Холода 1920 года

– Эд, Эд, просыпайся скорее, соня, ну же! – Что?.. кого убивают? Зачем просыпайся? – Эдвард сонно моргал, ошалевшим взглядом уставившись на трясущего его за плечи Альфонса. – Вставай скорее, снег пошёл! – Снег? Правда?! – Ну да, а ты всё спишь! – Ужас какой! – Эд мгновенно подорвался из-за стола, за которым задремал, и бросился вслед за младшим братом к огромному окну под смешки команды. – А я тебе о чём! Элрики замерли перед стеклом, оба с широко распахнутыми большими карими глазами и приоткрытыми от восторга губами. – Ну ничего себе… – выдохнул потрясённо Эдвард. – Вы что, снега никогда не видели? – хмыкнул Мустанг, косясь на них из-за своего стола. – Видели, но это же… первый снег в этом году! – Альфонс, не поворачивая головы, махнул ему рукой. – Да ещё и такими здоровенными хлопьями! – поддержал его Эд. – Ну-ну, – Рой улыбнулся, откладывая ручку и поворачиваясь к Элрикам полностью, чтобы лучше их видеть. Такое и впрямь нельзя было упустить. На лицах братьев застыли одновременно детский восторг и глубокая задумчивость. Они быстро переглянулись, чтобы снова уставиться в окно на белоснежные снежинки. Разумеется, они думали об одном и том же. О том, что было почти год назад. Они вернулись тогда домой на утро Нового года. И не поверили своим глазам. Не поверили потому, что до самого конца почти не надеялись, что это удастся, потому, что это было невозможно – вот так пересечь границу между мирами. И ещё потому… что здесь, в Централе, в начале главной улицы которого они вдруг оказались, пока ещё никем не узнанные, вызывающие скорее недовольное ворчание шмыгающих мимо них озабоченных своими делами прохожих, шёл густой-густой белый снег. Не то, чтобы они его давно не видели. Видели, конечно. Были и на Юге, где он редкий, и на Севере, где он лежит круглый год. Но детские воспоминания о чуде с такой силой обрушились на головы Элриков, что они ничего не могли с собой поделать – только взахлёб с замиранием сердца следить за кружащимися вокруг снежинками. В детстве… снег был подарком зимы и неразрывно связывался в сознании что Эда, что Ала с праздником. Он выпадал редко. В последний год перед смертью мамы его не было вовсе. Тогда в Новый год пошёл мелкий дождь, и им обоим до сих пор было до слёз обидно за это. Ну неужели нельзя было позволить провести эти дни так, как делают в счастливых семьях?.. Им невдомёк тогда было, что снег для этого вовсе не обязателен. Столько воды с тех пор утекло. Столько всего произошло, столько изменилось. И теперь всё возвращалось. Они были дома. Дома. В окружении семьи и друзей. И главное – вместе. Эд, не глядя на брата, протянул ему левую руку. Ал, не опуская глаз, сжал его пальцы. Как тогда. Как год назад. Эдвард, который тогда ещё был очень скуп на проявление вот таких вот маленьких жестов любви к брату, несмело протянул ему ладонь. И конечно, Альфонс, не раздумывая, крепко стиснул её в ответ. Его это тогда потрясло и изумило до глубины души. Если бы он только знал, что Эду это было нужно не меньше, чем ему самому… Дураки они были. Ал хорошо помнил недоверчивую улыбку на губах старшего в тот момент, помнил взгляд, которым они обменялись. В карих лучистых глазах Эдварда светилось глубокое потаённое чувство. Альфонс тогда внутренне вздрогнул – ему показалось, что… но Эд быстро опустил глаза и потянул его за собой, неторопливо шагая вперёд по заснеженной улице. «Показалось». Вот тогда и надо было читать по глазам. Идиот. Столько времени потерять, через столько всего пройти, чтобы только понять, что ему не показалось. Зато теперь не кажется. Ал повернул голову, чтобы убедиться в этом, – и столкнулся с сияющим всё той же любовью взглядом брата. Его губы дрогнули в тёплой улыбке. Конечно так. И год назад всё было верно. Просто им нужно было время, чтобы понять. Эдвард машинально переплёл свои пальцы с пальцами Альфонса. Заворожённо глядя на хлопья снега, устилающие крыши домов Централа, он тоже вспоминал тот день. Он так же взял тогда брата за руку. Эмоции и чувства переполняли его сердце. Эд даже вдруг тогда почти решился признаться во всём Алу – вот так спонтанно, просто так… потому и взглянул открыто, не таясь. Он хорошо запомнил, что его тело тогда пробила дрожь. Потому что увидел светлые глаза младшего, смотрящие на него с таким восторгом и обожанием, что у него что-то засосало под ложечкой. Эдвард вдруг даже испугался, что не сдержится и не то, что сейчас ляпнет то, что может всё сломать в одну секунду, но больше – что он внезапно (для Альфонса) поцелует его прямо в