Maybe I'm the best mistake you ever made
It sounds so fucking beautiful when you say my name
I'm praying to a God, a God I don't believe
The more I hide my scars, the easier I bleed
Тем не менее, царевич не может удержаться от того, чтобы не пнуть со всей силы попавшуюся под ноги лавку: «Да почему я вообще должен успокаиваться, черт возьми?! Вот что теперь делать-то?!», — он проходится по рисунку иглы раздраженным, царапающим движением. Ты всегда говоришь, что я не думаю о ничьих чувствах, но я видел каждую секунду тоски в твоих глазах, и как бы я ни пытался согреть тебя, ты лишь застывал в моих руках с каждым днем… Я так сильно люблю тебя, но я этих чувств не искал… «Такая издевка, значит отпустил бы он меня или нет, не важно, всегда бы сходились в одной точке? Тогда это так странно было, словно ни с чего, это его решение. Хотя он, как выяснилось, тот еще мастер скрывать, что думает и чувствует на самом деле…» Внезапно он ощущает глубокий укол на ребрах, а затем- резкую, пронзающую головную боль. «А тебе еще что?!», — он вновь касается иглы, чувствуя пульсирующее, даже обжигающее тепло, а после укладывает ладонь на лоб, ощущая как сознание плывет, но не падая в дымку, а словно переключаясь. Это не похоже на сон, в нем нет расплывчатости и нечеткости, это будто бы… воспоминание? В котором он присутствует словно находясь со стороны и внутри одновременно, что позволяет замечать больше и видеть глубже. «И что я напишу им? Сам факт, что мне позволили отправить письмо, уже говорит о том, что не так уж губительно мое положение…», — Иван прикусывает кончик пера, скользя пальцем по шершавой поверхности пергамента, — «Врать я не хочу, но и говорить правду… О том, что я тут в шелках и золоте на месте первого наложника?», — в груди разливается горечь, — « Сказать без деталей, кратко, что в целом все в порядке- жив, здоров? И к чему такое письмо приведет? Они будут лишь тревожиться и переживать, что так или иначе я томлюсь в плену, и не дай бог еще какие-то люди положат за меня головы, а я буду наблюдать?.. Не лучше ли всем думать, что я сгинул тут, и так или иначе забыть, время-то лечит…» — Что, закончил? — из тягостных размышлений его вырывает обжигающий сердце покровительственный голос. — Не думаю, что стоит это делать, — ровным голосом роняет он, откладывая перо в сторону, не выдавая ни голосом, ни лицом всю бурю чувств, что внутри. Хмыкнув, Кощей лишь едва заметно кивает, выходя из комнаты. Царевич ждет буквально несколько секунд, едва сдерживаясь, чтобы затем яростно и злобно разорвать каждый черновик письма буквально в клочья. «Вот же мразь… Ну как это у него ловко и тонко выходит, еще раз подчеркнуть мое положение, ранить в самое сердце! А потом стоять рядом с этой вечной усмешкой и с наслаждением наблюдать, улыбаясь! » — Ненавижу… — шипит он, уничтожая пергамент, а затем в бессильном неистовстве сметает все со стола, — Как же я тебя ненавижу!!! Иван не знает, что Бессмертный остается за дверью, и его острое ухо слышит каждое произнесенное слово. Лицо Кощея едва ли выражает какие-то эмоции, а на губах все та же усмешка, но на дверном косяке остается глубокая, длинная борозда от когтей. А затем картинка поглощается темным, чтобы сменится на другую. — И что с лицом? — звучит насмешливый вопрос, отрывающий его от пятиминутного молчаливого созерцания пола, — Улыбнись, — продолжает Бессмертный. Он поднимает голову, сталкиваясь с лиловым блеском, ощущая от этого взгляда колющую по всему телу досаду. Губы юноши искривляются в жалком подобии желаемого Кощеем, много больше походящем на оскал. — Не выглядит как искренняя улыбка, — когти скользят меж кудрей. — Стараюсь как могу, — юноша не удерживается от того, чтобы огрызнуться — Да и зачем тебе искренняя? — васильковые глаза смотрят озлобленно, но это уже не полыхающее огнем чувство, а ровное тление. — Ты сам все усложняешь, — когти скользят по торсу, прижимая к себе, — Устал сидеть на цепи? Признай уже, что ты мой, и сможешь выйти отсюда, но уже совершенно в ином качестве, — клыки скользят по шее, пока бархатный голос в очередной раз нашептывает искушающие речи. — Ты