***
Машина чуть подпрыгивает на кочках, уверенно направляясь в психиатрическую больницу. Кабина покачивается, а вместе с ней и всё внутри: наручники тихо звенят в такт, натирая кисти. Двое полицейских в полном обмундировании не спускают глаз с заключенного, из-за которого и поднята вся суматоха. Этим двоим заметно поднадоела работа нянь, присматривающих за психопатами, даже сквозь тонированное стекло защитного шлема ощущалось их гнетущее безразличие. Марк опустил взгляд в пол, отрываясь от реальности и падая в бездну своих мыслей. Он предвкушал атмосферу больницы с её однотонными санитарно-белоснежными оттенками, окружавшими пациента везде, так и норовящими добить шаткое ментальное здоровье. Вспоминал едкий, бьющий в нос запах лекарств, который почему-то с самого детства его пугал. От врачей он не ждал ни радушия, ни человеческого понимания, им нельзя было доверять ни в коем случае. Все хотят обмануть, обхитрить, заполучить личную выгоду. Пару месяцев назад всё происходящее казалось только началом, что конец где-то близко, и оставалось немного потерпеть, но, видимо, то был пролог к настоящему произведению. Ничто, как растягивающееся без весомой на то причины настоящее, не выводило из себя, обнажая слабость выдержки человека. Но Спектор поддался течению — борьба слишком изматывала, а смысла в ней не было — и смиренно ждал своей участи. Задерживающие допустили грубую ошибку, оставив скованные руки спереди, у Марка оказалось больше свободы, чем должно быть. "Убей их" — чужая мысль возникает в голове, и, как человек военной закалки, он автоматически оценивает обстановку, чтобы эффективней выполнить приказ. Цепи, удерживающие его стопы, были коротки, но достаточно длинны, чтобы сделать резкий выпад вперёд одной из ног. Сидящему напротив можно свернуть шею, он, кажется, совсем не бдителен, не успеет понять, что к чему. Второй же опытнее, почти не сводит глаз со Спектора, крепко сжимая автомат; он сразу подорвётся. Марк мотнул головой и прикрыл глаза, избавляясь от иррационального желания расправиться с копами, борясь с голосом странного акцента в мыслях. Закончив с наёмничеством, он дал себе слово, больше никогда не убивать людей, особенно невинных. Спектор не был так хорош в беспрекословном следовании приказам, а также в сдерживании обещаний. Но пока он мог — он старался исполнить свой долг. Он словно пытался доказать покойному отцу, что тот ошибался на его счёт. Медитировать Марк не умел, пусть раньше и пытался научиться у одного из сослуживцев. Поэтому он попросту хотел заснуть, забывая о проблемах, о том, куда его везут и зачем. Как только Марк начинал дремать, машина резко останавливалась перед светофором или пропускала глупое животное, перебегающее загородную дорогу, и заспанного Спектора рывком бросало в сторону, пока полицейские посмеивались. Через время он вновь попытался погрузиться в сон. Его расталкивают, грозно повторяя его фамилию над ухом. Он морщится, лениво открывая глаза и видя перед собой две блеклые фигуры, постепенно сливающиеся в одну. Белые приведения, нависающие над ним, меняются на чёрных громоздких космонавтов, берущих его под руки. Они волочат его по песочной земле: он слышит, как она шуршит под его ватными ногами. Он пытается поднять голову и осмотреться, но в глазах рябит и вокруг всё снова становится тёмным.***
Громкий скрежет сломанного радио раздаётся по всей больнице, извещая о начале очередного дня. Каждый из пациентов встаёт с койки, рассматривает своё бледно-жёлтое лицо в зеркале над раковиной, параллельно чища зубы, сплёвывает фторовую пасту и терпеливо ждёт свою порцию завтрака. Надеется, что на этот раз еду подогреют и положат что-то, имеющее вкус. Но даже по праздникам рацион оставался всё таким же скудным. Сегодня в одиночной палате под номером 168 просыпается Джейк Локли. Он уже не замечает большие пробелы в памяти, день перетекает в другой, становясь одним скомканным вечным течением времени. Впервые обнаружив себя в кабинете у врача, одетого в смирительную рубашку и совершенно не помнящего ничего из своего прошлого, Джейк ужаснулся. Его тело пронзила невыносимая боль — он выдавил из себя истошное мычание, выгнувшись в спине. Из уголков глаз хлынули слёзы, он умоляюще взглянул на женщину напротив, равнодушно записывающую что-то в свой блокнот. Вспышка — он снова в отключке. Позже он узнал, что женщину зовут Андреа Стерман. В кругах больных обсуждали буквально всё на свете, зачинали сплетни, разгадывали интриги, но никогда не затрагивали её. Имя доктора мельком проскочило в разговоре Джейка с Кроули, с которым у Локли получилось найти общий язык, и больше не произносилось вновь. Он рассказывал, что попал в психбольницу случайно. Кто-то из бывших товарищей по улице