Второй шанс

      Стоило Весемиру отправиться спать, как на стол после сытного ужина вновь выкатилась бутыль водки и колода карт. Лютик уже сидел рядом, навострив уши в ожидании очередных ведьмаковских баек.       — …насилу вырвался, — продолжал начатый рассказ Койон. — С ними лучше вообще дел не иметь.       — Это верно. У Эскеля как-то был контракт на самовилу, — заметил Ламберт и покосился на сидевшую поодаль заплетавшую косы Ольку. — Отличная история.       — Сейчас расскажу, только долей сперва, — Эскель придвинул свой стакан поближе к бутылке. — И барду налей.       Не в манерах Лютика отказываться от выпивки, однако одного глотка ему хватило, чтоб закашляться. Олька тихо хихикнула.       — Моя печень… Это что? — простонал поэт.       — Это «Мучильня». Одна часть спирта, одна часть «Белой чайки», — невозмутимо ответил Ламберт. — А что? Весемир спать ушел, Йеннифер уехала, пора переходить к серьезным напиткам.       — Тогда еще по одной, — усмехнулся Эскель. Он прекрасно понимал, какую цель преследует Ламберт. Напоить поэта и отправить спать, пока не услышал лишнего.       Уже через пятнадцать минут Лютик мирно храпел под столом в обнимку с лютней. Заботливая Олька со вздохом принесла подушку и подсунула ему под голову.       — Так что там с той самовилой? — поинтересовался Койон, покручивая кружку в одной руке, другой придерживая свои карты и поглядывая на стол.       — Да вот затянула одного пейзанина танцевать, — отвечал Эскель, обдумывая ход. — А тот нет бы обрадоваться, что живым ушел, — влюбился в нее по уши.       — Кого-то мне это напоминает, — шепнул Ламберт Койону.       — Хотел, чтоб я ее поймал. Я отказал, так он пошел сам ловить — рыболовной сетью. Думается мне, они до сих пор по стерне мазурку пляшут.       Койон расхохотался в голос, и даже подсевшая под его руку Олька усмехнулась.       — Отличная история. И с моралью! — подытожил Ламберт, устраивая атаку на еще хохочущего Койона.       — И что за мораль? — Эскель еще и подкинул карт, заставляя Койона всерьез задуматься о том, чтобы забрать карты и пропустить ход.       — Держись подальше от опасных женщин, — отвечал Ламберт, покосившись на Ольку. Та уловила взгляд, но стойко выдержала его, заставляя ведьмака первым отвести глаза.       — Опять та же песня, — проворчал Эскель.       — Да ладно, отстань от красавчика, пока он не разбухтелся, — смеясь, Койон все же сгреб карты в руку. — Видишь, он даже уже мину эту свою обиженную состроил.       Ламберт хохотнул, и, к его удивлению, в голос рассмеялась даже рыжеволосая девчонка. Не угомонил девчачий хохота даже чуть осуждающий взгляд Эскеля.       — Вон, даже твоя рогатая над тобой же подтрунивает. Твой ход, Эскель.       Олька через руку заглянула в карты Койона. Об этой карточной игре она знала из памяти своих предков, но уже весьма смутно. Ее забавлял сам процесс, переругивания нетрезвых уже ведьмаков. Увлекшаяся игрой, она притянула к себе кружку и отхлебнула из нее, совсем забыв о содержимом.       — Эй-эй-эй! Куда! — опешившие ведьмаки даже сообразить не успели.       Спирт обжег горло так, словно она проглотила самый настоящий огонь. Отставив кружку, Олька сама закашлялась, как не так давно закашливался от коктейля Лютик. На глаза выступили слезы. Все нутро жгло и щипало, как от крапивы.       — Ужас какой! — буркнула она, утирая слезинки. — Как ваши желудки такое переваривают! Это же лава в чистом виде!       Эскель, дабы предупредить случайный повтор незапланированного действа, отодвинул уже почти пустую кружку подальше от Ольки.       — Закусывать надо, — фыркнул Ламберт, возвращаясь к игре. Ему было даже отчасти интересно, как подействует «Чайка» на нимфу.       Игра все же возобновилась, но Эскель с опаской поглядывал на девушку. Неизвестно, как скажется алкоголь на рониях, да еще и вперемешку с ведьмачьим эликсиром. И хотя «Белая чайка» могла быть использована и обычными людьми… Да и Цири как-то раз удалось ненароком отхлебнуть этого чудодейственного составчика. Не померла же.       Протерев глаза, рония шмыгнула носом и оперлась локтями о стол, силясь не морщиться от противного привкуса трав. Попытки сконцентрироваться снова на игре, однако, не увенчались успехом — карты плыли перед глазами, голова слегка кружилась. Однако эти чувства не были неприятными. Скорее, наоборот.       Желудок скоро перестало жечь, и по жилам разливалось необычное тепло. Подобное чувство сопровождало всякое прикосновение к Эскелю. От других ведьмаков ощущения были гораздо слабее. Олька часто моргала, пытаясь подчинить себе расплывающееся зрение, но оно отказывалось фокусироваться четко на картах. Мысленно махнув рукой, она перевела взгляд на рыжего ведьмака. Руки Ламберта заметно дрогнули под ее взглядом.       Внутренний голос словно нашептывал ронии — правильно, так и должно быть. В ее власти соблазнять, в ее власть смущать разум. Она может крутить ими тут, как захочет.       Невольно Олька принялась накручивать рыжую свою косицу на пальцы, бесстыже глядя на ведьмака. Тот притих под ее взглядом, как сваренный, а затем вдруг бросил карты на стол.       — Щас вернусь, — буркнул он, вставая. — Поссу и вернусь.       Олька хихикнула вслед. Не все же Ламберту над ней издеваться. Эскель уловил этот смешок и с недоумением взглянул на ронию. Но, едва поймав ее взгляд, понял, почему Ламберт сбежал. Внутри все скручивалось, а в голове било настойчивое желание — взять ее прямо сейчас, на этом столе. Как назло, коварная обольстительница еще и облизнула свои губы.       Где-то в закромах разума промелькнула мысль о том, что так на девчонку действует «Мучильня». Стоило утащить ее спать, пока она не наворотила тут дел. Пересиливая себя, Эскель поднялся.       — Кому-то пора спать, — решительно заявил он, обходя стол и подхватывая Ольку за талию, стаскивая со скамьи. Та слабо забарахталась, словно бы сопротивлялась для приличия.       — Н-не пойду! — буркнула она, перехватывая руки ведьмака и закусив губу. Приятное тепло и вибрация усилились. А от ее прикосновения к коже у Эскеля едва не подкосились ноги.       — Пойдешь, — решительно ответил ведьмак, в прямом смысле закидывая барахтающуюся девчонку на плечо. — Нечего нашу компанию с ума сводить.       — Если от опасных женщин невозможно держаться подальше, опасную женщину подальше стоит отнести, — фыркнул Койон в кружку. Сидя плечо в плечо с девчонкой, он тоже чувствовал неожиданно проснувшуюся силу. К счастью, он куда лучше держал себя в руках и не подавал виду.       Эскель вернулся к столу только через пару часов, о чем его не упустил возможности поддеть Ламберт. Койон лишь улыбался, глядя на переругивание старых друзей.       — «Чайку» ей определенно нельзя давать, — попытался подытожить Эскель. — Она нимфа все-таки. Вон в какую сторону это поворачивается.       — Только не говори, что тебе эта «сторона» не на руку. Ты-то сбил оскомину, а нам что прикажешь делать? — все еще огрызался Ламберт.       — Ну хватит вам. Она явно не со злым умыслом, а просто контроль потеряла, — примиряюще заметил Койон, разливая остатки пойла по стаканам. — Олька слишком добрая, чтобы такую силу даже на Эскеле использовать.       