Второй шанс

      Ламберт подошел с мечом в руках к Эскелю. Следом за ним шел мрачный, как туча, Койон, вооруженный, помимо меча, еще и арбалетом.       — Один не пойдешь, — решительно сказал рыжий ведьмак. — Мелочь рогатая твоя не одному тебе тут на душу легла. Да и тебя одного, брат, на бойню отпускать? Нет уж. Эй ты, не реви, мелкота. Веди.       Весемир смотрел на своих выкормышей с пониманием — и в то же время со страхом. Неизвестно, что ждало их. Путь неблизок, а времени оставалось мало. И все же… Олька стала ему как дочь. Хотя нет. Она с самого начала была ему как дочь.       Маленькая рыдающая рония поскакала по камню и выскочила во двор. Ее трясло одновременно от душевных рыданий и страха. Ноги она переставляла с трудом, но шла уверенно.       Горная дорога и впрямь была опасной — местами была наледь, а большая ее часть была и вовсе заметена снегом. Даже маленькая рония шла очень осторожно, кое-где с трудом переставляя короткие ноги в глубоких сугробах. Идти вооруженным мужчинам было невероятно тяжело. И все же олененок оглядывался, подсказывал каждый шаг. Не оступитесь, а тут скользко, а здесь только боком и по одному… Упрямое солнце на небе катилось все ниже. День короток, нужно было спешить!       Дорога резко шла вверх и упиралась в небольшое плато, окружавшее невысокую скалу и дыру в ней. Возле входа в лаз сидел с десяток молодых рогатых девок. Рыжие, светловолосые, разных возрастов и роста. Самой мелкой на вид было лет семь, самой старшей — лет пятнадцать. Стоило на плато появиться малявке, те взвились, но, видя, кого она ведет, засуетились.       — Ведьмаки! Яруча привела ведьмаков! Они помогут! Так нельзя, нельзя, нельзя! — гомон хоть и был мысленным, но раздражал не меньше явственного.       — А ну цыц, рогатые! — гаркнул Ламберт. — Оружие есть? Или кроме рогов, ничерта?       — Есть, ведьмак, есть! — некоторые из них подняли из снега луки и стрелы, у части были короткие кинжалы, явно краснолюдской работы. — Надо будет биться со старшими — будем! Страшно, но будем!       Ронии вдруг разом стихли и по одной, махнув рукой ведьмакам, двинулись в лаз в скале. Крались девки неслышно даже по снегу. Ведьмаки шли следом — впереди Ламберт, за ним Эскель. Койон замыкал странную колонну.       Лаз сначала был темным и узким, идти пришлось цепочкой по одному. Но вскоре лаз расширился в достаточно широкий проход, на стенах которого росли странные голубые светящиеся цветы. Ронии сгрудились по небольшим группкам, тихо переговариваясь между собой.       — Жили две сотни лет без жриц, и столько бы прожили, — донеслось до слуха ведьмаков ворчание одной из самых старших на вид девчонок. — Это она Ольке мстит, гадина, что та свой путь избрала. И нам хочет урок преподать, чтоб даже не думали ей подражать. Старая завистливая кобыла.       — Рейва, не месть это. Власть она потерять боится, вот чего, — вторила ей другая, поменьше, с седой прядью у челки. — Олька мне как сестра была столько лет. Всегда говорила, что в любви нет страха. И правил нет.       — Там, в деревне, есть парнишка хорошенький. Выживу — к нему уйду. И даже Силу не выпущу. Полюбит — так, значит, благословила богиня. Не полюбит — не судьба, — проворчала светловолосая рония с рогами о пяти веток.       — Тише вы, трещотки, — вновь осадил девчонок Ламберт. — Вы хоть знаете, что делать-то?       — Ритуал прервать, как угодно, — отвечала старшая, что обозвала матрону старой кобылой — Рейва.       — Что еще за ритуал?       Рейва остановилась и опустила лук. Следом за ней остановились и другие девчонки, боязливо ежась. Резко повернувшись к ведьмакам, рония прищурила взгляд, глядя куда-то мимо мужчин.       — Жуткий. Страшнее его нет. Они уже все подготовили, даже Жертву привели. Эльфа какого-то. Опоили, сделали из него безвольного раба. Луны ждут.       — А ну, колитесь, девки, что за ритуал?       Девушки переглянулись между собой испуганно. Словно говорить не хотели. Словно даже упоминание ритуала вводило их в ужас.       — Снасильничают ее, — наконец, выдохнула Рейва, потирая свой лук. — Как только матрона обрядную песню заведет, у того в башке переклинит. Силой ее возьмет. А потом его убьют и кровью его напоят.       — Лучше смерть, чем не по своей воле,— мотнула головой девчонка с седой прядью. — Когда люди пришли — нас ловили, насильничали. Нас было много, теперь осталось не больше трех сотен на всем свете. И все же смерть лучше, чем всю жизнь потом вспоминать мерзость такую!       Девушки двинулись дальше, то и дело перешептываясь. Слушая рассказы роний, Эскель пытался угомонить злость и ярость. Вот значит, какой ценой они ее жрицей хотят сделать? До грани довести, едва не убить? От осознания, что к его верной Ольке прикоснутся чужие руки, хотелось сорваться с места и разорвать голыми руками любого, кто к этому причастен будет.       — У Ольки сердце разорвется, коль ее тронет даже этот агнец жертвенный. Верная, как мать ее была, — девка с седой прядью на ходу проверяла натянутую тетиву. — Мы гордые. Если кто по сердцу, да отказал — лучше старой девой умереть, чем с кем попало в койку.       Ронии вновь умолкли, выводя ведьмаков на уступ, ведущий в большой грот, напоминавший залу. Здесь было тепло, и, несмотря на декабрь, вся поляна была усеяна цветами и травой. То тут, то там росли небольшие фруктовые деревца. В дальнем конце грота посреди неглубокого озерца стояло три изваяния — фигуры богинь. Почти все ронии стекались туда.       — Туда нам надо,— оглянувшись через плечо, тихо проговорила Рейва. Она у этих молодух явно за главную была. — Эй, ты, со шрамом. Эскель. Знаю, кто ты. Не чуди. Мы тут все ради одной цели.       Эскель, сжав губы, лишь кивнул. Легко говорить ей. Они здесь ради своей свободы, он же — ради того, чтобы спасти одну-единственную девчонку, чья жизнь ему стала до зуда дорога.       Убедившись, что за входом в грот никто не следит, Рейва и остальные неслышно двинулись вдоль стены в тени. Непростительная оплошность — оставлять вход неохраняемым. Особенно, когда зреет бунт.       — Надо заткнуть ее, когда песню запоет. Не убивайте только! — предостерегла Рейва. — С матерью я сама разберусь.       — Сорча — твоя мать? — переспросил Эскель.       — Родителей не выбирают, ведьмак. Да, эта старая кобыла — моя мать. Все во мне пыталась жрицу углядеть, да видимо, богиням я ни к чему. Алека, возьми ведьмака с арбалетом и поближе подберитесь. Главное, внимания не привлечь.       Рония с седой прядью кивнула и, махнув рукой Койону, еще с тремя девчонками прокралась ближе к озеру, засев в одном из боковых коридоров, ведущих из грота.       — Нойча, возьми этого рыжего и девчонок посильнее, обойдите залу к той стороне. Там вход ближе к Сорче, вдруг сила потребуется.       Девица, что была выше всех, но выглядела лет на двенадцать от силы, кивнула, уводя за собой во мрак прохода четырех самых с виду сильных роний. Эскель, Рейва и еще три ронии остались в засаде, высматривая, что происходит в центре. А там начиналось самое жуткое действо.       У подножия статуй, в ритуальный круг, кто-то вынес барахтающуюся Ольку, связанную по рукам и ногам. Белое ритуальное платье только еще больше путало движения. Усадив бунтарку, рония привязала руки нахалки над головой к основанию статуи богини с завязанными ногами и развязала ноги. И тут же получила сильный пинок в колено.       — Столько лет мы ждали этого дня! — не обращая внимания на бунт взбалмошной девчонки, заговорила Сорча, сидевшая напротив статуй. У ее ног с пустым взглядом сидел эльф, которого она чуть поглаживала по волосам. — И вот богини благословили нас, дав нашему роду жрицу. Пришло время разбудить силу ее! Пусть примет в дар Ловиатар ее честь, пусть примет в дар Миеликка ее гордость, пусть примет в дар Туонетар жизнь!       Сорча поднялась и глубоко вдохнула. Странное, потустороннее пение без слов разнеслось по гроту. Эльф у ее ног вдруг поднялся и побрел к привязанной девушке, что всеми силами пыталась высвободиться из плена веревок. Эскель сжал эфес меча крепче, но Рейва подняла руку — рано, не вмешивайся.       