приоткрытые мягкие губы, здесь, на виду у всех, не спрашивая разрешения и не объясняя ничего. «Ни в коем случае!» – тут же перепуганно одёрнул он себя и отвёл глаза. И конечно, не стоило ничего говорить, чтобы… не сломать. Только бы не потерять его ещё раз. Разве мало горячей ладони, лежащей в его руке? Зачем нужно рисковать всем? Пусть будет так. Этот год показал Эду, насколько беспочвенными и эфемерными были тогда его страхи, насколько он ошибался в мыслях и чувствах брата, насколько недооценивал того, что он для него значит – и потому идиот. Но то самое чувство, чувство бесконечной любви к этому человеку, постоянно рискующему всем, чтобы только быть с ним рядом, особенно глубоко вросло в сердце старшего Элрика и прочно там обосновалось. Это произошло, конечно, намного раньше, но полное осознание накрыло его именно тогда, в тот самый момент, когда они вместе шли по улицам Централа под хлопьями первого снега, который они видели Дома. Остановившись перед зданием Штаба, он снова решился поднять глаза на Альфонса. И сделал это сейчас – стоя перед окном внутри этого самого здания. То же чувство. То же обожание. Он до сих пор не понимал, чем заслужил эту любовь – но она, безусловно, делала его самым счастливым человеком не то, что в мире, – во всей Вселенной. Сейчас Ал молча, с задумчивой улыбкой потянул его за руку. Эд понял его, и Элрики, не сговариваясь и не разнимая рук, с ногами взобрались на подоконник. – Эй, это ещё что такое!.. Не обращая никакого внимания на тут же, впрочем, стихшее ворчание Мустанга, они вновь перевели взгляды на серое небо с сыплющимися с него белыми звёздочками. Эд думал о том, как тогда красиво серебрились инеем светлые ресницы брата, Ал вспоминал о том, что первая фраза, сказанная ему в тот день в этом мире Эдвардом, была: «Ты замёрз?», как раз когда они остановились перед ступеньками знакомого им до последней трещины на камне здания. Как похоже и как не похоже на тот день было происходящее сейчас. Разве могли они тогда подумать, что через год будут сидеть вместе на широком подоконнике кабинета фюрера Роя Мустанга, смотреть на хлопья снега, держась за руки, и с уверенностью знать, что вечером, когда они окажутся наедине, они будут обнимать и целовать друг друга столько, сколько им обоим захочется? Скажи кто-нибудь об этом тогда Эдварду – тот бы только обругал наивного болтуна распоследними словами, хоть и вспыхнул бы до корней волос. А Альфонс просто бы замер в ступоре. И всё-таки жизнь – странная и прекрасная штука. Рой Мустанг тоже думал о том, как много воды утекло с того дня. Он всё ещё тихо бормотал под нос что-то недовольное по поводу отлынивания от работы и пачкания белых подоконников чёрными армейскими ботинками, но в его чёрных глазах отражалась глубокая нежность. Он тоже ещё год назад не мог даже подумать о том, что снова увидит Эдварда и Альфонса. Да к тому же не просто увидит, а будет позволять себе время от времени их обнять, а время от времени отругать и отвесить каждому по подзатыльнику. И уж совсем из области фантастики был тот факт, что Эдвард пару дней назад случайно обратился к нему не насмешливо-иронически с его этим «господин фюрер» или более серьёзно «Рой», а просто и как-то совсем обыденно, в первый момент даже не заметив, что что-то не так, на «пап». Впрочем, уже через пару секунд он покраснел, как рак, и под смех Альфонса пулей вылетел из кабинета, оставив поражённого и недоумевающего Мустанга в полнейшем ступоре. Казалось бы, куда больше, но Ал, направляясь вслед за братом, внезапно замер у двери, обернулся и бросил через плечо: – А я всё думал, кто первый из нас с Эдом это скажет, – и, тоже на глазах смущённо краснея, выбежал в коридор. Мог ли он когда-то подумать, что Элрики, которых он только в глубине души позволял себе называть сыновьями, будут звать его «папой»? Нонсенс. Впрочем, он о многом год назад и мечтать не смел. Но это повод совсем для другого разговора, который он откладывал мысленно на новогоднюю ночь. А Эдвард и Альфонс… Он тоже прекрасно помнил тот первый день Нового года. Он пришёл тогда в Штаб во время всеобщего выходного. Зачем – он и сам не знал, просто тянуло. Пришла зачем-то и вся его команда, зевая и потягиваясь, хотя он никого из них не звал. Рой сел за бумаги, которые до этого всё откладывал – лишь бы чем-то занять себя. Его весь день беспокоило какое-то радостное предчувствие, он всё одёргивал себя с раздражёнными мыслями, что «как маленький, ей-богу». Но ожидание праздника всё не уходило, к его вящему изумлению – он давно уже не помнил