прекрасно знаешь, что я так не сделаю, — царевич закрывает глаза, избегая столкновения с пронзительным аметистовым взглядом. — Тогда ты сам ограничиваешь свой статус кандалами. Только зачем? — тонкую кожу на шее мягко прикусывают, чтобы затем оставить поцелуй, расходящейся дрожью по телу, — Не лги себе в том, что тебе не хорошо со мной, — руки проскальзывают под одежду, опаляя прохладой — А может быть еще лучше, — кончик языка оставляет мокрый след на каемке ушной раковины. — Я лишь хотел, чтобы все это быстрее закончилось, — тихим шепотом произносит он, чувствуя, как от этих ласк по телу разбегается томительное тепло, что лишь множит горечь в сердце. — По-моему, все что ты сделал, привело к противоположному от желаемого результату, — опаляет его кожу усмешка. Иван внутренне замирает, ощущая, как по кончикам пальцев пробегает леденящая тревога. Они сталкиваются глазами — и в этом противостоянии царевич проваливается вниз, проигрывая его, чувствуя, как в груди расползается осознание всей фатальности происходящего. В итоге он отводит взгляд, выпутываясь из рук Бессмертного, спускаясь с коленей. Получив короткий кивок и тяжелый, задумчивый взгляд в спину он торопливо выходит из комнаты, и пройдя вереницу коридоров, оказывается в своих столь ненавидимых покоях. Юноша с тоской оглядывает комнату, останавливая свой взгляд на зеркале, большом и широком, в дорогой золотой рамке инкрустированной драгоценными камнями. Почему он никак не остановится? Что в нем такого для него? Иван ощущает, как на физическом уровне чувствует наполняющее с ног до головы отчаянье. «Я…совершил такую гигантскую ошибку», — юноша проводит по лицу ладонями, прячась от собственного отражения, — «Он действительно повелся на все это…на эту страсть, на мнимую податливость, он смягчился ко мне, подпустил ближе, но что это изменило? Ничего. Я лишь опоясал себя цепью еще крепче. Это никогда не закончится, с каждым днем он смотрит на меня все жаднее и пристальнее, позволяет мне больше и больше… А я следую за этим, в надежде, что дойду до точки, где смогу пробраться сквозь призрачную лазейку на свободу, но лишь отдаляю ее от себя… И сам начинаю проваливаться в это… Лучше бы я добесил его до того, чтобы он убил меня». Царевич подходит к кровати, цепляясь ладонью за столб балдахина, оседая коленями на пол, укладывая локти на кровать и пряча в них голову. «А какой смысл мне вообще продолжать пытаться?.. Это такая ничтожная капитуляция, смерть… Да и даст ли он мне умереть? Оставит нежитью, как хотел, и будет дальше развлекаться». Юноша замирает в этой позе на какое-то время, опутанный тягостными, колющими размышлениями, пока едва слышимое шуршание не отвлекает его. Обернувшись, он видит край плаща Кощея, уже уходящего от покоев своего пленника. Буквально несколько мгновений Бессмертный всматривался в фигуру, поверженную отчаяньем, борясь с желанием подойти, обнять, прижать к себе, пройтись дорожкой мягких, призванных утешить поцелуев по израненному печалью лицу. Он не делает этого, отчетливо ощущая это нежеланным, отвращаемым, ненужным для своего возлюбленного. «Хах, пришел посмотреть… Злорадствует над тем, как я низко пал», — руки Ивана до боли сжимают покрывало. Тьма сгущается, чтобы во мраке возник следующий образ. Он стоит у окна, пронзая горизонт отрешенным взглядом. Рука выскальзывает за оконную раму, сталкивая с теплым, уже весенним ветерком. Призрачный отголосок невозможной для него свободы. — Почему ты, черт возьми, не можешь успокоиться? — раздается над ухом шипение, и холодные руки резко разворачивают его к себе. «Черт, снова подкрался…» — с растерянностью думает юноша, всматриваясь снизу вверх в полный раздражения лиловый взгляд. — Почему ты не понимаешь, что все предали тебя? Что бросили здесь? Что сопротивляясь, ты борешься лишь за иллюзию и пустоту? — гневная, раздраженная речь льется, пока Бессмертный оттаскивая его от окна впечатывает в стену, обхватывая руками, скользя ими по телу, касаясь губами шеи, — Ты сам делаешь все это невыносимым, зачем? — поцелуи опаляют кожу, и эти касания словно проклятье, потому что вместе с этим шепотом они