Эльф сел на корточки напротив озлобленной Ольки, всматриваясь в яростные голубые глаза. Длиннопалая рука ловко ухватила девичью лодыжку, однако второй ногой рония ловко заехала наглецу в нос.       — Не сметь! — выкрикнула она, и голос эхом отразился от стен.       Отшатнувшийся было эльф под жуткое пение поднялся, утер выступившую из носа кровь и окровавленной рукой ухватил Ольку за волосы, заставляя обнажить тонкую шею. Жадные губы впились в нежную кожу. Рония забарахталась, отчаянно пытаясь увильнуть от прикосновений. Грубые веревки разорвали тонкую кожу запястий, и из-под них по рукам потекла тонкая струйка алой крови.       — Не прикасайся! Пусти! — крик ее перешел в рыдания. — Эскель! Эскель!!! Вторая эльфская рука тем временем скользнула под длинную юбку.       И в этот момент Рейва оглушительно свистнула.       Болт пронзил правое плечо Сорчи, заставив ее замолкнуть и закричать от боли. Эльф отпрянул от Ольки, словно от огня. Толпа же обернулась, выискивая взглядами тех, кто посмел бунтовать.       — Отличный выстрел у ведьмака, — сощурилась Рейва, натягивая тетиву и пуская одну стрелу в ногу эльфа, заставляя того без сил рухнуть в воду, как подкошенный. — Эльфа жалко, ни при чем он тут. Небось кому из девок приглянулся.       — Какая тварь посмела?!— надрывалась Сорча, пытаясь выдернуть хитромудрый ведьмачий болт. — Взять их! Брать живьем, всех!       Однако, к ее удивлению, никто не сдвинулся с места. Второй свист заставил бунтарок выскочить и рвануть сквозь толпу, расталкивая опешивших роний. Полукругом выстроились они вокруг дрожавшей от рыданий Ольки.       Тишину прервал резкий громкий голос.       — Какое варварство. Кто их научил этому, ты, Ловиатар? — средняя статуя была неподвижна, но голос шел словно из нее.       — Сами придумали. Я своих жриц всегда только тягой к травам награждала, — ответила та. — К травам да знаниям. Эта доверять Реке не стала, сама спросила, что ей делать.       Голос из статуй заставил всех роний отпрянуть от озерца. Лишь те, кто защищали Ольку, сгрудились плотнее, направляя оружие на Сорчу и ее прихвостней.       — Так у нее ведь первая моя жрица в предках, — заговорила статуя слева, у ног которой стояли высеченные из камня зверушки. — А та всегда совета спрашивала сама.       — Ну и мерзкое зрелище устроили. Наш чудесный сад превратился в рассадник червивых плодов. Давно пора оборвать гнилые ветви, — теперь голос летел не из статуи, а от ее подножия. На пьедестале сидела женщина с длинных черных одеждах из полупрозрачной ткани. От запястий к плечам тянулись длинные тонкие шарфы, подчеркивающие изящную длину рук. Глаза женщины были плотно завязаны. Но даже с завязанными глазами казалось, что она видит всех вокруг насквозь. — А не то они сладкие яблочки мне испоганят.       Сорча понимала, что даже Река Крови не несет ничего подобного. Никому прежде не доводилось видеть, чтобы Богини являлись к ним в плотском обличье. И это натолкнуло матрону на дикую мысль. Превозмогая боль, она продолжила страшную песнь, заставляя эльфа подняться вновь. Однако Ламберт выставил меч вперед, а на грудь эльфа направились две пары луков. Эскель же тем временем яростно пытался снять чертовы путы с рук перепуганной и дрожащей Ольки.       — Заткни свой вой, никчемная дура, — появившаяся на подножье своей статуи Ловитар провела ладонью, и Сорча схватилась здоровой рукой за горло, не в силах заговорить.       Кое-кто из верных Сорче роний все же взялся за оружие, но нападать в присутствии богинь не решался. Сорча же продолжала хрипеть и хвататься за горло, силясь вырвать из него хоть один нормальный звук.       — Смотри-ка, Туонетар. Даже ведьмаки пришли выручать твое яблочко, — усмехнулась Миеликке, появившаяся у своей статуи с маленьким кроликом в руках.       — Люблю таких отчаянных. Просящих вернуть, снять проклятье. Просящих искренне, готовых отдать все, лишь бы вернуть дорогую их сердцу жизнь, — мелодично заговорила Туонетар, но голос ее тут же стал суров. — А гнилье все портит. Запустила я наш сад, сестры мои. Пора проредить сорняки, и дать расти новым ветвям.       