краем уха услышал бурчание Кроули о его время от времени появляющихся галлюцинациях — настучал. Похоже, Бертран чем-то ненарочно взбесил того типа. В итоге у Кроули, конечно, обнаружили букет проблем с головой; они находят заболевания у каждого, не стесняясь додумывать. Он как-то сказал, что с такой жизнью, какая есть у человека, сложно сохранить ментальное здоровье в сохранности, Джейк согласился. Вышло так, что теперь они братья по несчастью. Локли совершенно не был против. — Завтрак. — мужчина, которому принадлежит грубый, хриплый, но громкий голос, скрипит защёлкой в двери, продвигая поднос. Дожидается, когда Джейк возьмёт еду к себе на колени, закрывает проём и уходит, размеренно шагая солдатской походкой. Вязкая пресная каша, холодный крепкий чёрный чай и яблоко жалко глядели на пациента. Тот удовлетворенно пробурчал что-то вроде "неплохо" и принялся есть. Сколько он себя помнит, он никогда не был брезгливым, поэтому быстро привык к местной еде и обычаям. Рядом лежали таблетки, которые нужно выпить во время приёма пищи, и для Локли всегда было особенным испытанием оставить достаточное количество напитка, чтобы запить все таблетки, не чувствуя их в горле. Это придавало чувство некого азарта, скрашивавшего его мутные серые дни. В целом, терпимо; могло быть и хуже. Но сегодня было воскресенье. День отдыха рабочих и молитвы христиан оставлял пациентов без сна, шугающихся от любого шороха. То, что сегодня воскресенье, больные понимали по настроению врачей: они всегда в этот день выглядели по-своему зловеще. С их уст не сползала гнусная ухмылка предвкушения, их взгляд метался с одного заключённого в стенах больницы на другого, как хищники, они вытягивали лёгкую добычу. Пусть доктора знали, что пациенты знают о заблаговременном выборе жертвы, врачи продолжали играть с ними в кошки-мышки. А те продолжали поддаваться нелепой игре, пряча глаза, теребя края рубашек, как школьники, надеющиеся, что их не вызовут к доске. Доев порцию, Локли отчертил на стене напротив очередную чёрточку, обозначавшую один день. Вкрутил ржавый гвоздик обратно в кушетку и уставился в пол, забываясь. Давая свободу потоку мыслей, он отстранялся от своего тела, реальности. Помогало скоротать время. По ощущениям, через пару минут заскрипела железная дверь, и Джейк повернул голову. Он инертно встал, вышел в коридор и беспечно огляделся вокруг, осмотрел остальных вышедших. Сунув руки в карманы, он своевременно вклинился в строй пациентов, шагающих к комнате групповой терапии. Перешептывания шедших отражались о белоснежные кафельные плиты вокруг, и шёпот превращался в гул. Кто-то рефлекторно заламывал пальцы, другие прижимались к стенам, чтобы в голове утихли бренчащие голоса; Джейк же был одним из тех, кто перешёптывался. Кроули поблизости он не увидал, поэтому подскочил к темнокожей женщине, имя которой он не помнил или даже не знал, и завёл разговор обо всём, что накопилось. Главной пыткой для Локли было ограничение социального круга, он не мог жить в изоляции, его начинало разъедать изнутри жгучее молчание, и чувствовал он себя истощенным. Бесмыссленные разговоры заряжали его, ощущения становились менее мёртвыми. — Как думаешь, кого заберут в этот раз? — он посмотрел, реагирует ли женщина на его слова, но, не дождавшись ответа, продолжил, — ставлю на себя. Меня давно не били током. — Женщина округлила глаза и взглянула на него. — Не сказать, что я скучаю, но, — он запнулся, — раз давно не забирали — обязательно заберут. — Непринужденность разговора смутила пациентку рядом, она нахмурилась и определенно подумала о том, что нельзя позволять медикам так поступать с людьми, но сжала губы. Когда они подходили к нужному кабинету, женщина всё-таки решилась обмолвиться парой слов. — Они бьют вас током? — шепнула она. Джейк обернулся и серьёзно посмотрел на неё, не сбавляя шагу; смотрел пристально, не кивая и не меняясь в лице, но ответ был ясен. Гул стих. Пациенты прошли в просторную комнату со стульями, расставленными в кружок, и каждый уселся на более привлекательный для себя. Раньше из-за мест возникали стычки между самыми буйными, сейчас всё тихо, и недовольные своим стулом лишь злобно бубнят что-то себе под нос. Врачи считали, что это успех их методов психиатрии, но всё было намного проще: людям подавили их волю. На выходе встали двое охранников. Насупленные, гордые индюки с задранным кверху подбородком, которые считают, что лучше всех присутствующих здесь полоумных. Кто-то из них пришёл, чтобы потешить своё эго, кого-то уволили с прошлой работы, и у них не было толком выбора куда идти, некоторых нанимало само руководство больницы. Вне зависимости от причины их появления здесь, все они словно были подобраны по шаблону: крупные, широкоплечие