не волновала, ты был бы сам знаешь где, друг мой.       Норт задохнулся от возмущения. Еще только этих аргументов ему не хватало!       — Да, спасибо, я помню. Но это не значит, что теперь на любую мою претензию ты можешь говорить, что это ты спас меня тогда! Не хотел бы — не спасал, вот и всё. Нечего мне этим тыкать!       Дурацкое чувство опустошенности, никчемности и беспомощности усилилось в тысячу раз. В голове промелькнули воспоминания, те самые, от которых Генрих его действительно спас, и жалкая мысль, где бы он валялся сейчас, не произойди с ним чудо. Генрих знал, куда давить. О да, он, безусловно, владеет здесь ситуацией и просто позволяет Норту что-то вякать.       Пальцы затряслись, и Норт с силой уперся в пол, смещая центр напряжения.       — Я слушаю. Слушаю твои претензии. Ну?       Чертово абсолютное давление разожгло в Норте новую искру.       — Ну давай, скажи, скажи, что я не прав! Эта твоя чертова «стимул-реакция» напополам с фалленом чуть не упекла нас всех далеко и надолго!       — Тихо, не ори. — Отрезал Генрих.       Норт тут же заткнулся и бегло осмотрелся. Да, в кабинете на постоянку работало сохранение врачебной тайны, но Генрих повел рукой и наложил второй слой. Претензий не возникло.       — Не орать? — яростно прошептал Норт. — Не орать ты мне предлагаешь? Ну давай, скажи мне, как вы всё уладили. Вы же всё уладили?       — Вообще-то, да, — не отреагировал Генрих. — Мы с куполом-два долго говорили, объясняли, убеждали. Они нам не сразу поверили, но, как видишь… Мы рассказали им про аурную абсорбцию не то, что они боялись услышать, и не так. Поговорили про замещенный фаллен. Но когда они синтезировали для него дезактиватор, разговоры, как ты понимаешь, пошли успешнее.       — Они придумали дезактиватор?       — Да. Какая-то штука, которую применяешь на распрысканный фаллен, и она его блокирует на уровне аксонов. Подробностей не знаю.       В голове Норта стрельнуло пару бумаг, которые он оставил Джуллс. Бровь сама собой дернулась.       — Быстро они, — заключил он. — Но дело вообще не в этом. А если бы они не придумали дезактиватор? А если бы они вас не послушали? Ты хоть представляешь, что бы было?       — Ты меня жизни учить собрался?       — Да папа, да ты серьезно?! Неужели ты не понимаешь? Ты нас всех подставляешь!       — Ты удивишься, но я всё прекрасно понимаю. И то, что фаллен вышел из-под нашего контроля — наша вина. И да, я признаю, что нам повезло, что они так и не нашли связь между фалленом и ускорением стимул-реакции. То, что я подверг тебя опасности — моя вина, признаю.       — Да при чем тут я?! — у Норта щеки запылали. — Неважно, что там я и как! Мне с самого начала стоило отказаться. Я же понимал, что это — очередная твоя грязная история!.. Но дело не во мне. А если бы они начали войну?       — Не начали бы.       — Откуда ты знаешь?! Ты знаешь, чем в меня тыкал тот охранник? Папкой с твоим продажным проектом, чтоб ты знал!       Генрих чуть прищурился. Норт взял эту секундную заминку, чтобы набрать побольше воздуха и отдать давно просящим органам.       — Правда? Ты всё ему рассказал?       — Конечно нет! Я врал, как только мог, обо всем. Но знаешь, что? Мне это надоело! Все твои эти дела. Тебе, конечно же, плевать на мое мнение, но я больше в этом участвовать не хочу. Ищи себе другого нулевого пациента! И если ты меня из дома выгонишь — пожалуйста, заберу свои вещи тут же.       Норт затаил дыхание. Говорить оказалось не так страшно, как он представлял, и теперь, разрываясь между страхом и желанием идти до конца, он поздравил себя с тем, что, каков бы ни был дальше результат, он всё сделал правильно.       Да, он даже соберет свои вещи и, давясь слезами, уйдет из этого дома, если Генрих сейчас скажет. Но рисковать, хоть на процент приближаться к возможной причине войн в куполе он больше не станет.       — Ты будешь рад узнать, — холодно ответил Генрих, — что по одному из пунктов соглашения с охраной купола-два, по которой нам не предъявляют обвинение, всей нашей команде запрещено теперь заключать сторонние контракты. Работаю только на наш родной купол. А теперь скажи-ка мне, это что, шантаж?       Впервые за сегодняшний день Норт услышал что-то, что давало надежду. Больше Генрих не сможет продавать свои исследования! Захотелось кричать от восторга, от одного понимания, что этот период кончился. Но эти эмоции так быстро сменяли одна другую, что Норт тут же потерял ощущение праздника и вернулся в боязнь будущего.       — Нет. Я тебе правду говорю, я не хочу больше… — тут же придавило то ощущение, с которым он жил вот еще полнедели назад; которое, оказывается, никуда не ушло, а только спряталось за всей сумбурщиной, — ничего из этого. И если выгонишь — выгоняй.       И вот же они, ура. Вот, наконец-то он напомнит Генриху и всему миру вокруг, какая он тряпка и совершенно бесполезнейшее создание. Какой он беспомощный.       Норт высокомерно шмыгнул носом и продолжил смотреть Генриху прямо в глаза. Пусть и через линзы слёз, плевать. Как будто его таким жалким никогда не видели.       — Ты что там себе напридумывал? — сказал Генрих уже куда мягче и протянул руку ближе к руке Норта. — Куда мы тебя выгоним? Ну куда? Мы с мамой еле это время пережили, ты думаешь, нам легко было? Каждый день только о тебе и думали. Думали даже взять и вернуть тебя, а там уже смотреть по ситуации.       — Это было бы опасно.       — Да, — кивнул Генрих. — И ты молодец, что справился.       — Я нихрена не справился! Ты говоришь, вам было тяжело. А мне знаешь, как было тяжело? Думать каждый день, что там с вами, что это всё из-за меня, оглядываться на каждый шаг!..       Слезы скатились опять, и Норт из последних сил постарался их остановить. Шмыгнул носом и утер влажные дорожки ладонями. «Ну какая же сопливая девчонка, ну и кошмар!»       — Справился. Ты справился, солнце мое. Я знаю, ты боролся до последнего. И даже контракт стоически пережил. Прости меня, это я подверг тебя опасности, ты прав. Мы с куполом-два заключили соглашение, фаллен теперь жестко контролируется, в широких массах запрещен. И я вчера поговорил с их охраной про то, что они и пальцем тебя не тронут. С твоими воспоминаниями они облажались, делать больше ничего, конечно, не будут. Официально они не трогали тебя, а ты нечего существенного не знаешь про фаллен. Всё, эта история закрыта, я тебе обещаю.       Последнее, чем хотел бы разбрасываться Норт, это такими грязными приемами. Но слова давно вертелись на языке, и он решил их, смотря Генриху в потеплевшие глаза, всё-таки высказать. Хоть он их и не заслужил.       — Ты не защитил меня. Хотя обещал.       Да, ему хотелось этой чертовой поддержки. Особенно сейчас, когда уже всё свершилось и ничего не исправить, он хотел чувствовать себя в безопасности.       Норт наблюдал, как Генрих обходит стол и приближается. Ровно настолько, чтобы не попадать в запретную зону Норта. Смотрит в глаза, наполняя всё помещение тем самым, пусть и эфемерным сейчас, ощущением родного человека.       — Прости меня. Я растерялся и не знал, что делать. Я виноват. И для меня самым большим горем в мире было бы потерять тебя.       Слова отдавались в сердце горячими волнами. Тело снова наполнялось той подзабытой любовью, которую Норт на время оставил за границами сознания. Сопротивление абсолютно бесполезно.       — Я… Можно я обниму тебя, пап?       Своей фоновой эмпатией Норт почувствовал, какой дикий ком напряжения растворился в отцовской ауре. Всё это время он так активно транслировал уверенность, что только теперь Норт осознал, как сильно Генрих сдерживал себя. И тут же нашел, даже способности не понадобились, эту безграничную любовь, волнение, неуверенность, робость, радость, облегчение, настороженность, вину — всё, что испытывал и он сам.       Стена между ними безоговорочно рухнула. Норту не понадобилось папино вербальное «конечно», чтобы встать и обнять. Укутаться в Генриха, почувствовать, как его буквально обволакивает теплом и заботой, теми давно потерянными и жизненно необходимыми, как воздух.       — Нет, прости, я не должен был так говорить, — чувствуя даруемую отцом поддержку, раскаялся Норт.       — Нет, ты прав, ты прав…       Папина рука гладила по голове, разгоняя все остатки злости и страха. Вот он — его дом. Теперь он снова верит в безопасность.       — Нет, пап, — уже лежа на плече у Генриха, все еще не отпуская объятий, пояснил Норт, — ты сделал всё, что мог.       Генрих чуть отстранился, и Норт видел, как грустно улыбаются выцветшие глаза.       — Давай сосредоточимся на том, что еще я могу сделать, — мягко сказал он и протяжно, с нескрываемой отеческой нежностью поцеловал Норта в лоб. — Ты что думаешь по поводу контрактов?       Норт тут же подскочил и уставился на того.       — Конечно я хочу контракт с тобой! Ты что, против?       — Нет, конечно нет, — обняв еще раз и отпустив сына, ответил Генрих. — Но мало ли, ты сам что-то другое подумал…       «Вот так удивительная неуверенность», лукаво подумал Норт, засеча ее в ауре, но вслух сказал только:       — Нет, пап, хочу с тобой. Если ты меня из дома не выгоняешь.       Генрих откровенно рассмеялся:       — Никогда. Ну ты мне хоть с начатыми поможешь? Те, что для монографии и статей?       — Я помогу тебе со всеми, — шмыгнув носом для верности в последний раз, ответил Норт, — если они не касаются военных штук.       — Всё-всё, можешь больше не страдать. Мы попозже посмотрим, всё ли с тобой в порядке, ладно? Когда ты вернешься в себя. Сейчас ты всё помнишь? Всю свою жизнь? И заклинание тебя не бьет?       Норт откровенно задумался.       — Не, заклинания точно никакого нет. И да вроде, — пожал плечами, не найдя видимых пробелов в памяти, — о, Лу, кстати, в порядке.       — Да, это прекрасно, — явно говоря, что он и так это знает, кивнул Генрих. — А Алекс тебе, наверное, скажет, что я хотел стереть тебе память.       — Что?!       — Я рассказал ему о том, что думал когда-то над тем, чтобы ты ничего не помнил про Милорда. Он напрягся.       — Зачем ты его напугал? — воспротивился Норт. Это у них в семье такой высокий уровень доверия, чтобы всем этим делиться, а Алекс наверняка потом выкатившиеся глаза ловил!       Генрих неопределенно пожал плечами, и Норт подумал, не специально ли отец всё это сделал. Тем более, что в ауре разлилось крайне откровенное озорство.       — Ладно, детка, — обняв еще раз, уже более весомо сказал Генрих, — мы еще попозже поговорим. Дома. Ты мне всё расскажешь, я тебе побольше расскажу. А сейчас — давай-ка беги извиняться перед мамой, что вчера такую сцену устроил.