Туонетар взмахнула рукой, и Сорча, к ужасу многих, упала замертво. Следом за ней рухнули еще несколько роний. Рейва вздрогнула, а несколько стоявших в толпе роний взвыли, глядя на жуткую смерть своих сестер, матерей, дочерей. Некоторые из них бросились к телам с рыданиями.       — Так-то лучше, — хмыкнула она. — Теперь вы, маленькие бунтарки.       Ронии повернулись к богине и отшатнулись. Туонетар легко соскользнула со своего пьедестала и остановилась возле Ольки и Эскеля.       — Бедное дитя, — вздохнула богиня. Щелчок пальцами — и непослушные путы сами свалились с ее запястий, а дрожащие девичьи руки вцепились в куртку Эскеля. — Ей бы забыть все это, как страшный сон. Но это уже твоя забота, ведьмак.       Она двинулась дальше и остановилась возле Рейвы, которая от страха не могла даже пошевелиться.       — Не в ответе дочь за мать, не дрожи так. Ты смелая девица, добрый плод. Хоть ты и юна еще, тебе вести твое стадо. Я так решила. Старейшины помогут, научат и направят на верную дорогу. Сорча их слушать не хотела. Кстати, о старейшинах. Она их связала и в дальней пещере бросила. Нойча, Алека — идите и освободите их.       Вздрогнувшие девицы, к которым богиня смерти обратилась по имени, отшатнулись, но повиновались безропотно.       — Гниль похоронить, — приказала Ловиатар, подходя к сестре и вставая по правую руку от нее. — И забыть. А кто по их стопам пойдет и возомнит себя выше нас — следом отправится.       — Не было никогда Ритуала Пробуждения, — проговорила вставшая по левую руку от Туонетар Миеликке. — Сколько раз мы намекали вашим предкам. Сколько гибло жриц после этого! То, что одна из вас после надругательства пророчить начала, не значило ничего. Но вы, глупые, так и не понимали!       Туонетар повернулась к Ольке, которая еле стояла на ногах, все так же прижимаясь к обнимающему ее Эскелю.       — Ее я и вправду отмечала, как слышащее дитя. Но она выбрала свой путь. Так тому и быть, — богиня смерти перевела взгляд на стоявшую в толпе Никчу. — Дочь твоя будет моими глазами и ушами.       Нойча и Алека вошли в залу, ведя за собой трех взрослых роний, среди которых Эскель узнал и Нонеку. Старейшины были слабы, но, увидя богинь, тут же опустились на колени. Следуя их примеру, словно очнувшись от шока, то же сделали и остальные.       — Какое счастье видеть вас, госпожи наши, — проговорила Нонека.       — Рейва теперь ваша матрона, старейшины. Научить всему. Про ритуал этот ваш — забыть и не вспоминать больше, — повелела Туонетар, подходя к старшим рониям. — Вас и так осталось всего ничего в этом мире… И кто уйти от вас из молодок захочет — не смейте держать. Век меча и топора и вас затронет…       — Метель поднялась. Лучше до утра вам переждать, — Яруче лучше давалась форма олененка, и она легла рядом с сидевшим у очага Эскеля с Олькой на коленях. Девушка спала, измученная прошедшими событиями. — А потом Алека вас проводит. Лучше нее никто троп не знает.       Ведьмаки и ронии-молодки сидели в одной из пещер возле большого очага, сложенного весьма добротно. Койон о чем-то тихо переговаривался с Алекой чуть поодаль, Ламберта же окружили две одинаковые на мордашку ронии.       Более старшие занялись похоронами и пытались еще отойти от произошедшего. Молодым же девчонкам визит богинь был только на руку. Да и визит ведьмаков, кажется, тоже.       К Эскелю подошла Рейва и села рядом с Яручей, грустно глядя на Ольку.       — Бедная моя сестра, — вздохнула она. — Богиня права, ей бы забыть все это. Отдаю тебе ее, как матрона, ведьмак. Хотя она и так давно тебе принадлежит.       Рейва протянула руку и осторожно погладила Ольку по рыжим волосам. От прикосновения Олька вздрогнула и открыла глаза, глядя на новоиспеченную матрону.       — Чего ты, сестрица? Спи, — Рейва улыбнулась. — Все хорошо будет.       — Не могу, — рония прижалась плотнее к Эскелю, и тот крепче сжал объятья, прижимаясь губами к ее виску. — Словно в грязи изваляли там, где этот прикасался. Кожу содрать хочу.       Рейва хотела сказать что-то, да сгрудившиеся поближе к огню ронии вдруг завели хором песню. Олька слегка повернула голову в их сторону и слабо улыбнулась, словно узнала ее.       — Ты говоришь, что в моих венах течет северный ветер.       Пусть я младше, и тебе по плечо       Я твой на свете       Самый страшный губительный шторм,       На всей планете       Не найдешь ты утешения в другом.       Рейва тоже улыбнулась. Эта песня была знакома им всем почти с самого детства. Песня о том, что любить не страшно, даже если чувства невзаимны. И почему-то матроне показалось, что смысл этой песни с младенчества уловила только Олька.       — А правда, всем после такого повеселиться нужно. Тебе особенно, сестрица. Эскель, позволь мне украсть ее ненадолго?       Ведьмак не хотел выпускать девушку из своих рук, но все же со вздохом кивнул. Рейва помогла рыжей ронии подняться, и, взяв ее ладонь в свою, повела куда-то вглубь темных ходов. Хотелось пойти за ними следом, но отчего-то Эскель доверял Рейве. Маленькая Яруча поднялась и поскакала за ними следом.       Девушки вернулись весьма быстро, и ведьмак тайком облегченно выдохнул. Рейва, как оказалось, содрала это чертово ритуальное платье с плеч названой сестрицы. Теперь на той была длинная серая льняная рубаха навыпуск да подвернутые плотные штаны из тонкой шерсти. В пещере было тепло, и все ронии ходили босиком.       — Смотреть на это кошмарное платье не могла, — весело проговорила Рейва. — Сожгу как-нибудь, чтоб никто не вспоминал даже про ритуал.       Олька кивнула и села рядом с Эскелем. Ведьмак тут же притянул ее к себе в объятья, отметая всякое стеснение. Тем более, что Койону и Ламберту и вовсе было не до его обжиманий с рыжей ронией.       К утру метель наконец-то стихла. Алека и впрямь хорошо знала все тропы и вывела ведьмаков и Ольку самым безопасным путем, хотя и по нему за ночь намело снега так, что пройти было трудно.       — Что же, сестра, — Алека крепко обняла Ольку напоследок. — Дальше тропы ты знаешь не хуже меня. Да хранят тебя предки и богини.       — И тебя, Алека, — кивнула рыжеволосая рония, и вдруг уловила хитрый взгляд охотницы в сторону Койона. — …И ты туда же?       — Дурной пример, сестричка. А тебя, ведьмак, я может еще и навещу, — Алека хохотнула и метнулась ввысь по тропе длинногой оленицей с сероватой шерстью. Только ее и видели средь скал.       Койон лишь поправил за плечом арбалет и коротко пожал плечами, мол, я тут ни при чем. Ламберт хмыкнул, умалчивая тот факт, что полночи провел в компании тех самых роний-близняшек. Жаль, дорога к ним трудна… Неплохая компания была бы зимой-то.       Олька поторопилась в крепость. Она беспокоилась всей душой о Весемире, да и Лютике тоже. Эскель смотрел вслед спешащей девушке, с трудом веря в события последних суток. Олька старалась вести себя так, словно ничего не случилось, но он чувствовал, как она вздрагивает на любое его прикосновение.       Весемир не спал всю ночь, сидя в зале и топя свою тревогу в стакане травяного отвара. Но, едва завидев рыжую макушку и своих воспитанников, целыми и невредимыми, пожалел, что ведьмаки не умеют плакать.       — Я рад, что вы вернулись. И ты, дочка, — он крепко обнял ронию.       — И я рада, что ты жив, дядюшка.       Ламберт зевнул.       — Ну вас с вашими сантиментами, я спать хочу, — буркнул он. — Глаза б мои не видели больше твоих сестриц рогатых.       Олька усмехнулась, отстраняясь от Весемира.       — Тебе бы тоже поспать, дядюшка. Ты всю ночь ведь не спал. Я провожу.       — Да ладно тебе, дочка. Что я, дороги до своей кровати не найду. Нам всем отдохнуть надо.       Ведьмаки разбрелись в комнаты. Лишь Эскель, дождавшись, когда все разойдутся, притянул Ольку к себе, прижимаясь губами к ее шее там, где прикасался проклятый эльф. Рония вздрогнула весьма ощутимо, но все же чуть запрокинула голову, подставляя шею жадным поцелуям.       — Что на тебя нашло? — чуть удивленно спросила она.       — Думал, убью этого длинноухого, когда увидел, что он делает, — прошептал Эскель. — Стереть это хочу из твоей памяти.       — Не здесь же…       Ведьмак неохотно отстранился от столь желанной кожи и кивнул, перехватывая маленькую ладонь ронии и уводя ее за собой.