Второй шанс

      Борьба с одурманенной ронией была недолгой, но изматывающей. Хоть и ослабленная, она то и дело порывалась выпутаться из одеял и распустить руки. Однако в конце концов Олька угомонилась и, кажется, заснула. Измученный ночной битвой за Каэр Морхен и сражением с пылкой девицей, Эскель сам не заметил, как уснул.       Проснулся он, к его удивлению, в одиночестве, сам укрытый обоими одеялами. Ронии рядом не было. В замке стояла странная тишина, однако из главного зала в подземелья спускался запах жареного мяса.       Голова гудела, как после длительной попойки. Пошатываясь, ведьмак поднялся с кровати. Даже умывание холодной водой не смогло согнать странную сонливость и гул, стоявший в голове. В мыслях промелькнули воспоминания предыдущей ночи. Хотелось обругать чародейку за то, что не предупредила о последствиях зелья. Но, возможно, она, как и Геральт с Цири, уже уехали.       В желудке свернулся тугой узел голода. Да и запах, стоявший в замке, способствовал тому, что все же собрать всю волю в кулак и отравиться есть. Голоду способствовали и эликсиры, коих в эту ночь было употреблено слишком много для одного раза.       Возле входа в большой зал Эскель, к своему удивлению, столкнулся с Цири.       — Мы отправимся завтра, — тут же ответила княжна на немой вопрос ведьмака. — Нужно взять кое-что в дорогу и хоть немного помочь с тем… с тем, что я тут натворила.       Девочка поежилась. Ей было совсем некомфортно понимать, что она — причина такой разрухи в замке, который и так повидал немало на своем веку. Ведьмак же коротко улыбнулся.       — Я рад, что ты теперь в порядке, княжна.       — Спасибо, — Цири нервно ковыряла носком сапога камень на полу, а затем все же подняла взгляд и выпалила на одном дыхании: — Что случилось между тобой и Олькой? Она весь день ни на кого не смотрит и от всех шугается. Я хотела и ей спасибо сказать, но нигде найти не могу.       — Она тоже защищала крепость. Потом ослабла, и после битвы Йеннифер дала ей зелье, после которого Олька бредила полночи.       — О-о-ох… — во вздохе Цири слышалось какое-то разочарование. А затем девчонка чему-то усмехнулась. — Тогда Ламберт продул мне кабанью ногу!       Эскель даже не успел спросить, в чем была суть спора, как княжна, довольно напевая что-то, убежала вглубь замка. Голод вновь напомнил о себе, и ведьмак продолжил свой путь.       Большая часть последствий погрома была уже исправлена. На одном из уцелевших столов покоились крупные куски запеченного мяса. Ламберт обгладывал ребра, вид у него был совсем нездоровый. Правый глаз заплыл фингалом, на щеке под бородой виднелся глубокий порез. Весемир сидел поодаль с кружкой чего-то дымящегося, растерянно переводя взгляд с расколотого пола на выщербины в стенах. На столе рядом с ним лежали горсткой ведьмачьи медальоны.       Внимание Эскеля привлекла еще одна фигура — в сером шерстяном плаще, сидевшая напротив Весемира. Из-под капюшона виднелась огненно-рыжая прядь, а сам капюшон на макушке торчал слишком неестественно. Стоило ведьмаку только приблизиться к столу, как неожиданный гость повернулся к нему и сбросил капюшон.       — Вот, значит, каков он, — глубокий, бархатистый голос раздался в ушах Эскеля, однако отчего-то захотелось вздрогнуть и отпрянуть от отвращения. Молодая женщина была весьма похожа на Ольку — разве что волосы были цвета пламени, а глаза напоминали мокрую зеленую листву. Рога на голове были чуть больше, чем у маленькой ронии, но веточек на них было три, а не две. — Здравствуй, Эскель.       — Зачастили к нам рогатые, — буркнул Ламберт. — Внимания мужского не хватает, видать.       Весемир осадил младшего из ведьмаков хмурым взглядом.       — Дай ему спокойно поесть, Никча. А за медальон Гуверта — спасибо. Почтим его память позже.       — Не за что, дядюшка, — незнакомая рония вновь повернулась к старику. — И все же, только ты один понимаешь, насколько оплошала Сорча.       — Не… Не пойду, ясно? — раздался злой окрик где-то сверху. Ведьмаки и рония подняли головы, но увидели лишь мелькнувшие на верхнем этаже рыжие пряди убегающей Ольки.       — Даже она не понимает.       Эскель все же сел за стол и вопросительно взглянул на Ламберта, принимаясь за еду.       — Пока ты там дрых, мелкая рогатая тут помогала разобрать все да возилась со жратвой, — Ламберт недовольно покосился на Никчу. — А потом пришла эта. Мелкая твоя вроде бы к ней сначала с радостью. Сестра это ее старшая, как оказалось. А потом, как они о чем-то там в головах переговорили, подменили ее будто. Как одичала. Впервые заговорила нормально, только и слышно от нее — не пойду, не пойду. Теперь вон, ныкается, подслушивает, а сюда не выходит.       — Зачем ее принесло?       — Ничерта из их с Весемиром разговора не понял. Понял только, что нельзя им было девчонку изгонять. И что она им теперь позарез нужна. А она уперлась рогами и возвращаться не хочет.       — У моей сестры сильна связь с нашими богинями, — проговорила Никча. — Жрицы в нашем стаде не рождались уже долгое время. Она — первая за последние три сотни лет. Она нужна нашему роду.       — Не совестно ли Сорче? — спросил вдруг Весемир. — Девочку наказали и изгнали, а теперь вдруг присылают за ней тебя.       — Меня не было в тот день. Я вернулась несколько дней назад, — рония положила руку на свой живот. — Несу продолжение рода. Я никогда бы не допустила, чтобы так обошлись с моей сестрой. А может, и не допустила бы ее глупого поступка.       — Вот вам и семья, — буркнул Ламберт.       — Для нас семья — это прежде всего род, — Никча горделиво подняла голову. — Все чужаки не имеют значения. А у Ольки все наоборот в голове.       Откуда-то сверху послышалось сначала сопение, а потом — тонкие всхлипы.       — Пусть она уйдет, Цири! Я не хочу, я не пойду!       — Олька! Слезы для нас — вещь недостойная! — рассерженная Никча транслировала мысли нарочито «громче». — Ведьмак твой весной уйдет и сгинет на болотах, а ты одна останешься! Подумай, на что ты меняешь жизнь в почестях? На то, чтоб вечно ждать?       Под суровым взглядом Весемира ни Ламберт, ни Эскель не встревали в этот диалог. Все три ведьмака сидели с каменными лицами, и все же Эскель видел, как скрипит зубами Ламберт, как крепко сжимает кружку сам Весемир. Олька стала всем здесь дорога.       — Вот на что ты разменяла жизнь жрицы нашего рода… Уважение и почет ты разменяла на жизнь простой кухарки у ведьмаков, — Никча поднялась из-за стола и накинула капюшон плаща. — Разменяла любовь семьи на простую благодарность. Если это и есть та самая «истинная любовь», то она — большая глупость. Прощай, дядюшка Весемир. Ты был прав — эта взбалмошная дурочка просто копия своей матери.       Стоявшее в зале возмущение со стороны Ламберта, Эскеля и Койона переходило всякие границы. Койон был на охоте, когда приходила Никча, но, узнав, что стряслось, был возмущен двуличностью роний не меньше.       — Они никогда не отличались тактичностью в таких вопросах. Благо семьи для них всегда было важнее прочего, — коротко отметил Весемир, наблюдая за тем, как затачивает меч Геральт, решивший не встревать в эти вопросы более. У Белого Волка и так хватало головных болей.       Цири вышла в залу с котомкой в руках, направляясь в конюшню. Они должны были отправиться завтра на рассвете, и княжна решила не медлить со сборами, чтобы ничего не забыть.       Проходя мимо Эскеля, она едва заметно толкнула того локтем в спину и шепнула «В комнате». Олька не появлялась на глазах весь день, и ведьмак не хотел ее беспокоить. Слишком многое произошло за последние сутки. Однако сейчас он понял — Олька нуждается в защите и поддержке, теперь, когда сама отреклась от всего, что представляло для роний наивысшую ценность.       