отзываются жаром по всему телу, — Сдайся уже наконец и все станет иначе, — Кощей заканчивает у самых его уст, накрывая его поцелуем страстным и яростным. И это куда хуже любых слов, потому что это захлестывает волной, и это тянет на дно, на котором невозможно дышать, с которого невозможно выбраться и всплыть, потому что вода в легких, потому что на этом дне- ощущение того, что отвечая на эти поцелуи столь много раз, он сам зашел слишком далеко, теряя ту опасную грань, где возбуждение тела отделяется от волнения души. — Нет, я не... — мотает головой царевич, разрывая касание, и упираясь ладонями в грудь мужчины, ощущая, как в душе разливается горечь, — Разве я недостаточно сдался тебе, чего ты еще хочешь? Ты получил все, что хотел… — он почти не может уворачиваться от этих губ, их лица катастрофически близко, холодные руки сжимают и прижимают его, они буквально упираются лбом в лоб. «Что ж ты за создание-то такое невозможно упрямое», — Кощей тяжело дышит, всматриваясь в васильковую лазурь. — Тебе самому-то чего не хватает? — царевич отворачивает голову в сторону, прикусывая губу, — Твоим желаниям я не противлюсь, все как договаривались… — в глазах пронизывающая тоска. — По-моему, ты тоже получаешь все что хочешь, кроме свободы, которой хочешь распорядиться с ужасающей глупостью. — На то она и свобода, чтобы распоряжаться ей, как угодно, — Иван не удерживается от горестной усмешки, — Тебе мало того, что я действительно наслаждаюсь близостью с тобой? Чего ты вообще добиваешься? Что, было бы приятно, чтобы я еще говорил что люблю тебя, для полноты картины? — юноша не замечает, как на этих словах лицо Бессмертного передергивается, и тот отстраняется, ослабляя хватку, — Для полноты унижения. Это ведь все, что ты всегда хотел, унизить и растоптать меня, смешать с грязью, продемонстрировать мне, какое я ничтожество… В тебе нет никаких чувств, но как же ты мастерски играешь с чужими… — голос на секунду проваливается вниз, вздрагивая, — Хочешь, чтобы я смотрел на тебя с искренним обожанием, пока ты трахаешь меня, да? Чтобы я был не просто твоей шлюхой, но влюбленной в тебя шлюхой? Поэтому стал таким внимательным ко мне, таким снисходительным… — рот царевича кривится в болезненной усмешке, — Ты никогда не останавливаешься на достигнутом, тебе всегда мало… — речь юноши становится совсем тихой, интонация- яростно изнеможённая, — Будешь и дальше изображать нежность, верно? Боже, если бы я чуть раньше понял, какой ты монстр на самом деле, на что ты способен, как тебе нравится ломать изнутри… Я бы действительно выбрал смерть. И я никогда… Эту фразу ему закончить не дают, Иван чувствует, что его вновь оплетают холодные руки, он не успевает даже поднять взгляд на Кощея- когтистая ладонь ложится на лоб, вспыхивая голубым светом. Но воспоминание не обрывается на этом, он чувствует легкое покалывание в боку и мысль, словно не свою в голове: я дам тебе вспомнить чуть больше. «Это…тупик», — Кощей подхватывает оседающего в его руках царевича, опускаясь вместе с бессознательным телом на пол, обнимая и прижимая к себе, скользя рукой по пшеничным кудрям, — «Что бы я не делал, выходит только еще хуже, он никогда не посмотрит на меня иначе, никогда не поверит мне… Да и себя я мучаю не меньше чем его, к черту все это. Останется, столько, сколько смогу удерживать... Я все еще могу, но…», — он закрывает глаза, гладя Ивана по спине, касаясь губами темени.This is the end, this is the end, this is the end of me
Playin' pretend that I'm available emotionally
I'm off a Benz, goin' 'round bends could be the death of me
I'm not ready, I'm not ready
