Делай то, зачем пришел

Он впервые замечает небольшой, контрастирующий с красными бархатными простынями василек, около подушки в покоях своего пленника. Такой маленький, мягкий и нежный бутон, теряющийся в складках ткани, едва заметный на этом широком ложе. Такой похожий на него, свернувшегося на самом краю, хрупкого в своей обнаженности, уязвимого в своем бессилии. Кощей молча перетирает когтями бархатные лепестки в труху. Постепенно их становится больше. То тут, то там. Голубые, небесные васильки. Совсем как его глаза. Слишком очевидно, чтобы не понять. Несколько часов в библиотеке и все становится окончательно ясно. Ему с одной стороны забавно, с другой- с каждым новым соцветием в груди нарастает раздражение и гулкая тоска. Он думает о том, как славно, что он уже мертв и вообще не чувствует ничего, безболезненно выкашливая после очередной яростной перепалки с мальчишкой еще одну порцию голубых лепестков. Ни боли в груди, ни раздирающего ощущения в горле. В том, что сердце не бьется ввиду отсутствия оного, оказывается, есть определенные преимущества. Для человека это наверняка было бы смертельно мучительно. Остается только боль в душе, но она столько эфемерна, что можно позволить себе роскошь ее не замечать. Сама идея кажется ему нелепой- во-первых, он не человек. Во-вторых, любовь — это последнее из всех возможных чувств, которые он мог бы испытывать. Похоть, страсть, алчное желание обладать, подчинить, а затем растоптать — не расти на такой почве прекрасному цветку. И все же, он сжимает в руке мягкие лазурные васильки, сминая и раздирая хрупкие лепестки и соцветия, так же как пару часов назад смыкал свои ладони на его бледной коже, оставляя на шее ожерелье из синяков и ссадин. Он просто отмахивается от них, а когда их становится настолько много, что кажется даже тактичный и мудрый Вазир вот-вот сорвется и задаст неудобный вопрос, то несколько заклинаний легко решают эту проблему. И хотя небесные бутоны перестают докучать, он почти готов поклясться, что чувствует их внутри себя каждый раз, когда заглядывает в сверкающие голубые глаза видит в них самые разнообразные эмоции, но никогда не те, что хочет найти на самом деле. Этого чувства в какой-то момент становится слишком много. Как и слишком много усталой тоски в васильковом взгляде. Пока одни цветы расцветают, другие вянут. В какой-то день он заправляет золотую прядь за ухо так, как делал тысячи раз до этого и почти больше не может врать самому себе, что не чувствует по крайней мере нежности. Нежности, хрупкой как эти мягкие лепестки. Хрупкой, как осторожное молчание, возникающее между ними заместо колких фраз все чаще. Хрупкой, как те поцелуи, на которые дрогнув, все же отвечают эти алые капризные губы. Он думает о том, что это очень опасные чувства. Он не может позволить себе так рисковать. (А разве есть чем рисковать?) Ставки особенно высоки, когда играешь чем-то эфемерным, таким, на что до поры до времени закрываешь глаза. А когда открываешь- чувствуешь, что оно уже пустило в тебе корни. Когда он разрешает ему ускользнуть из своих рук, он ненадолго позволяет себе маленькую слабость. Кощей больше не сдерживает цветы заклятьем, позволяя им ковром застелить пол в своих покоях. Он снова хочет видеть их, ощущать эту бархатную мягкость лепестков, так похожих на его кожу. В этом ощущается сладкая и одновременно ядовитая горечь. Бессмертный на мгновение вдыхает тонкий, мягкий запах, в котором сплетается тепло полей, дуновение ветра и солнечный свет, чтобы затем безжалостно раздавить васильки острым каблуком, не позволяя себе более думать об этой смертельной хрупкости. *** Сны и воспоминания продолжают мучать царевича. Они то нахлынывают волной, то протекают сквозь мысли тонким ручьем. И кажется, с этим почти можно смириться, пока однажды ночью Иван не просыпается от мучительной боли в грудной клетке и сдавленности в горле. Он заходится в кашле, ощущая, как с каждым вздохом все изнутри буквально раздирает, пока на его ладони не оказывается колючий, острый, испачканный кровью бутон чертополоха.