громилы без грамма разума в голове. Между пациентами ходила легенда, что на самом деле их выращивают в подвале больницы в специальных капсулах для клонирования, а, чтобы никто не заподозрил неладного, им меняют расы, цвета глаз, волос. Заключённые создавали ещё много похожих сказок, развлекая себя, а кто-то даже всерьёз в них верил. Локли и не заметил, как в комнату вошла доктор Стерман. Она встала посреди круга, поправила очки и крепче сжала планшет с прикрепленным к нему каким-то наверняка важным текстом. Женщина строго взглянула на присутствующих, а присутствующие боялись отвести от неё глаза. Ей удавалось держать под контролем каждый взгляд, пусть пациенты этого и не осознавали. Они думали, что вполне понимают, что происходит вокруг, что, даже находясь за пределами внешнего мира, в психиатрической больнице, они контролируют свои действия. Иллюзия, долго создаваемая сотрудниками и доктор Стерман в частности, работала исправно, с исключительным успехом. Недолгое пребывание в этом здании давало о себе знать: Джейк ещё адекватно мог оценивать обстановку. Или ему так только казалось. В любом случае, он считал, что ещё способен мыслить разумно и сопротивляться давлению санитаров со всех сторон. Не без помощи альтеров, которые хорошо подсабляли, подменяя Локли на управлении, он справлялся с внезапно навалившимися на него процедурами, лекарствами и докторами. Правда, иногда ему приходилось подыгрывать врачам, чтобы избежать участи пропавших. Пропавшими здесь называли людей, которых посчитали безнадёжными. В один момент их просто забирали, и больше те никогда не появлялись. Санитары держали рот на замке постоянно, узнать у них хотя бы крупицу информации представлялось невозможным, их определённо натренировали. Медики же повторяли выученную фразу: "они в лучшем мире", и почему-то казалось, что они точно не оказались на свободе. Здешние устои Джейк схватывал на лету. Знал, где нужно говорить исключительно правду, а где можно увильнуть. Его находчивость играла ему на руку, и он считался одним из прилежнейших пациентов в отделении. В глазах тех больных, что не были полностью поглощены своими расстройствами, была видна откровенная зависть. Пару раз Локли успел получить по лицу и в грудную клетку, но и в отместку не стеснялся нанести парочку ударов до того, как дерущихся разнимали. Благо, он не чувствовал никакой симпатии ни к единому другому пациенту, кроме себя. Возможно, только к Кроули. Остальные же не имели никакого значения, единственное, что с ними можно было скоротать время за беседой, хотя и та частенько получалась односторонней. Стерман строго взглянула на Локли, тот выжидающе поднял брови. Его предположение оказалось верным. — Мистер Локли, вас ожидают. К Джейку подошли те двое санитар, что стояли у выхода, заковали в наручники, и, взяв под руки, повели однообразной дорогой в кабинет. Фраза "вас ожидают" никогда не значит ничего хорошего. Наверное, простому обывателю покажется странным, что в психиатрической больнице при переходе пациентов из одного места в другое на их кисти цепляют наручники. Однако, стоит напомнить, что Марк Спектор, пусть сейчас это и Джейк Локли, считался совершившим особо тяжкое преступление. Не в осознанном состоянии, да, но он совершил его, а значит, опасен для общества и окружающих его людей. В этом отделении держали похожих людей. "Особо опасных", хотя опасности как таковой никто из пациентов не представлял. Кто-то просто физически был на это неспособен, таких звали просто: "овощами". Вряд ли человек, который еле передвигает ноги и писает под себя, способен совершить что-то ужаснее, чем хождение в одежде, которая полностью пропахла мочой. Поэтому, для Локли весь этот ритуал с наручниками представлялся не более, чем показухой. Фикцией, чтобы госпожа Стерман была довольна. Спустя несколько лестниц и коридоров они оказались в процедурном кабинете. Он был таким же вылизанным кристально-белоснежным, как и остальные части корпуса. Пахло спиртом. Джейк стоял перед двумя охранниками, контролировавшими и его, и выход. Где-то в другой части комнаты копошилась медсестра, обрабатывая приборы, сохраняя их мнимую стерильность. Оборудование уже старенькое, краска стерлась то ли от спирта, то ли от постоянного использования, через него прошли сотни, если не тысячи пациентов, и Джейк не уверен в том, остались ли они вообще живы после проведенных с ними процедур. Он не раз задавался вопросом: "а сколько людей умерло там, где я сейчас стою?", но никогда не спрашивал вслух. Ведь ответ, который получит, уже знал наперёд. Вскоре появилась доктор Стерман собственной персоной. Вероятно, она дождалась врача, специализировавшегося на групповых терапиях, и сразу же убежала, не объясняясь; надобности