— Что ж, свет мой, ты победил, так продолжаться просто больше не может, — тихо произносит Бессмертный, — Ты забудешь этот разговор, ни к чему…и вообще, — «Заканчивать это все на столь драматичной, и ко всему прочему, очевидно и прозрачно пораженческой для себя ноте, пожалуй, было бы слишком. Не хочу, слишком жалко будет выглядеть», — думает Кощей, вновь укладывая ладонь на лоб, — Последняя неделька в целом была так себе, паршивая. Так что отправишься домой, к своей дражайшей семейке, ушлой сестричке и лживому отцу, и каждый останется при своем. Выбросишь все это из головы, как дурной сон, и проживешь свою маленькую, слово пылинка, человеческую жизнь. Какая же ты заноза, в самое сердце… «Но в чудовищ не влюбляются, верно?», — с печальной усмешкой думает Кощей, подхватывая юношу на руки и осторожно укладывая на кровать, касаясь губами губ напоследок горьким поцелуем. Воспоминание заканчивается, уходя в темноту. Сам же Иван словно остается в ней, и обернувшись, видит самого себя, с сияющим ровным голубым светом глазами и отстраненным, не выражающим ничего лицом. — Это ты? — юноша осторожно скользит к ребрам. Молчаливый кивок. — Странно говорить с тобой, — ответом служит то же движение головой, — И вот зачем я тебе вообще сдался? — устало произносит царевич, вглядываясь в собственное лицо, которое, не выражая ни единой эмоции, выглядит почти чужим. — Не мне- ему. Так уготовано. — Уготовано ему… У меня и другие воспоминания есть, знаешь ли! Целое море, руками не объять! И они ничуть не меньше правда, чем это, — болезненно огрызнувшись, произносит Иван, растирая виски, — Да и эти тоже весьма так себе, между прочим! Черт, да в конце-то концов! Почему я должен прощать его, забывать все, что было тогда, верить ему, когда он врет мне, так же как и все остальные!? Еще и копался в моей голове значит! Да для меня ли он тогда это сделал, не смог вынести того, что не получал того, что хочет… — юноша снова чувствует подступающий ком в горле, — Он чудовище, и чувства делают его только чудовищнее, это абсолютно так… — Прошлое, — она говорит с ним ровным голосом, в этом правда нет эмоций: ни сочувствия, ни сожаления, ни упрашивания, — не изменить. Но так- вся правда. Может, это важно. Для тебя. — Я действительно ничего не могу сделать с тобой? — он всматривается в собственные глаза изнеможённым взглядом. — Цена высока. Решать тебе. Он уже решил. Видение рассеивается, и он в той же самой избе, находя себя на полу. Трудно понять сколько времени прошло, несколько минут или несколько суток. «Теперь понятно, почему это так странно ощущалось… Стер мне значит целую неделю из памяти, только ее? И только лишь раз? Точно ли это вся правда, с его магией мог проворачивать это со мной при каждом удобном для себя случае», — юноша запускает пальцы в волосы, растирая голову, движениями быстрыми и резкими, скрывающими в себе злость, — « А я все пытался понять, это же действительно словно вырванный кусок, все как обычно, ровно, и в один день, ни с того ни с сего, нет цепи, его словно нет в замке, и тот конь… Подумал значит, что лучше мне не помнить! И тут тоже самое, «я думал, выбирал подходящий момент» видите ли! Да даже не важно, какой мотив у него был, бесит, бесит до зубовного скрежета! И сейчас уже что-то там решил! Считает, что он весь из себя такой чертовски умный, может решать и планировать на десять шагов вперед за нас обоих…», — Иван чувствует, что злость в груди только пухнет, подобно тесту, и вот-вот выльется через край. Хочется буквально на физическом уровне вгрызться в пол, процарапать ногтями дыру до самой земли. Поморщившись, царевич садится, натыкаясь рукой на брошенный на полу плащ Бессмертного, сдернутый им в очередном приступе их безумного неистовства. Вздрогнув, юноша проводит ладонью по гладкой, черной поверхности. «Прошлого не изменить… Да, черт возьми, в этом-то вся и проблема», — рука сжимается на ткани, — «Я это и раньше понимал, но думал, что можно забыть, но и забыть его тоже нельзя… Только жить с ним дальше. Кощей…», — пальцы скользят вдоль прохладных перьев и мягкого меха на вороте, — « Где кончается твоя алчность и начиналась любовь, что тогда, что сейчас? Или оно одно для тебя? И все, же, как бы то ни было, ты действительно отпустил…». …Ты не знаешь, каково это, смириться, отпустить и потом увидеть тебя снова на пороге, и не иметь сил вышвырнуть прочь, пока не стало слишком поздно…But maybe I'm the worst, the worst you еver had
Tell you you're bеautiful then stab you in the back
You're prayin' I'm the one, but maybe I'm a curse
The more you try to fix me, the more you make it worse
Could you love me at my worst?