Ламберт махнул рукой и залпом осушил свою кружку. В голове еще шумел дурман от неожиданной атаки девчонки. В кои-то веки ведьмак пожалел, что в Каэр Морхене не водится шлюх.       Наутро Весемир хмуро отчитывал своих воспитанников за то, что опоили разом и барда, что уже битый час блевал во дворе, и Ольку, которую малость шатало и которая как раз в этот момент отпаивала бедолагу, выдув до этого здоровую бутыль воды залпом.       — Алкоголь — злейший враг ведьмака, сколько могу вас учить? Тем более — в такой смеси. Еще и девочку напоили, озорники.       — Не мы напоили, сама хватанула, — буркнул Ламберт, который полночи маялся неприличными снами и был с утра еще более раздраженным, чем обычно.       — Неважно. Чтоб больше такого не было, ясно вам?       — Ясно-ясно, — ворчливо отвечал младший ведьмак, скрестив руки на груди.       Весемир хотел сказать еще что-то, но вдруг умолк, повернув голову в сторону дверей и прислушиваясь. Со двора доносилось тихое напевание, похожее чем-то на колыбельную.       — В странных снах, что приходят ко мне,       Снах о любви, ушедшей безвозвратно,       Слышу голос бронзовых птиц,       Шепот древних времен, зовущий нас обратно…       Старый ведьмак скрестил руки на груди и тяжело вздохнул.       — Словно ребенка убаюкивает. Видать, совсем барду худо, коли она так запела.       Однако буквально через мгновение в зал, с трудом перебирая ногами и опираясь на бледноватую Ольку, ввалился бард. Девочка сгрузила несчастного на ближайшую скамью и сама села рядом, осторожно поглаживая того по голове.       — Город снов, ушедшей мечты,       Ветер разлук остался за стенами…       Скажешь ты, что путь не найти       В древний город любви, оставленный богами.       — Красивая песня, — сонно пробормотал Лютик. — Надо бы… выучить.       Олька лишь слабо улыбнулась и перевела взгляд на ведьмаков.       — Его нужно увести спать, дядюшка. Худо ему больше не будет, а вот поспать надо. И желательно без снов.       Койон подошел и подхватил барда, закидывая руку того себе на плечо.       — Я оттащу его в кровать, не беспокойся. Тебе бы самой поспать, ты бледна.       — Ничего страшного. Дядюшка, нам идти пора.       Весемир кивнул.       — Куда это вас понесло? — провожая взглядом что-то бормочущего Лютика и поддакивающего Койона, спросил Ламберт.       — Я обещала дядюшке кое-что показать. Не нужно с нами идти, Эскель, — она качнула головой, видя, что Эскель двинулся следом за старым ведьмаком. Поймав его взгляд, она тихо проговорила ему одному. — Это слишком личное для Весемира.       Ветер шелестел в кронах вековых сосен, спускался вниз, кидаясь открывшимися шишками, трепал снежные шапки сугробов. Олька, закутанная в наскоро перешитый кафтан, шла впереди, за ней тяжелыми шагами следовал Весемир. Тропа была давно нехоженой, но в свое время — явно сбитой.       Они поднялись на высокий холм, прошли ущелье между скалами и оказались на окруженной отколовшимися скалами поляне. По крутым склонам подняться ни человеку, ни даже ведьмаку было бы нереально. А дорога была скрыта так, что не зная ее, эту поляну найти было бы сложно.       Посреди поляны росло огромное ветвистое дерево. Перебираясь через снег, Олька подошла к нему и, присев, чуть разгребла снег у самых корней.       — Здесь, дядюшка. А над могилой мы, как она и просила, посадили клен. Летом тут очень красиво…       Весемир присел рядом на одно колено, с тоской глядя на ствол. Олька поднялась и отошла поодаль, чтобы не смущать старого ведьмака лишними ушами. Вместо этого она принялась осматривать старые скалы. Что-то смущало ее в них.       