в этом не было. К ней подбежала девушка и протянула шприц, уже наполненный какой-то неизвестной жидкостью. Она назвала заумное название этого раствора, ничего не говорящее Джейку, затем доктор махнула рукой в его сторону, и с него сняли наручники. Не успел Джейк размять свои кисти, как его толкнули к стулу, похожему на тот, на который садятся, сдавая кровь в рядовых больницах. Он послушно проследовал и уселся; сердце колотилось с бешеной скоростью, дыхание сбилось. Локли пытался держать всё под контролем, но страх овладевал им, брал бразды правления, и адреналин шкалил вовсю. Ноги и грудь плотно обмотали широкими твёрдыми верёвками к спинке кресла, руки остались свободны. На левую нацепили жгут, медсестра попросила посжимать и разжимать кулак, всё как положено. Обнаружив вену, Стерман воткнула в неё иглу шприца, впрыснула жидкость. Картинка начала плыть. Появлявшиеся и исчезающие звёздочки окружили, погружая в темноту, он щурился, мотал головой, но ничего не помогало избавиться от стесняющих ощущений; он отключался от реальности. Чувствует холодный металл у себе на лбу. Во рту — вкус резины. Он не видит ничего, кроме кромешной тьмы, окутывавшей его отовсюду; закрывает глаза. Разряд. Тело выгибается; он испускает тщедушный стон, на который только способен. Всё ещё темно. Ещё один разряд. Мычание бодрее и громче. Ладони сжимаются в кулаки, глаза жмурятся. Спина снова дугой. Запах горелого. — Доброе утро, — ему насильно раскрывают веки одного из глаз, светя фонариком. Затем веки второго. — Назовитесь, пожалуйста. — М-м... — выдавливает из себя пациент, тяжело дыша. С него снимают стягивающие веревки, помогают лечь на койку, дают отлежаться и прийти в себя. Через несколько минут та же просьба: — Назовитесь. — М-марк Спектор, — бурчит мужчина, потирая глаза. Во взгляде доктора мелькнула еле заметная искра ликования. — Марк, сможете воспроизвести своё последнее воспоминание? — очаровательно улыбнулась Андреа. Пожалуй, единственная искренняя эмоция за последнее время, кроме бесконечной снисходительности. — Я... — хрипловато начал он, хмурясь, — я был здесь... Вы.. — Марк сурово глянул на доктора, — вы что-то мне вкололи, — он собирался встать с койки, как тут же упал на неё обратно, держась за гудящую голову. Образы мешались друг с другом, будто он был под сильными наркотиками. — Вы помните мисс Пьюр? — Стерман ладонью указала на медсестру, которая, кажется, остолбенела. Она подняла брови и уставилась на пациента, не сводя взгляда. — Чего? — пробубнил Спектор, промаргиваясь, — нет, не знаю, может быть, — он поморщился и грубо проговорил, — какая вообще разница? — Марк, постарайтесь вспомнить, — холодным голосом строго сказала врач, лаконично маскируя приказ под просьбу. Пациент поднял взгляд на Пьюр, всмотрелся в её лицо. Ни единой мысли. — Нет, не помню, — огрызнулся Спектор. В глаза доктору не смотрел. Доктор глухо кашлянула. Она безэмоционально хмыкнула, словно на этот ответ и рассчитывала, но мелкое подергивание уголка губ выдавало её раздражённость. Щелкнув ручкой, она, молча, стала помечать что-то в своих бумажках. Скребущий звук быстрого написания раздавался в немой тишине окружения, ручка резко ходила по бумаге. Затем она оставила точку и передала записи медсестре. Та, всё ещё обомлевшая, не сразу сообразила, но всё-таки после лёгкого толчка санитаром взяла планшет и вышла из комнаты. Доктор повернулась к всё ещё стоящим рядом охранникам в белых халатах. Громилы переглянулись и, мгновенно поняв друг друга, взяли под руки Марка.***
Давление. Постоянное давление со всех сторон, незаметно подкрадывающееся и обволакивавшее. Оно было повсюду. И, наверняка, многие его даже не замечают, проживая беззаботную, полную неизвестных лекарств и медицинских наркотиков жизнь в клинике. Марк сидел на кушетке с закрытыми глазами, стараясь фокусироваться на собственных ощущениях, но занятие оказалось непростым из-за открытой двери в комнату и доносящихся оттуда голосов. Диссоциация всегда давалась ему намного проще, чем медитация. Он опёрся макушкой о бетонную стенку сзади и дал наконец свободу своим мыслям. Старался не поспевать за ними, не ухватываться, позволял голове раскалываться от количества дум, распирающих черепушку. Состояние, схожее с погружением в сон. Но Марк добивался другого. — Ты слишком легко им поддаёшься, сын мой, — звоном раздаётся в голове, — ты можешь лучше. — Я мог бы лучше, если бы ты мне помог, мудак, — Спектор открыл глаза: перед ним стояло человекоподобное существо с черепом птицы, обмотанное в одеяния, похожие на бинты мумий. Возможно, это они и были. В ответ на напряженное молчание Бога, Марк тяжело выдохнул и проговорил: — Не обижайся. Если бы ты не вёл себя как мудак, я бы не называл