Пока Ламберт и Койон увлеклись бранью на подобное обращение к себе подобным, Эскель осторожно вылез из-за стола и направился в комнату Ольки. Однако, стоило ему открыть дверь, как в него тут же полетела подушка.       — Пусть она к предкам проваливается со своими почестями! Я тут останусь, пока не выгонят! Ой…       Разбушевавшаяся девчонка стояла на кровати, вооружившись еще одной подушкой, которую намеревалась запустить в непрошенного гостя. Но, заметив, кто явился к ней, она опустила свое «оружие».       — Никто и не собирался тебя выгонять, — Эскель поднял подушку и прикрыл за собой дверь. — Слышала бы ты, как возмущался Ламберт. А он к тебе радушия никогда не проявлял.       Олька разом подрастеряла свой воинственный пыл и села, обнимая подушку. Эскель осторожно положил вторую подушку в изголовье кровати и сел рядом.       — О каких жрицах говорила твоя сестра?       Рония помешкалась, затем вздохнула и выпустила подушку из рук, укладывая ее на коленях.       — У нас есть свой уклад в жизни. Дитя — это все девочки, которые еще не вступили в Реку Крови. Молодки — девочки, что уже стали частью рода, но… — она чуть помялась, — …но они еще ни разу ни с кем не были, вот. Потом — девы. Родившие ронии — матки. А еще есть старейшины, матрона и жрицы. Старейшины — это самые старые и мудрые ронии, которые уже не могут родить, но наставляют остальных на путь истинный. Матрона решает, как будет жить стадо, обычно ими становятся самые плодовитые ронии, у которых больше всего дочерей и внучек. А есть жрицы… Они общаются с нашими богинями. Чтобы стать жрицей, нужно ей родиться. Это врожденный дар. Наши богини сами избирают жриц.       Она согнула подушку уголком и поставила на кровать, поочередно указывая на получившиеся вершины.       — Три богини отвечают за сад жизни. Ловиатар — богиня проклятий и болезней, но она же богиня исцеления. Миеликки — богиня жизни и плодородия, богиня материнства. Ей молятся, когда просят защиты. И Туонетар… богиня смерти и посмертия. Она решает, когда сорвать плод, и только она может его вернуть на древо жизни, если это еще можно сделать.       Олька задумчиво провела ладонью по верхнему уголку подушки.       — Все боятся Туонетар, считают ее злом. Но она — ни добро, ни зло. Она просто отвечает за ту сторону круговорота жизни, которой все так боятся. Она же услышала мою мольбу и приняла ее. А еще она красивая. У нее длинные черные волосы, собранные в высокую прическу вокруг рогов. Глаза завязаны черной лентой, но она видит насквозь сердце и душу. А одежды — странные, я таких даже в памяти предков не видела.       Рассказы явственно успокаивали Ольку. Речь ее из встревоженной и сумбурной становилась более спокойной и размеренной, взгляд из бегающего — задумчивым, обращенным словно бы внутрь. Когда Олька становилась такой серьезной, она как-то враз теряла свою почти детскую нескладность.       — Как боги вообще могут быть добрыми или злыми?       — Никак. Боги вне понятий добра и зла. Эти понятия придумали неразумные дети, населяющие этот мир.       Она рассуждала так взросло. Даже больше — не по-человечески мудро. Но Эскель мысленно одернул себя — Олька ведь и не была человеком. Взгляд ведьмака скользнул по маленьким рожкам на макушке ронии. Раньше он не придавал им особого значения, считая отчасти забавной особенностью. Но раньше ветви было две — теперь у основания малой веточки появилась еще одна. Протянув руку, он осторожно коснулся кончиков рогов. Олька вздрогнула и подняла голову.       — Ах, да… — она вдруг ощупала свой левый рог. — Никча же скоро маткой стать должна. Третья ветка появилась. У нас рога растут, когда появляются дочери и сестры, а у сестер — их дочери, а так далее. Поэтому у Сорчи рога, как ветки у дерева.       Неожиданный стук в дверь заставил Ольку вздрогнуть, а Эскеля отдернуть руку от ее головы. В дверь осторожно заглянула Цири.       — Извините, что мешаю. Олька, Койон баню затопил, а я одна не хочу идти. Мы завтра уедем ведь… Побудь со мной, ты ведь моя хорошая подруга!       