Старый ведьмак же чуть раскопал мерзлую землю у корней и в образовавшуюся ямку положил горсть семян. «Простишь ли ты меня за нелюбовь, Денека? Что же, если ты видишь, то наших детей участь эта миновала. Эскель мне как сын. И даже если он ее не любит так, как его любит Олька, то уж нежность и привязанность в нем точно есть…»       Старый клен шелохнул ветвями, словно отвечая на немую молитву Весемира.       Олька вдруг осознала, что ее смущало в скалах. Стоптанный снег, неожиданно поняла она и резко отшатнулась от скал.       — Дядюшка Весемир, нужно уходить отсюда! Немедленно!       — Поздно, девочка.       Скалы, выход из ущелья — все разом вдруг оказалось увенчано рогатыми девушками с луками в руках. Выход же перекрывала сама Сорча собственной персоной.       Весемир пожалел, что не взял с собой меча, и все же прекрасно понимал, что даже с оружием ему не побороть было всех роний. А их тут было не меньше трех десятков.       — Пора возвращаться домой, Олька. Богини ждут, — Сорча гордо подняла увенчанную короной из рогов голову. — Не встревай, старый ведьмак, в те дела, в которых не смыслишь ничего. Даже не пытайся. На рогах окажешься. И хоронить не станем.       И все же старый ведьмак встал между матроной роний и дрожащей Олькой.       — Ты изгнала ее, и обратной дороги ей нет. Теперь она под моей защитой.       Сорча лишь хохотнула.       — Много на себя берешь, старик. Возвращать тебя некому будет снова. Лучше отойди!       — Если я пойду, ты отпустишь его?       Весемир обернулся. Олька стояла, с трудом сдерживая слезы.       — Слово даю, если пойдешь.       — Умоляю, дядюшка. Беги. Беги отсюда!       Она обошла ведьмака и направилась к Сорче. Лишь раз она обернулась, глядя в печальные глаза Весемира.       — Я уведу их. В крепость беги, дядюшка, у Сорчи нет цены слову! — вдруг услышал он яростный шепот в своей голове.       Маленькая по сравнению с Сорчей Олька шла по снегу, уже не сдерживая слез. Но, стоило матроне протянуть к ней руку, как так проскочила под ладонью и, обернувшись ловким олененком, помчалась прочь, легкая, словно снежинка.       — Мерзавка! За ней! — под копытами целого стада роний содрогнулся снег и земля. Все они бежали мимо Весемира, спрыгивая со скал, даже не обращая внимания на ведьмака.       Стадо умчалось, и старик бросился следом. С высоты ему было видно, как огромное стадо гонят по снегу маленького, испуганного олененка…       Возраст давал о себе знать — столь быстрый бег до крепости вытянул из старика все силы. Он еще не оправился от битвы за Каэр Морхен, и обессилено рухнул возле стола. Ожидавший Эскель, которого с утра терзало беспокойство, бросился к учителю.       — Забрали… — прохрипел Весемир. — Насмерть загонят… или того хуже, если поймают… Она дала мне уйти, чтобы не убили…       Эскель почувствовал, как по спине прошел жуткий неприятный холодок, а внутренности словно напичкали битым стеклом.       — Где их найти, Весемир? — прохрипел он. Но учитель лишь мотнул головой.       — Не знаю даже я, Эскель… Прости, не помощник я тебе тут. Никто не знает, кроме них самих, дороги к поселению.       Битое стекло внутри впилось во все внутренности и разом оборвалось. Кулаки сжались в бессильной ярости. Его маленькую певучую девчонку, его Ольку выкрали — и словно вырвали кусок души. А он ничего — абсолютно ничего! — не может с этим сделать.       — Лучше я себе шею на скалах сверну, чем буду сидеть и бездействовать, — проскрипел он зубами, оставляя Весемира на подошедшего Ламберта.       — Не для того она спасала твою жизнь, чтобы ты рисковал ей сейчас, — попытался воззвать к воспитаннику старый ведьмак.       — Прикажешь сидеть и ждать? Ждать, пока они ее убьют? Или что они там собрались с ней делать? — буркнул через плечо Эскель, направляясь в оружейную. — Не собираюсь.       …Она бежала сломя голову. Подальше от крепости, и подальше от поселения! Ноги уже онемели, Олька бежала все медленнее, копыта погружались в снег все глубже. Погоня вот-вот настигнет ее. Лучше уж смерть, чем проклятый Ритуал!       Силы оставляли ее, сердце грозилось вот-вот вырваться из груди или разорваться в ней же. Сухая ветка больно хлестанула по боку до крови, и оторваться от погони не было уже никакой возможности — тонкий кровавый след четко указывал, куда понеслась беглянка. В глазах безбожно темнело. Беспомощный олененок оступился на одной из скал и сорвался с одного из уступов. Удар о снег был болезненным, но Олька засучила ногами, пытаясь подняться. И тут ее придавило чье-то тяжелое мокрое тело.       — Попалась, паскудница, — прошипела старшая рония. — Теперь не сбежишь!       — Как ты будешь искать ее? По всем горам полезешь? — сердился Весемир.       — Нет. Начну оттуда, где началась погоня. Я следил из башни, куда вы шли. Пойду по следам. Если их было много, следов тоже будет немало.       Эскель крепил меч за спиной. Пальцы слушались плохо, но внутри горела злая решимость. Нужно было пойти с ними, как знал! Но смысл корить себя теперь, когда упустил, недосмотрел.       Где-то за дверьми раздался тонкий детский плач, а затем в залу ввалился маленький олененок. Ноги разъезжались, словно этому созданию от силы было пару дней. И все же — вот оно. Маленькое, с крошечными рогами о четырех ветвях на голове.       — Ведьмаки, — маленькая девочка плакала. — Только ведьмаки помогут, так Олька говорила. Старшие ритуал задумали, даже жертву привели! Страшно, очень страшно, ведьмаки, страшно! Нам страшно против старшей пойти, мы боимся, все боимся!       Она перебирала тоненькими ножками и вдруг, осмелившись, все же подошла к Эскелю. Уцепившись зубами за его штанину, она потянула его в сторону дверей.       — Я проведу, дорогу покажу, молодки помогут, только быстрее! До луны на небе надо!       — У нас много страшных ритуалов. Река крови — еще самое мирное.       Рония шуганула дочерей, что караулили поляну. Любопытные оленята. Весемир же накрыл плечи девушки курткой. Осень уже брала свое, и ночи были прохладными.       — Что же хуже этого-то?       — Самый страшный — Ритуал Пробуждения. Когда в семье рождается жрица и входит в пору, кто-то приводит жертву. Человека ли, эльфа… Очаровывают и приводят. Поят травами несколько дней, да так, что он совсем разум теряет. Новую жрицу тоже опаивают, и матрона запевает ритуальную песнь. Под нее все и происходит…       — Что все-то? Договаривай уж.       Она поежилась, оглянулась — не подслушивают ли дочки. Затем повернулась всем телом к ведьмаку, глядя в глаза.       — Дурное дело. Насилие происходит. А потом, как закончится дело, жертву убивают, и поят кровью жрицу. Болезнь, смерть и жизнь. Вот что все это вместе дает. Наших богинь.       От рассказов даже Весемиру стало не по себе.       — Всю жизнь молилась, чтоб ни сестры, ни дочери жрицами не родились. Да вот младшая… Словно богиней отмечена. Страшно мне, Весемир… Ничего хуже нет, чем насилие над телом для нас. Словно вторая смерть. Сколько роний гибло, когда люди… надругались.       Рония тяжело вздохнула и подозвала дочерей. Младшая из них была не старше воспитанников Весемира. Отчего-то ему в память врезались наивные голубые глаза — совсем как у ее матери…       — Безрассудная она, Олька, — Денека улыбнулась, поглаживая рыжеватую шерстку младшей дочки-олененка. — Вся в меня.