тебя мудаком, — он призадумался. Просить помощи у египетского Бога, который и так уже спас тебя от смерти несколько раз, и ты ему безмерно должен, было, мягко говоря, неудобно. — Они хотят контролировать твой разум. Понять, как ты работаешь. Вызволять другие личности по щелчку. — Хонсу смотрел вглубь коридора, прямиком на стоящую за стеклом в своём кабинете Стерман. — У них не выйдет. — Я знаю, — выдохнул Спектор, — но они убьют меня, добиваясь результата. А значит — и тебя. За дверью вмиг потемнело, комната начала отдалятся, Хонсу прошёл вперёд. Марк последовал за ним, ощущая ватность своих ног, которые так и норовили провалится в невесомость, но неизвестная сила его удерживала. — Пора бы тебе отплатить за возвращение мною тебе жизни, — с непоколебимой строгостью заявил Хонсу, повернувшись к Спектору, — ты станешь моим Кулаком. — Бог окинул взглядом сверху донизу мужчину, крепче сжимая свой скипетр с наконечником в виде полумесяца. Тёмное безграничное пространство наполняется неисчислимым количеством египетских символов: иероглифов, рисунков; белым светом они ослепительно сияют, заставляя сощурится. Марка, ещё не до конца осознавшего происходящее, поднимает в воздух невидимая сила. Поддавшись давлению, его спина прогибается, голова раслабленно клонится назад, веки смыкаются. Его тело с каждой стороны вплотную окутывают бинты, формируя единый костюм, похожий на одеяния древнеегипетских мумий. Пальцы ног касаются поверхности, опускаясь, и на затылок накидывается капюшон, отбрасывающий тень на лицо, из-за чего светящиеся глаза Марка выглядели ещё ярче. — Лунный Рыцарь, — воодушевленно пробормотал Хонсу, как ребёнок, мечта которого только что исполнилась. Спектор осмотрел свои руки: от плеча до кончиков пальцев; покрутил кистями, попробовал сделать атакующий выпад. — Плащ? Старомодненько, — оглянувшись назад вслух проговорил свою мысль Марк и тут же провалился в бездну, не успев сказать более ни одного слова. Коротко вскрикнув, он вскоре понял, что плавно пикирует к земле, благодаря плащу, что принял форму полумесяца. Под ногами снова возникла платформа, где Рыцаря уже ждал Бог. — Понял. Можно было и словами, — недовольно пробубнил Марк, но Хонсу, кажется, его не слушал. — Здесь, в твоей голове, я могу в любой момент сделать тебя Лунным Рыцарем, — он с гордостью добавил, — своим Кулаком, — Спектору захотелось закатить глаза, — но снаружи, чтобы сбежать, нужна ночь. Дождись ночи, — приказал Бог Луны своим хрипловатым голосом, даже не глядя на Марка. — Поче..., — моргнув, Спектор обнаружил себя вновь сидящим на койке в своей комнате, — понял, — солдатское прошлое давало о себе знать, он принял приказ, стараясь не думать о нём, и приступил к ожиданию.***
Проводя ваткой по окровавленным косточкам кулака, Мэтт едва смыкает губы от боли, которая стала привычной. Выбросив предыдущую, он берёт ещё одну, наклоняет бутылёк с перекисью, немного надавливает, выливает немного антисептика, ставит бутылочку обратно на стол и прикладывает ватку. Раздаётся тихое шипение. Мёрдок в очередной раз врал своим друзьям. Он не перестал быть Сорвиголовой, никогда не переставал. Может быть на короткое время. Дьявол всегда был его неотъемлемой частью, сжигающей внутренние органы, если Мэттью игнорировал крики, раздающиеся с улиц и заседающие у него в голове. Нет, он не лгал насчёт того, что люди стали неравнодушней. Но из-за бездумных геройствований людей, толком даже не осмысляющих во что ввязываются, жертв становилось только больше. Самоотверженные идиоты, которые лишены чувства рациональности. Кроме злобы, он не чувствовал ничего к таким "героям", пусть и понимал, что намерения-то у них может быть и благие. Он ведь хотел прекратить. Правда пытался. Каждый божий день боролся с собой и жгучим желанием вершить судьбы незнакомых ему людей. Мэтт перепробовал всё, начиная от молитв и медитации, заканчивая пристёгиванием себя к кровати наручниками, чтобы точно не поддаться своим мыслям. На ночь цеплял на свою ногу цепь, сжимался от каждого истошного крика с улицы, но контролировал свои вспышки. Вместо сна он непрерывно готовился к новым делам, набрасывал текст, репетировал, пока его мозг не обессилит и не отключится. Постоянно с кружкой кофе в руках Мёрдок стал мишенью для постоянных расспросов о его самочувствии, на которые он либо отмахивался, либо кратко улыбался, говоря, что всё отлично, что, конечно, не убеждало никого вокруг. Сначала Фогги шутил про бурные ночи друга, затем его всерьёз взволновали круги под глазами Мэтта, с каждым днём становящиеся всё темнее; его бесконечная усталость и быстрая утомляемость стали причиной для ещё большей раздражительности, которая иногда пугала Фогги. Нельсон украдкой поглядывал на косточки