Через трещины
в нас проникает свет.
******
Март. У многих этот месяц ассоциируется с теплом не так давно начавшейся весны, когда наконец-то можно сменить неудобное зимнее пальто на что-то лёгкое, более подходящее для пятнадцати градусов. В воздухе витает аромат любви, первых свиданий — так говорят поэты, — и, конечно же, цветущей сакуры. Хочется подольше задержаться на свежем воздухе, впитывая в себя этот приятный запах. Единственная проблема — люди. От туристов нет отбоя, да и сами жители не прочь прогуляться под солнышком, оставляя всю работу на потом, а водителям приходится наворачивать по двадцать кругов вокруг торгового центра и набережной. Юноша сильно хмурится, выходя из машины и сталкиваясь с могущественным противником всех вампиров — солнцем. Лёгкий ветерок треплет волосы, касаясь их совершенно невесомо, и эта свежесть расслабляет. Заставляет отбросить все свои мысли на задний план, думая лишь о чём-то высоком, не постигаемом простыми смертными.«Сегодня всё решится»
Осаму лениво снимает бежевый тренч, желая оттянуть неизбежное, аккуратно вешает его на спинку соседнего стула и садится. Водолазка вкупе с бинтами под ней несильно теснят горло, душа и немного отрезвляя, возвращают к реальности. Руки мелко потряхивают, а в голове разворачивается побоище. Когда парень ехал в кафе, успел обдумать всё, и это придавало ничтожную уверенность в себе, но сейчас Дазай ни в чём не уверен. Что стоит говорить, о чём нужно помалкивать, а какие темы вообще не затрагивать даже мельком? Он просто сбит с толку. Шатен по привычке заказывает кофе, попросив не добавлять сахар, и продолжает ждать. Йосано должна вот-вот прийти. Они не виделись около двух месяцев после того, что произошло в ресторане. После того как его сердце разбилось вдребезги и вновь склеилось не без посторонней помощи. Если же разговаривать с отцом не было никакого смысла — он просто не станет слушать, высказывая свою точку зрения, то объясниться с сестрой можно было попытаться. И она согласилась. Двадцать седьмое марта планировалось очень насыщенным, ведь Чуя, чёрт бы его побрал, ждёт Дазая вечером. Ещё и этот факт успел нехило так потрепать нервы. Написал накануне вечером: «Я освобожусь в три. Где-то в четыре буду дома. Приедешь». И неясно спрашивал он или ставил перед фактом: «Ты приедешь, Осаму». От этого было ещё тяжелее. Ему предстоит внутренне трудная беседа с Акико и вечер с Чуей, который чего-то хочет. — Вы же, вроде как, вместе, да? Может, он просто соскучился? Почему сразу должно что-то случиться, чтобы Чуя позвал тебя к себе? — предполагал Ода, шикая на Анго, что норовил свистнуть чужой кусок пирога. Сакагучи тянулся через весь стол, поджидая, когда парень, сидящий полубоком, отвлечётся, и пододвигал тарелку с прелестью, испечённой женой Сакуноске, ближе к себе. Вот гад! Он съел уже три и зарился на кусок Дазая! «Вы же, вроде как, вместе». Вместе. Шатен впал в ступор. Слышать такое от Оды непривычно и как-то неправильно, что ли. Мужчина больше подходил на роль отца, нежели сексолога или психолога, с которым захочется обсудить нечто подобное. Они никогда не разговаривали о личной жизни парня, а тут на тебе. Ода решил бросить смущающий камень в его поросший сорняками огород. Осаму глупо глядел перед собой, крутя что-то в черепной коробке, пока Сакуноске разбирался с Анго. — Я не… Мы… Это… Боже, — вымученно охает парень. Всё было сложно. Они проводили время вместе, горячо целовались и… На этом всё. Встречались они? Возможно. Говорил ли кто-то из них о своих чувствах? Нет. Осаму до сих пор ощущал эту недосказанность между ними, порождающую непреодолимый страх. Страх, что Накахаре однажды всё надоест, пожирал