Холода 1920 года

Ничто не предвещало беды. В кабинете фюрера стояла рабочая атмосфера, наполняемая гулом деловитых бесед. Рассел обстоятельно и при этом активно жестикулируя объяснял заинтересованному Мустангу принцип проведения последнего эксперимента. Флетчер на бумаге разрисовывал строение слухового аппарата человека по просьбе Фармана и под внимательными взглядами Хавока и Фьюри. Бреда с сосредоточенным видом дописывал какой-то годовой отчёт. Альфонс, полусидя на столе и утащив туда (то есть к себе) телефон, вежливо беседовал с кем-то на неком тарабарском языке – это его умение, внезапно обнаружившееся пару месяцев назад, немедленно было пущено в ход, тем более что Рой по части дипломатии вполне ему доверял – уж кто-кто, а Ал не станет делать что-то, что бы противоречило нормам морали и гуманистическому кодексу государства. А Эдвард с лениво развалившимся у него на коленях Хеймериком (с самого отключения отопления он стал категорически отказываться один дома и упрямо залезал в сумку то к Эду, то к Алу, с чем Элрикам пришлось в итоге смириться) сердито листал очень и очень увесистый фолиант со старинными списками, бормоча под нос что-то про тех самых идиотов, которые вот уже восьмой раз не могут сделать свою работу нормально. Альфонс со звоном опустил трубку на телефонный аппарат и потянулся, оборачиваясь к старшему брату. – Фу, как это утомляет… на слово дела – двадцать спасибо-пожалуйста-извините… – Так ты же сам так и общаешься с людьми обычно, – хмыкнул в ответ тот, не поднимая глаз от книги. – Ну неправда, не через каждое же слово! – капризно запротестовал Ал, скрещивая руки на груди. Эд на это неопределённо пожал плечами и нахмурил брови. Очки съехали с переносицы на кончик носа, что особенно умиляло (внутри, разумеется) младшего. Альфонс дёрнул уголком губ, молча разглядывая раскиданные по всему столу за его спиной канцелярские принадлежности. И не дай бог сейчас, когда Эдвард занят, тронуть хоть что-то – поднимется крик: «Не трожь мой художественный беспорядок! Ручка теперь лежит не под тем углом! Невозможно работать!» Эд был педантичен до умопомрачения в двух вопросах – вопросе порядка и вопросе частной собственности. Только они у него чередовались. Это забавляло его брата, вообще любившего эти маленькие детали и привычки старшего. Ал старался внимательно относиться к ним, почему и не собирался сейчас мешать Эдварду. Он только вдруг сощурился. А это вроде не Эд оставил… - Ой, какой миленький сенокосец, и откуда он сейчас по холоду взялся только?.. Эдвард медленно поднял глаза на Ала, затем проследил направление его взгляда. Произошедшее после этого сложно поддаётся описанию. А всё потому, что у Альфонса совершенно вылетело из головы, что Эд боится пауков. Больше того – он никогда и не знал, что пауков боится ещё и Хеймерик. – Мяу! – Ал, блять, убери его! – Но… – Грохни, раздави, я не знаю, что, просто ёбни его, наконец! – Стальной! – Мяу! – Но он же милый… – Какой нахуй милый?! Это ты милый, а он пиздец на ножках! Убери его ради всего святого! – Постой, Эд, ты… ты серьёзно боишься пауков? – Рассел круглыми глазами гипнотизировал Эдварда, каким-то непонятным образом оказавшегося на руках у ошарашенно моргающего Альфонса. На лице старшего Элрика при этом застыла гримаса ужаса. – Я… я не боюсь! Они просто противные! Хочешь сказать нет? – Эд метнул на него уничижительный взгляд. – М-да… – протянул Мустанг, поджимая дрожащие от скрываемого смеха губы. – А кому рассказать, не поверят: Стальной алхимик, гроза гомункулов, побывавший на том свете и через бог знает что только не прошедший, боится пауков… – Я не боюсь! – Я, конечно, очень за тебя рад, братец, но, может, ты чуть-чуть ослабишь хватку, потому что у меня от тебя синяки на плечах останутся, и снимешь уже Хеймерика с моей головы? – Альфонс тяжело вздохнул, делая шаг назад – подальше от греха, то есть, от злополучного стола. – Я… что? Ой… прости, – только тут до Эдварда дошло, что он сделал. Густо покраснев, он разжал пальцы и поднял глаза. – О, я не один такой… Действительно, их кот, перепуганный происходящим (причём непонятно, чем больше – появлением паука или неистовым прыжком Эда через стол), умудрился вскочить на голову Алу и теперь, вцепившись когтями в его до этого аккуратно зачёсанные волосы, агрессивно шипел на испуганно замершего посреди стола паучка. Густая шерсть на нём встала дыбом, и выглядел он теперь действительно устрашающе. Эд потянулся руками к нему и после ряда бесплодных попыток (почему-то ему не приходило в голову сперва потребовать поставить себя на ноги – может, потому, что он сам накинулся на Альфонса?) всё же стянул его со страдальчески морщащегося от боли и нелепости происходящего Ала. Флетчер в этот момент отвернулся, делая вид, что закашлялся. Ну слишком уж комичное было зрелище: красный, как варёный рак, Эдвард, с остатками испуга на своём лице, виновато сжав губы, пытается поймать не менее испуганного, чем он, большого пушистого кота, – и всё это находясь на руках у Ала, который в этот момент, судя по всему, постиг всю бренность бытия. И причиной всему этому – паук с длинными ножками? Неудивительно, что смех душил практически всех здесь находящихся, кроме названной троицы. Просто все скрывали его с разной степенью успешности. Когда кот оказался у Эда, Альфонс развернулся на каблуках, с непроницаемым лицом прошёл к столу спрятавшегося за бумагами фюрера (его выдавали предательски трясущиеся плечи), без каких бы то ни было комментариев усадил на этот стол брата и вернулся к своему столу, осторожно протягивая ладонь к «чудовищу». – Пойдём, малыш, придётся тебя унести отсюда. Не буду я тебя убивать. – Да тебе что кот, что паук, будто никакой разницы, – Эдвард нахохлился, прижимая к себе согласно фыркнувшего на это заявление Хеймерика. Впрочем, никаких попыток спрыгнуть со стола Мустанга он вовсе не собирался предпринимать. – Убери ты его наконец, сюсюкаться с ними не хватало! – А ты не умничай, а то я сейчас его к тебе на плечо посажу! – меланхолично ответил Ал, дожидаясь, пока паук переползёт на его руку в белоснежной перчатке. – Ладно-ладно, молчу, не вздумай! – краска схлынула с лица Эда. Больше того – он даже побледнел, инстинктивно отклоняясь назад и чуть не заваливаясь на самого фюрера. – Я думал, ты меня уже ничем не удивишь, Стальной, но я ошибался, – Рой выставил вперёд руку, слегка подталкивая старшего Элрика в спину и возвращая ему равновесие. – Я вас умоляю: я с ним двадцать лет живу и всё удивляюсь, – проворчал в ответ младший, направляясь с «очаровательным» сенокосцем к двери. – Альфонс! – Я в самом лучшем смысле, братец!..