Олька улыбнулась и кивнула. Эскель поднялся с кровати и сдержал чуть разочарованный выдох. В кои-то веки он все же осмелился к ней прикоснуться без особой надобности — и вот этот момент бесцеремонно прервали.       Эскель спал, когда в комнату почти бесшумно, едва скрипнув дверью, прокралась маленькая тень в одной только белой рубахе. Похожая на призрака, она осторожно села на край его кровати и тронула за плечо.       Ведьмак проснулся почти сразу и сел, удивленно моргая на столь позднюю посетительницу.       — Что случилось? — слегка хриплый после сна голос заставил Ольку чуть улыбнуться на мгновение. И все же она вновь стала серьезной.       — Скажи, почему ты вчера ночью отказался от меня?       Этот вопрос ошарашил ведьмака так, что он даже не сразу нашелся что ответить. Значит, Олька что-то, но все же помнила.       — Ты была не в себе, — наконец, ответил Эскель, стараясь не глядеть в пронзительные голубые глаза. Если она не прекратит так на него смотреть, он, пожалуй, исправит то недоразумение. Да еще этот ее вид…       — Причина только в этом? Или еще в чем-то? — она придвинулась к нему.       От еще влажных волос, от кожи пахло чем-то сладким. Не иначе как Трисс оставила Цири кусок душистого мыла, а та разделила его с рогатой подругой. Отчего-то Эскель почувствовал себя немытым кметом рядом с ухоженной принцессой.       Почему это так взволновало ее? Неужели так сказалась встреча с сестрицей? Или настолько задел этот отказ? Эскель все же попытался перевести тему.       — Ты помнишь, что было?       — Отчасти, — уклончиво ответила Олька и придвинулась к ведьмаку почти вплотную. — Ответь мне, прошу тебя. И я уйду.       — Что ты помнишь?       Девушка вздохнула и села на кровать, полностью поджав под себя ноги и обхватив себя руками за плечи.       — Я помню, что мне было очень холодно. Сначала будто меня кинули в сугроб, а потом в ледяную воду. Я хотела найти тепла с тобой, но ты все время отталкивал меня. Последнее, что я помню — ты сказал, что этот фокус с тобой не пройдет.       Эскель нервно сглотнул. Она и правда бредила тогда. Если б чертова чародейка предупредила его тогда, что будет так! Олька же вдруг странно выдохнула и резко приблизилась к ведьмаку, коротко целуя.       — И все же, ответь мне.       — Ты бредила, Олька. Я не мог так, — наконец, полушепотом выдохнул Эскель, словно бы боялся, что кто-то может их услышать.       Рония вздохнула и кивнула головой. Он уловил ее движение, что она действительно собирается уйти, и перехватил ладонями ее плечи, не давая сдвинуться с места.       — Теперь ты ответь мне. Вы не можете говорить, но все же ты называла меня по имени тогда. Почему?       — Я ведь бредила, помнишь… — Олька отводила взгляд. Она теребила завязки рубахи на груди. Великоватая одежонка чуть сползла с левого плеча, обнажая светлую кожу над выступающей ключицей. Однако, помешкавшись, все же ответила честностью на честность. — Мы говорим вслух, только когда сильно переживаем что-то. Ты был мне нужен тогда.       — А теперь разве нет?       Как она легко велась на простые провокации! Голубые глаза наконец встретились с его глазами, в них пылала праведная ярость. Эскель не мог не отметить для себя, что в этой ярости рония была по-особенному хороша.       — Как ты вообще такое можешь думать, ты…       Прервать поток мыслей было так же легко, как поток слов. Ведьмак легко перехватил девушку, одну руку заводя за ее лопатки и прижимая крепко к себе, второй зарываясь в ее влажные рыжие пряди на затылке. Сминая ее дрожащие губы в смелом поцелуе, он почувствовал сначала упершиеся в его грудь кулачки, и все же отстраниться он Ольке не позволял. Лишь ощутив вместо сопротивления дрожащие ладони на своих плечах, Эскель чуть отпрянул от нее.       Олька поняла без слов.       — Эскель, — тихий ее шепот окончательно срывал остатки самообладания.