юношу по ночам всё то время, что они не виделись. — Это же Чуя, — с непонятной досадой проскулил шатен, крутя ручку между пальцами, когда Анго получил по голове каким-то отчётом. Громко пискнув: «Ауч!», он всё-таки успешно приватизировал тарелку и её содержимое. Всё равно Осаму не хотел есть. Кто бы мог подумать, что этот заучка, с которым Ода познакомился ещё в универе, будет вытворять такое. Это же преступление! Целое безжалостное покушение на пирог! — Мы не виделись две недели, так как он был занят. А тут вдруг решил, что надо встретиться. Он даже не спросил, хочу ли я увидеться с ним! — А ты не хочешь? — Это уже другой разговор, Одасаку… — Может, освободился? Ты много думаешь, Дазай-кун, — беззаботно лепетал Сакагучи, отвоевав желаемое и глядя на Оду, что с презрением смотрел в ответ. Вкусно. — Не гадай, а просто дождись. Глядишь и довольным останешься, — подмигнул он, ухмыляясь. Ему дурно. Как не думать, когда тебе говорят такое?! Что значит «довольным останешься»? Они просто хорошо проведут время? Отдохнут? К чему эти эмоциональные махинации? Что Анго имел в виду? Осаму не заметил, когда пришла Йосано. Девушка ослепительно улыбнулась, и юноша сам не понял, как расплылся в искренней полуулыбке. Сестрица выглядела потрясающе. Чёрное приталенное платье с квадратным вырезом, отлично подчёркивающим выпирающие ключицы. Волосы собраны в аккуратный хвост с длинной чёлкой, обрамляющей лицо. Недурно. Первые минут тридцать проходили гладко, потому что разговор шёл абсолютно по другому течению. Из головы как-то вылетело то, ради чего они собрались. Девушка ярко рассказывала о недавней поездке в Нагасаки, показывая фотографии, что успела сделать за свой недолгий отпуск. А Осаму лишь заинтересованно слушал, иногда интересуясь деталями. В сестре всегда была страсть к путешествиям, словно змея, обвивающая каждую венку. Дазаю это нравилось. Видеть, как у неё загораются глаза при обсуждении какого-нибудь острова или природного памятника — поистине потрясающе. — Ты не собираешься возвращаться? Юношу, будто обдало ледяной водой. Вопрос был слишком неожиданным, ударяющим в лоб. — Ты не собираешься возвращаться домой? — негромко повторяет Акико, смотря прямо в душу. — Отец уже успокоился. Он… Примет тебя… Всё простит. Ты просто должен вернуться, Осаму, извиниться и всё станет хорошо… Как прежде, — она горько поджимает губу, затаив дыхание. Хорошо? Она издевается? Никогда не было хорошо, а тут вдруг станет. То есть, чтобы всё стало прекрасно, нужно было просто поцеловаться с парнем? Абсурд. Вернуться значит проиграть. Извиниться — унизить самого себя. Дазаю потребовалось два месяца, чтобы понять одно — он не вернётся. Как бы сильно отец ни злился — плевать. Такими глазками-бусинками Акико смотрела на брата в детстве, моля стащить со стола в гостиной конфеты, пока внутри отец решал какие-то важные вопросы. Приходилось придумывать целый план, как незаметно пробраться в комнату и не спалиться. Тогда игра стоила своих свеч, но в данной ситуации это не прокатит. — Как долго ты будешь витать в облаках, сестрица? — слишком холодно режет парень, вздымая бровь. Дазай делает глоток уже порядком остывшего кофе, слегка сощуря глаза. — Что ты имеешь в виду? — Ты всю свою жизнь защищаешь его, боготворишь, оправдываешь любой поступок. Неужели, ты считаешь нашего отца прекрасным родителем и великолепным учителем? Воспоминания — самое ужасное, что есть у человека. Будь возможность избавиться от всего лишнего, Осаму бы первым записался на удаление этого хлама из мозга. Детство — это, когда всем похуй на тебя. Мать привыкла закрывать уши, сжимая глаза до боли, когда в соседней комнате отец «нравоучал» сына. Больно до дрожи в пальцах с маленькими шрамами. Дазай-старший любил ножи. Большие, маленькие, охотничьи — любые. Такое себе увлечение, но кто ему запретит? Сделал ошибку? Будь добр терпеть, заклеивая рану пластырем, и переписывать всю тетрадь заново, выбросив ту, что перепачкана в красных каплях. Лучше, конечно, сжечь. Солгал и это всплыло? Лучше вообще домой не возвращаться. Непочтительно отнёсся к гостям, что уже в сотый раз за неделю приехали узнать, как у вас дела? Можешь забыть о сне на спине минимум на месяц. — Это наш отец, Осаму, я не могу думать иначе. Он столько сделал для нас, что мы просто должны быть… — Нет, не должны. Ты так наивна, оглянись вокруг! Кого ты видишь? — юноша указывает на людей, сидящих рядом. — К чему это? — Ты видишь среди всех этих людей нашего отца? Нет. Если бы он переживал, то был бы здесь, — хмыкает парень. — Ты говоришь о каком-то прощении и том, что всё будет хорошо, словно мы опять оказались в детстве. Всё было хорошо у тебя, сестра. Всё было у тебя, — с расстановкой произносит он. — Я боялся идти домой, когда получал оценку ниже, чем его ожидания. Боялся сказать что-то не то при нём. Боялся слишком громко дышать, потому что его это могло выбесить. Звучит забавно, но если вдуматься — ничего веселого нет. Я не собираюсь терпеть это снова. Прости, но я устал. И Йосано молчит, будто обдумывает сказанное. Смотрит исключительно в свою кружку, не поднимая глаз. На лице ни единой эмоции. Она слишком спокойна для подобных разговоров. — Это всё из-за племянника Огая, верно? — лучше бы молчала дальше. — Как и предполагал отец… Ты не понимаешь, что он просто морочит тебе голову? Ты ему не нужен. Это план Мори, понимаешь? Он ненавидит нашего отца и решил через своего племянника насолить ещё больше. Это игра. Этот рыжий прост… — Замолчи, прошу тебя, — на душе горько, но голос не дрогнул. Не стоит говорить о Чуе при нём. — Ты же сам сомневаешься, я вижу. Ты знаешь, что это всё ложь. Прекрати вести себя, как ребёнок, прошу тебя, — Акико берёт его за руку, с мольбой в глазах смотря на брата. — Возвращайся, прошу. Мне тебя не хватает, — шепчет девушка. По столу проходится вибрация. Телефон зазвонил очень вовремя. Дазай не собирался давать никаких обещаний и надежд. Он не сдержит. Йосано хмурится, извиняясь, и отвечает на вызов. Осаму даже не пытается вслушаться в голос по ту сторону мобильника. Ему это не к чему. Даже, если звонит отец. Думать не хочется. — Без меня нельзя? Поняла, да, сейчас приеду, — кивает девушка, вешая трубку. — Прости, мне нужно ехать, — разочарованно вздыхает, вставая из-за стола. — Всё в порядке, — успокаивает парень. Будет лучше, если сестра уедет. — Мы ещё встретимся? — Да, конечно. — Отлично, — девушка накидывает на плечи лёгкое пальто. — Я напишу тебе, пока-пока. — Пока. Кофе совсем остыл. Дазай скорее машинально сделал последний глоток, хмурясь. Фу. Встреча с сестрой облегчения не принесла. Стало ещё труднее. Мысли о том, что Йосано права и парню следует вернуться домой — отвратительны. Он не вернётся. Но почему-то именно они закрались в голову. Спустя десять минут, когда Осаму уже оплатил счёт и собирался выезжать к Накахаре, он получает СМС весьма содержательного характера.16:01