«Быть может, ты и тогда три дня тянул, просто размышляя что со мной делать, неугомонным?» — по губам царевича невольно пробегает печальная улыбка, — «Я могу перечислить немало справедливых поводов ненавидеть тебя, и все равно ведь у меня хватило дурости полюбить…», — юноша поднимается на ноги с плащом в руках, со вздохом откладывая его на край стола. В его голове мелькает еще одно воспоминание: пронизывающий холод, растекающийся во все стороны, и он пытается уснуть в нем, мучимый тревогами и неопределенностью. Его спутник, которого царевич едва ли видел раньше таким отстраненно-ледяным, полным злости и напряжения. И все же, тогда он проснулся укрытый тем самым плащом. Его неуверенно-недоуменное «спасибо», в ответ на это, и их столкновение взглядами- острое и глубокое.Don't try to call
Do not disturb, I do not want to speak
This is the end, demons are friends, angels are enemies
I'm just a fool, stuck in the past, your worst memories
I'm not ready for you to forget me
«Хм, интересно, что ты тогда думал и чувствовал… Не слишком ли это все…невыносимо не только для меня, но и для тебя, на самом-то деле? Можно ли сказать, что все шло хорошо, а я опять все испортил? Мы подобрались так близко к тому, что можно было бы назвать…даже не знаю как назвать это», — не смотря на всю тяжесть в груди, он не может удержаться от ироничного смешка, — « Не всякая взаимность счастье… Можем ли мы не причинять друг другу страданий? Мой мельчайший шанс…на что? Что же я на самом деле смогу выбрать? И не буду же я просто сидеть на месте и… ждать непонятно чего, ну уж нет!», — Иван поджимает губы, барабаня пальцами по столу. Затем вновь окидывая комнату взглядом, подходит к стене, собирая в руки черепки кувшина и осколки зеркала. В какой-то момент юноша на секунду замирает, уже без колотящей ярости вглядываясь в собственное лицо, кажущееся таким знакомым и немного чужим одновременно. «И кем я стал рядом с ним, с этой иглой? Или она лишь раскрыла потенциал, что всегда был, раз я...такого происхождения?», — васильковые глаза смотрят на него пронзительно, отблескивая глубоким сложным чувством, — «Серый сказал, что не важно, изменился ли я, я это всегда я… Но кто я такой? На самом деле? Я думал, что меня определяют мои решения и поступки, но были ли они моими в действительности? Хочется верить, что хотя бы какая-то часть да...Только вот какая? Что во мне главное, что я не растерял так или иначе, несмотря на все, что произошло?..» И хотя все в его жизни толкало к тому, чтобы бы опустить наконец руки, его упрямство и неутомимость духа не вымывались в этом нескончаемом потоке уготованных судьбой перипетий. «Почему я, зачем все это случилось… Это все не важно, на это уже не повлиять. Что я буду делать с этим дальше- вот главный вопрос», — спустя некоторое время юноша откладывает собранные осколки, решительно берет со стола воронье перо в руки и выходит из избы прочь, направляясь к лесу. Спиной, краем уха он слышит разговор двух женщин, стоящих у соседних домов: ….Слушай, так странно, солнце печет, а холодно, будто осень… Да, наверное дождь снова собирается, укутайся в платок… «Да, и в правду, холодно», — царевич ощущает, как по коже бегут мурашки, усиливающиеся с каждым шагом, приближающим его к лесу, — «Быть может, не так он и далеко. Что ж … это действительно не может больше продолжаться так».Could i love you even though that, that it hurts?
Could i love you, could you love me?
Could i love you at your worst?
Рука сжимает в руке перо, ощущая гладкую поверхность.