таких странных чувств. И всё недоумевал – ровно до тех пор, пока в дверь не постучали каким-то до боли знакомым, напористым коротким стуком. – Войдите! В кабинете тогда повисла звенящая тишина. Никто не мог поверить своим глазам. Потому что на пороге стояли Элрики. Младший – всё в том же красном плаще и чёрном костюме, застенчиво улыбаясь застывшему Мустангу. Старший – в коричневом пальто, насмешливо и смущённо разом выглядывающий исподлобья. На их светлых волосах ещё поблёскивали одинокие, не успевшие растаять снежинки (когда Рою удалось взять себя в руки, он первым делом отругал их за то, что одеты так легко и без шапок), правая рука Эдварда и левая Альфонса сжимали ручки чемоданов. После примерно минутной паузы, когда Эду надоело ждать и смущаться, он бросил чемодан на пол, скрестил руки на груди и громко заявил: – Ну, с Новым годом! – единственная адекватная фраза, которая пришла на тот момент ему в голову. Тогда ещё будущий фюрер потом частенько припоминал ему эти слова, они практически стали присказкой в команде – если приходилось кого-то огорошить, говорили: «Ну, с Новым годом тебя!» А впрочем, Эд вообще был источником местного фольклора. Как ляпнет что-нибудь – все и подхватят. С Алом такое случалось реже, но тоже бывало. И к чему он сейчас об этом думает? Да к тому, наверное, что тогда, до хруста сжимая Элрикам руки (он ещё не мог себе позволить их обнять – их, этих взрослых мальчишек? И как они это воспримут? В общем, дурак был) и тут же, с порога буквально, вступая в перебранку с Эдвардом под смех Альфонса, Мустанг и подумать не мог, что через год они будут сидеть на подоконнике в его кабинете в синей военной форме, ладно сидящей на их подтянутых фигурах, и заворожённо следить за падающим за окном снегом; длинные, всё ещё не подстриженные волосы, собранные у обоих в хвост на затылке, будут золотистыми водопадами струиться по их спинам (фурор недельной давности всё ещё не был никем забыт); а их ресницы чуть-чуть подрагивать от восторга, когда они смотрят на вихрь белых хлопьев. Рой никому и ни за что бы не признался в этом в открытую, но в этом году наконец-то понял и осознал, что Эд и Ал для него значат. Скучал ли он по ним? Больше, чем можно было бы подумать. Беспокоился ли он о них? Всю жизнь, с тех самых пор, как узнал их. Любит ли он их? Да, безусловно, и всем сердцем. Тот факт, что у него скоро родится его собственный ребёнок, никак не менял его отношения к ним. Просто у него станет на одного сына больше. Или появится первая в семье дочка. Кто знает? Снег ложился на серую землю и поскучневшие без солнца крыши ровным мягким покрывалом. Как год назад, в воздухе начинал витать аромат счастья и чуда. Только теперь полноценного, настоящего – такого, каким оно и должно быть, в какое верится в детстве. – Вы это видели?! Эд, Ал, что вы сидите?! – Снег идёт, а вы!.. Эдвард и Альфонс, моментально отреагировав на окрики братьев Трингамов, донёсшиеся от двери, спрыгнули с подоконника и, схватив бушлаты, со всех ног бросились за ними. – Куда это вы? – крикнул им вслед Рой. – На снег посмотреть! Скоро вернёмся! – А то прямо не насмотрелись… десять минут сидели, – хмыкнул фюрер себе под нос, поднимаясь на ноги и подходя к тому же окну. Через пару минут он увидел, как Эд, Ал, Рассел и Флетчер (а это, судя по четырём светлым макушкам, были именно они – «Опять без шапок!») выскочили на улицу. Рассел тут же запустил в Эдварда снежком, тот в долгу не остался – и между ними завязалась оживлённая потасовка. Альфонс сначала замер, запрокинув голову (и как бы даже не высунув язык, чтобы ловить снежинки), и, постояв так с минуту, бросился помогать своему старшему брату. Флетчер, естественно, тоже не смог остаться в стороне во имя равного распределения сил – и через десять минут уставшая, раскрасневшаяся, но жутко довольная собой четвёрка ввалилась обратно в кабинет фюрера, на ходу отряхиваясь от снега. – О, четыре йети пришли, – хихикнул Хавок, потягивая горячий какао из кружки. – Это почему ещё йети? – полюбопытствовал Флетчер, стягивая с себя тёплую куртку, чтобы повесить её сушиться на обогреватель. – А потому что увижу ещё раз хоть одного из вас без шапки – поотрываю уши, и тогда точно станете встречаться реже снежного человека! – недовольно буркнул Мустанг, бросая на Эдварда как на старшего грозный взгляд и направляясь к чайнику – всё равно их надо было отогревать. Эд, перекидывая через плечо куртку Ала, закатил глаза. – Тоже мне, напугали! – Тебе в первую очередь, Стальной, ты-то не отвертишься! А ещё подполковник!