— Нет. Ты не приедешь. В каком, блять, смысле?! В смысле он не приедет?! Что за херня?! Чуя издевается над ним?! В голове всплывают слова сестры, подбавляемые пришедшим сообщением, что Осаму готов взвыть. Рыжий даже не пытается как-то оправдаться. Безэмоционального «Я занят» было бы достаточно. Дазай не приедет? Ага, конечно. Специально приедет, чтобы убедиться, что всё в порядке. Или не в порядке. Трудно заставить себя успокоиться в такой ситуации. Шатен нервничает. Он сам не понимает, что происходит между ними. Встречаются ли они или их «отношения» объясняются обычной скукой? Больно давать себе малейший повод на одну мысль, что Чуя делает всё это ради дяди. Рыжий наиграется, Мори получит, что хотел, и Осаму останется один. Пожалуй, этот исход будет больнее всего. Шатен паркуется на первом попавшемся свободном месте. Сегодня как-то душно, несмотря на ветер. Или это всё из-за того, что творится в его голове? Дверь подъезда открывается, когда невысокая девушка выходит из дома, и Осаму не упускает возможности проскользнуть внутрь. Четыре этажа вверх и перед ним двадцать третья квартира. Он был здесь всего несколько раз, однако каждый, как первый. Два стука и шаги по ту сторону. Дверь открывает сам хозяин обители, смотря на гостя с нескольким возмущением. — Что ты здесь делаешь? — в большой толстовке и широких штанах Накахара выглядит, словно пятнадцатилетка. Такой маленький и злобный, что Осаму пытается не засмеяться, видя недовольство на чужом лице. За спиной юноши кто-то оживлённо беседует в гостиной по телефону. Парень хотел было что-то сказать, да внутри всё сжалось. Он пожимает плечами, не зная, как объяснить его неожиданное появление здесь. Неловко говорить о том, что Осаму здесь, дабы убедиться в чувствах рыжего. — Ты неисправим, — театрально цокает Накахара. — Заходи.Он правда сомневался в нём?
— О, Дазай-кун, добрый вечер, — улыбается Огай, выходя из гостиной. Он пожимает протянутую парнем руку. — Добрый, Мори-сан, — незамедлительно приветствует мужчину шатен. — Давно не виделись, надеюсь, у Вас всё хорошо. — Лучше и быть не может. Ну, я пожалуй оставлю вас. У меня ещё есть дела на сегодня и, Чуя, — внезапно обращается дядя к племяннику, — помни, что я сказал. — Да-да, я помню, — смущённо бубнит рыжий. — Отлично, тогда хорошего вам вечера. Кажется, Огай был первым, кто догадался об их связи ещё там, в машине, когда забрал детей из больницы. Не сказать, что он был очень рад этому, всё-таки отношения с отцом Дазая сказались на мужчине сильно. Однако видеть своего посвежевшего племянника с искорками в глазах — потрясающе. Когда на день рождения дядюшки рыжий притащил с собой Дазая, Коё лишь пожала плечами. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы всё было хорошо». Правда, разговор с Чуей каждый раз не клеился. Ему было неловко говорить о подобном. Он понимал, что чувствует что-то, но объяснить этого не мог. Дазая хотелось прибить. Зашить ему рот, чтобы он помолчал лишнюю секунду, а не нёс какой-то бред в три часа ночи, мешая спать. Дазая хотелось. Но Накахара не был готов говорить об этом. — Я всё равно не понял, что ты здесь делаешь. — Ты сам позвал, — удовлетворённо мычит шатен, съев ложку торта. Он вот-вот словит гастрономический оргазм. Озаки обалденно готовит. С этого дня праздник цветения сакуры станет его любимым. — А говорил, что сладкое не любишь, — хихикнул Чуя, сидя рядом на стуле так, что его ноги слегка касаются чужих. — До тебя второе сообщение не дошло, рыба? — До меня вообще туго доходит, Чуя-чи, если ты ещё не понял, — рыжий фыркает. — К тому же, я отменил все свои планы, чтобы встретиться с затворником-тобой, а ты так жестоко поступил с таким бедным мной. Не стыдно? — нарочито угрюмо произносит шатен. — Да? Какой ужас! Как я мог так поступить? — подыгрывает Чуя, не скрывая улыбки. — Сам до сих пор не могу отойти. Вот, сижу тортом горе заедаю. — Бедный, да как ты ещё жив после такого? — Сам не знаю… Эй! — Чуя бессовестно тянется к чужой тарелке и ворует чайной ложкой кусочек торта, отправляя её в рот. — Так вообще-то нечестно! Это моя