***

Прошло минут десять, прежде чем все, наконец, успокоились. То есть, команда и Трингамы отсмеялись, а Альфонс усмирил обиженных и грустных Эдварда и Хеймерика. Все вернулись к работе. Только иногда в чьём-нибудь поднимаемом от бумаг взгляде вспыхивал весёлый огонёк – но тут же пропадал, когда глаза опускались обратно к документам. Альфонс выводил очередную подпись на Международном пакте, когда вдруг почувствовал какое-то легчайшее касание на тыльной стороне своей правой ладони. Он скосил глаза в ту сторону и моментально побелел как мел. С секунду он моргал, потрясённо гипнотизируя происходящее, а затем резко подорвался на ноги и отскочил за спинку стула озадаченно обернувшегося на него Эдварда. – Чёрт, что у нас тут за инсектарий?! – Альфонс передёрнул плечами, указывая пальцем на тёмное пятно рядом с белой бумагой. Эд перевёл глаза туда, куда указывал брат, и прыснул от смеха. – Что там у вас на этот раз? – с любопытством спросил привставший с дивана Флетчер. – Что-что… сороконожка! – Минутку, то есть, Эдвард боится пауков, а ты, Альфонс, – Рой, выгнувший одну бровь, ткнул ручкой в сторону Элриков, – сороконожек?.. – Я не боюсь пауков! – А я не боюсь сороконожек, они мерзкие просто! – одновременно раздались два негодующих крика под синхронный общий смешок. Эдвард снова обернулся к брату. – Я вот тоже не люблю сороконожек, как и ты. Просто признай, что пауки не менее мерзкие, чем они! – Как ты можешь сравнивать тех ни в чём не повинных очаровательных полезных созданий и это волосатое исчадие ада?! – Ох и формулировки… – Рассел, подвывая от смеха, прикрыл глаза ладонью. – Пауки мерзкие! – Пауки хорошие, а сороконожки – гадость! – Да я не спорю, что сороконожки – гадость, но пауки тоже гадость! – Нет! – Да! – Да прихлопни ты уже её, потом о твоих пауках поговорим! – Да в смысле о моих?! – Блять, Эд, она ползёт! – Куда?! – Боже, как жаль, что я не взял с собой фотоаппарат! – Мустанг хохотал уже в открытую. – Не смешно! – в унисон обиженно заявили братья Элрики. Хотя зрелище действительно того стоило – не часто увидишь Эдварда и Альфонса, перепуганно вцепившихся друг другу в плечи. – Ал, я знаю, что делать!.. – Ну так чего ты ждёшь? – Мяу? – Именно! Эдвард подхватил глубоко недоумевающего на этот раз Хеймерика с пола, сделал два осторожных шага обратно к столу и, предусмотрительно отклонившись назад, опустил кота на столешницу. – Разберись, Хейм! Тот повернулся к Элрикам, снова замершим в обнимку и с надеждой смотрящим на него. На его аккуратной мордочке явно читалось что-то в духе: «Вы серьёзно?» – Ну пожалуйста, Хейм! Тот обречённо вздохнул (если только коты умеют вздыхать – во всяком случае, это было очень похоже). Был бы человеком – наверное, ещё бы и глаза закатил. А так – развернулся, мягко, неслышно подошёл поближе к застывшей на месте сороконожке, обнюхал её, снова вздохнул, зажмурился и съел. – Фу, Хейм… – Ал брезгливо поморщился. – Но зато её больше нет! – Эд победно воздел руки к потолку. – А гладить нам его теперь как, ты подумал? – Ой да ладно тебе, просто не думай о том, что он съел сороконожку! – Очень смешно, Эд! – Ну Ал, – Эдвард, не обращая внимания на бурные овации коту и гомерический хохот, сотрясающий кабинет, наклонился к самому уху брата и примиряюще ехидно прошептал: – Я же целую тебя после того, как ты молоко пьёшь, и ничего… – Это же другое, дурак! – Ал запрокинул голову и звонко рассмеялся. – Это ты так думаешь!