кулаков, которые оставались белыми, и выдыхал. И это длилось уже почти полгода. Мэтт никогда бы не рассказал, как тяжело ему даётся простая жизнь обыденного человека. Он бы никогда даже не упомянул, что каждый вечер, приходя домой, оставляя сумку у входа, снимая свои очки, бликующие красным, он плёлся к дивану и долго неподвижно лежал, пока слёзы, одна за другой, катились по щекам. Как после он кричал до бессилия и боли в расцарапанном горле, а затем, как ни в чем не бывало, доставал документы, напечатанные Брайлем, и молча изучал их, шмыгая носом и глотая дешёвенькое пиво. Если бы Мэтт хотя бы намекнул на своё настоящее состояние, он бы проявил слабость. А о том, что он слаб, нельзя знать никому, кроме него самого. Судьба Сорвиголовы решилась ясной ночью, в одном из грязных переулков Адской Кухни. Мэтт шёл по освещенному тротуару, слыша каждый диалог района, будь то тише или громче. Слышал, что чей-то сынок — кретин, который сидит на шее родителей; как мужчина хвастается своим вчерашним уловом; как в одной из многих, окружавших перекрёсток, квартир занимаются сексом. Если бы вы спросили Мэтта, чего он хочет больше всего в этот самый момент, то Мёрдок бы ответил, что хочет лишь одного: чтобы они все наконец замолкли. Правда, он давно научился абстрагироваться от звуков мира, погружаясь в свои мысли с головой. Размышлял о Фиске и его предположимом возвращении в город, об этом случайно упомянула Карен, и ей пришлось всё разъяснять от и до, что, конечно, застало адвокатов врасплох, ведь они были уверены, что с ним кончено. Однако никогда нельзя быть уверенным в окончании чего-то, верно? Иначе у этого чего-то будет козырь в рукаве: эффект неожиданности. Взвод курка. Щелчок. Выстрел. На десять часов. Мэтт бежит сломя голову. Двое, один мёртв. Он справится, они оба пьяны. Бьёт в грудину одного, заламывает руки второму. Первый сзади. Наклон, поворот, подножка. Первый на земле. Что-то мямлит. Второй выставляет пистолет. Движение локтём — пистолет на земле. Удар в правую скулу. Второго относит на пару шагов. Он падает. Действительно пьян. Мэтт поднимает пистолет, вытаскивает магазин и отбрасывает его. Слышит столпотворение зевак. Берёт трость и исчезает в толпе. Он выбросил последнюю ватку. Ослабляет галстук и снимает его с себя, затем сбрасывает с плеч пиджак, поочерёдно расстёгивает пуговицы рубашки. Прикусывает внутреннюю часть щеки и ведёт головой в сторону ящика, где под небольшим слоем пыли лежала его чёрная маска. Пальцы остановились на предпоследней пуговице, голова чуть нервно подёргивается, пока пустой взгляд устремлён в никуда. Мэттью отрывисто выдыхает, всё-таки дергаясь вперёд к ящику.***
Позади гул сирен и суета спохватившихся сотрудников одной из психиатрических больниц Нью-Йорка. Под ногами всё смешалось в одно: грязь, лужи, шуршащие листья и сигаретные бычки лишь мелькали, став беспрерывным, быстрым потоком. Марк бежал, пока сам не осознавая куда, все дома были похожи один на другой, а номера улиц слишком отрывисто появлялись в поле зрения, поэтому он попросту нёсся. Подальше, где его не найдут. Не обращая внимания ни на глазевших прохожих, ни на плащ, то и дело норовивший попасть под ноги, Лунный Рыцарь бежал. Он пытается вспомнить, где жил Стивен, потому что был в его доме достаточно давно, предпочитая своё поместье. Сейчас там небезопасно. По документам там проживает сбежавший из психушки бывший наёмник Марк Спектор, а значит, туда наверняка нагрянут. Остаётся либо скромная квартирка Гранта, либо улица, которая в Адской Кухне никогда не славилась своей пощадой. Услыша резкий и тут же замолкнувший крик о помощи, Рыцарь сбавил шаг, судорожно пытаясь восстановить дыхание. В груди не хватало воздуха, лёгкие часто-часто сжимались и разжимались, пытаясь захватить чуть больше кислорода, чем могли, бинты на лице сильно этому препятствовали, из-за чего Марк мысленно проклинал Хонсу, будучи уверенным, что тот его слышит. Он обернулся на источник раздавшегося вопля, не раздумывая отправляясь на него. Фигуры становились чётче, уже можно было разглядеть двух крупных мужиков, внешне похожих на байкеров: выцветшие банданы, длинные бороды, кожанки. Улюлюкая и гогоча, они зажимали извивающуюся девушку, отчаянно пытавшуюся избавиться от ладони на рту. Она смогла освободиться из под крепкой хватки одного из байкеров, тут же получив пощёчину. — Заебала, шмара, — злобно огрызнулся более высокий, расстегивая ширинку джинс. Девушка что-то невнятно тщедушно промычала, вжимаясь в угол, на что из уст мужиков раздался хохот. В рукав куртки острой стороной вонзился полумесяц, байкер моментально схватился за руку, простонав от боли. Второй остервенело оглянулся. Шею обхватили сзади, оттаскивая тело к стене. Мужчина отчаянно