тарелка! — обиженно тянет Дазай, наблюдая за тем, как рыжий довольно облизывается, ухмыляясь. — М-м, вкусно. — Ещё бы! Это же из моей тарелки! — Осаму возмущён. Его утром обделили пирогом, который был вообще-то привезён специально для него, и не важно, что парень сам отказался. Зато сейчас отказываться он был не намерен. — Ой, за-ну-да! Хорошо, Мистер Это Моя Тарелка, я возьму другой. Чуя отрезает себе кусочек под пристальным наблюдением тёмно-шоколадных глаз, кладёт его к себе на тарелку и Осаму наконец-то спокойно выдыхает, успокаиваясь. Угроза миновала. Вот только в глазах хозяина квартиры черти пляшут, а Дазай сегодня идеально спокойный для таких игр. Пока парень отвлекается на пришедшее на телефон сообщение, Накахара черпает ложкой ещё один кусок, незамедлительно отправляя его в рот. Рыжий гаденько хихикает, прожевав. — Это что было? Я скоро совсем без торта останусь! — обречённо произносит юноша, откладывая мобильник. Отвлекаться вообще нельзя. — Без торта? Перед тобой больше половины, Осаму, — смеётся Чуя, указывая ложкой на большую тарелку по центру небольшого стола. — Прекрати есть мой торт, — с расстановкой говорит гость, стреляя гневным взглядом в этого хитрого лиса. — Или что? — по-кошачьи щурит глаза рыжий.******
— Чуя? — Дазай накручивает огненную прядь на палец, наблюдая за тем, как та переливается в свете луны, падающем небольшой полосой на кровать. Часы, стоящие на небольшой тумбочке, отбивают без пятнадцати два. — М-м? — Накахара бы хотел уснуть, да Осаму слишком заноза в заднице. Мешает. Ему вообще-то завтра… Никуда не нужно, но всё равно спать хочется! — Я люблю тебя, — в комнате воцаряется недолгая тишина, когда Накахара хмыкает в чужую шею, покрытую бинтами — чёрт, он их когда-нибудь вообще снимает? — хитро приоткрыв глаза. — Спасибо. — Эй! Ты должен был ответить взаимностью! — Ох, Господи, как же мне надоели твои игры. Я тоже люблю… себя, — вредничает рыжий, по плечи накрываясь одеялом. В комнате слегка зябко. Днём плюс пятнадцать, а ночью все минус сто. Накахара прижимается ближе, потому что рядом с Дазаем,«Спасибо»
На следующий день Чуя вытащил его из дома. «Тебе нужно подышать! Сидишь, как затворник, пока жизнь мимо проходит! Давай-давай, идём!» — тянул за руку Накахара в сторону набережной ранним холодным утром. «Ты, словно моя персональная бабушка», — хихикал шатен, потряхивая замёрзшими пальцами. Приходилось делиться перчатками, дабы эта «рыба» не отморозила себе плавники и не откинула их в конечном итоге. Что за ребёнок?!«Спасибо»
Неловкость и смущение тогда никуда не делись. Если Осаму мастерски скрывал их под маской, глупо отшучиваясь, то Чуя предпочитал абстрагироваться, всё равно ярко краснея. В этом было даже что-то забавное. Ляпнуть какую-то пошлость, специально нежно проводя по волосам и замечая, как такой спокойный парень ломался, бубня в ответ на нескрываемый со стороны шатена смех: «Ничего смешного, Осаму!» Смешно не было. Накахара не мог определиться. Делает он это всё только из-за обещания Оде? Правда что-то чувствует? Принял ли он до конца факт того, что Дазай должен был (вообще-то!) жениться, а сейчас даже не вспоминает об этом? Переломным, наверное, стал тот момент, когда рыжему удалось развести парня на разговор. Осаму любил болтать, но перспектива поговорить о родителях его что-то не прельщала, но Накахара подобрал ключ. Шатен слушал молча, изредка сильнее сжимая лежащего рядом. Вспоминать отца и его «приколы» не хотелось совсем, но рано или поздно это пришлось бы сделать. Чуе было тревожно, пока он внимал произнесённое практически шёпотом. Ночью открываются сердца. Ночью открылось сердце Дазая Осаму.«Спасибо»
— Глупая рыба…