бил кулаками по чужой руке, пытаясь избавиться от крепкой хватки — тщетно. В глазах становилось темнее с каждой секундой, он судорожно нащупал перочинный ножик в кармане, замахнулся лезвием назад, в руку нападавшему, но тот умело перехватил нож, тут же кинув его в подбегающего второго. Он рухнул. Первый продержался в сознании ещё пару секунд. — Вы в порядке? — обратился Рыцарь к женщине, подбирая свой окровавленный полумесяц с земли. — Господи, ты ёбаный псих?! — навзрыд закричала девушка, боясь приподняться из угла переулка. Она закрыла лицо дрожащими руками, истерично заглатывая воздух. — Они будут жить, — констатировал Марк, — к сожалению. — Он протянул ладонь женщине, та в ответ сжалась ещё сильнее, едва заметно покачиваясь из стороны в сторону. Спектор выдохнул. — Я могу вас проводить. — Снова никакой внятной реакции, кроме всхлипов и несвязных звуков, раздающихся из угла. Лунный отвёл взгляд, терпеливо ожидая какого-то, видимо, предзнаменования свыше. Он прикрыл свои светящиеся глаза, стягивая капюшон, и бинты, обвивавшие лицо, постепенно пропали. Марк снова глянул на девушку и присел на корточки, чтобы быть на её уровне глаз. — Видишь, я тоже человек, как и ты. Я не наврежу тебе, — использует шаблонные фразы, на которые он раньше манерно цокал, смотря сериалы или кино. Но, несмотря на банальность сказанного, пострадавшая наконец поднимает свой заплаканный взгляд и с почти неуловимым интересом осматривает лицо Спектора. Он вновь протягивает руку, но девушка не стремится схватиться за неё: — Не касайтесь меня. Пожалуйста, — всё ещё с дрожью в голосе пробормотала она. Марк понимающе опустил ладонь. — Я закрою своё лицо? — вопрос был исключительно риторическим, и, наверное, он задал его только из вежливости, потому что беглецу из психиатрической больницы лучше не стоит светить всюду своим чудесным личиком, которое ищут санитары. Они молча прогуливаются под тусклым светом фонарей, не пытаясь завязать разговора. Рыцарь равнодушно выносит на себе любопытные взгляды прохожих, пока девушка стыдливо краснеет. Подойдя к её дому, Марк будто виновато спрашивает то, над чем он думал всю дорогу: — Вы живёте одна? — Нет, с девушкой, — легкомысленно бросает она, не задумываясь о причине вопроса. Спектор почти стыдливо жмётся, всё-таки продолжая распрос: — Может, у вас есть свободный диван? Раскладушка? — Тебе негде ночевать, что ли? — вопросом на вопрос прямо отвечает женщина. — Негде, — сначала чуть помедлив, кратко заявляет Марк, поставив руки в боки. Девушка хмыкает от сюрреалистичности ситуации и, открывая дверь на распашку, строго говорит: — Только чтобы больше ты ни разу не появился на моём пороге. — Справедливо. Спасибо.***
Улицы шепчут, что в Адской Кухне появился новый линчеватель. По описаниям Карен, которая всегда была заинтересована в мстителях уличного уровня, он был разодет в белое и похож на только вылезшую из саркофага мумию. Упоминала, что люди говорят о его светящихся белых глазах, а Фогги усмехался, что те люди "призрака увидели". Они не зацикливались на этом, вернувшись к подробному анализу нового дела, а Мэтт зацепился. Он не думал нарочно, мысль самостоятельно навязчиво крутилась в голове, образ так называемого Лунатика обрисовывался где-то в подсознании, пока Мэтт водил пальцами по написанному Брайлем документу. Приехавши домой, он открыл ноутбук и, вместо привычного отбора информации о клиенте, набрал "Лунатик", механизированный голос зачитал ему заголовки новостей, пестрившие броскими выкриками о новом мстителе, о каждом его появлении. В единую картину начали складываться те новые звуки, что разносились по Кухне: металл, рассекающий воздух, кинжалом врезающийся во внутренности людей, развивающаяся ткань на ветру. В его городе становилось неспокойно, в его городе кто-то другой творил свой самосуд, и, как бы это самодовольно не звучало, это было непозволительно, ведь только он несёт на себе бремя справедливости, он его на себя взвалил. Мэтт сидит на корточках на краю крыши. Сумерки сгущаются, над городом повисла полная луна, фонарём освещающая улицы. В переулках начинается копошение, перебиваемое озлобленными криками пьяниц и угрозами, за которыми, в основном, ничего дальше не идёт. Под Мёрдоком несколько жилых этажей, раздаются смешки, вздохи, храп. Он ведёт головой наискосок, прислушиваясь, фокусируя свой слух. Слышит четырёх, нет, кажется, шестерых дуболомов, ругающихся друг на друга в подворотне неподалёку; звучит вполне серьёзно. Сорвиголова прыжками спускается по дому, стараясь не терять из головы ссору мужиков, начавших толкаться; один достал пистолет. Под ним металлом стучат пожарные лестницы, он перепрыгивает пролёт за пролётом, наконец оказываясь внизу. Идёт вперёд, на звук: зарядили пистолет. Мэтт чуть ускоряется, резким движением заворачивает за угол, чувствуя на себе каждый остервенелый взгляд. Бандиты переглядываются, Мёрдок тут же махом ноги выбивает пистолет из хватки одного из громил. Грудь вздымается, он громко дышит, выставляет кулаки перед лицом, готовый к ударам разъяренных дуболомов. Перехватывает внезапный удар со спины, дёргает за чужое предплечье, нападавший падает носом в землю, оставляя на асфальте пятна крови. Остальные нерешительно окружили мстителя, завороженно переглядываясь, как в немом чёрно-белом мультфильме, где комичные злодеи отхватывают заслуженные пинки. Кружок одновременно ринулся вперёд, зажимая Сорвиголову. Удар в скулу, неумелый толчок в коленку. Линчеватель кидается в сторону, рывком бьёт в грудную клетку одного из громил локтём. Тот отступает на пару шагов, безуспешно глотая воздух, потерявшийся где-то в лёгких. Удар в спину подошвой, Дьявол падает на четвереньки, тут же отскакивая в сторону. Уворачивается от следующих тычков переворотом. Поднимается на ноги, заламывает руки лезущему на рожон, откидывает его в сторону, в стену. Три есть. С пронзительным криком на Сорвиголову бежит один из оставшихся; весом кидается на Дьявола, опрокидывая и вонзая нож ему в плечо. Тот шипит и скалит зубы, сбрасывая с себя громилу, прежде врезав ему в нос. Поднимается, стоит наискось, раненое плечо опущено; линчеватель рвано дышит, сжимая кулаки. Слышит взмах плаща. Третью сторону. Металл со свистом рассекает воздух; оба оставшихся дуболома падают, теряя кровь. Молчаливые шаги. Сорвиголова хватается за плечо, прислоняясь к стене. Следит за звуками: сердцебиения практически не слышно, фигура движется плавно, но шаркает об асфальт. Неизвестный вынимает из тел своё оружие, оборачиваясь на Дьявола, сбивчиво пытающегося восстановить дыхание. В плече всё ещё остаётся нож — так вытекает меньше крови. — Зачем полез? — сказала личность в плаще, отворачиваясь. — Это мой город, — сквозь зубы прошипел Сорвиголова, поведя головой. — Нет, ты не понял, — фигура вновь развернулась и шагнула в сторону Дьявола, — зачем ты вмешался? — Они.. переубивали бы друг друга. — Он проговаривал каждое слово через длинные паузы, ёрзая о стену и надеясь что боль пропадёт. — То есть лучше, чтобы они истекли кровью от твоих рук, Дьявол? Это садизм. — Личность огляделась вокруг, подмечая лежащих, затем снова взглядом вернулась к Сорвиголове. — Они не мертвы, — он запрокинул голову, — уже победа. Фигура нехотя прыснула. — Слушай, — голос сделался протяжным, более хриплым и серьёзным, — я не болтать пришёл, Дьявол. Ты мешаешь мне. Вершишь свой самосуд над моими людьми. На этот раз тщедушно усмехнулся уже Сорвиголова. — Я не оставлю это дело. Это мой город, Лунатик, — выпрямляясь в спине, с ноткой драмы в голосе заключил Дьявол Адской Кухни. — Ты это уже говорил, — личность сделала ещё один шаг в сторону Сорвиголовы; тот сжал кулаки, поморщившись от боли, отдавшей по всей руке, и дёрнул головой, — и моё имя не Лунатик. Резкий выпад вперёд, Дьявол оказывается прижатым к кирпичной стенке дома, под ногами шуршит мусор. Свободной рукой бьёт по чужой челюсти, ещё раз — высвобождается; Лунатик выжидающе отходит. Выставляет кулаки перед собой, но резко подсекает ногой, противник вовремя отступает. Ждут, кто первый сделает ход, кружатся, как в древнем обряде, происходящем у костра. Лунатик кидается вперёд, набрасывается на Сорвиголову, локтём бьёт в шею. Дьявол с повисшим на нём оппонентом несётся в стену, нанося удары по чужой голове, пытаясь избавиться от груза. Врезавшись, противник ослабляет хватку, Дьявол берёт контроль: бьёт, не щадя, яростно кричит, избивая обинтованное лицо. Когда Сорвиголова собирается нанести очередной удар, Лунатик, еле находясь в сознании, хватает его за кисть, выворачивая. Тот хрипло ревёт, пытаясь вторым кулаком дотянуться до оппонента. Но противник бьёт под рёбра, раз за разом, снизу вверх; Сорвиголова тщетно глотает воздух, который кто-то вмиг выудил из его лёгких. Соперник хватает уличного линчевателя за шиворот, звенит полумесяцом, замахивается. Лезвие направлено на голое горло Сорвиголовы, теряющего сознание. Задыхался, он плевался кровью, пытаясь сделать вдох. Марк ослабил хватку. Опустил Дьявола, захлёбывающегося своей кровью, на землю, в угол к мусорке, куда можно облокотиться. Но тот начал шерстить руками по земле в поисках чего-то тяжелого, чем можно вырубить человека. — Господи, — Рыцарь со злобой глянул на Сорвиголову, взял в руки лежащий неподалёку пистолет — заряжен. Направил его на линчевателя, запрокинувшего голову, нажал на спусковой крючок. Выстрел. В голове помутнение и писк в ушах, звуки пропадают, и Мэтт не уверен в сознании ли ещё он или уже мёртв.