Коллективное бессознательное

Насмеявшись вволю, Мордраг выдаёт: — Красть у наивных людишек скучно, но они забавные. Нет, ну каким же нужно быть дурнем, чтобы отдать руду невесть кому! Сомнительно, что Уистлер спустит с рук, что его обдурили, но радость от достигнутой цели войти к Мордрагу в доверие перевешивает опасения проснуться с перерезанной глоткой. — Оружие мне… — рукоять ещё не испытанного в бою меча приятно холодит ладонь, — нужнее, чем ему. Возможность узнать оружие в деле вскоре выпадает на пути: один из стаи падальщиков издаёт пронзительный визг. Мордраг зло сплёвывает и, обругав настырную глупую птицу, вынимает стрелу из колчана. Двумя руками проще удержать меч, но так кажется на первый взгляд. Двуручный — да, а одноручный — на то и одноручный, что предназначен для одной руки. Удаётся увернуться от удара большим мощным клювом и даже замахнуться. Мгновение — и падальщик падает замертво, пронзённый, увы, не лезвием, а стрелой. — Фью! — присвистывает Мордраг и вешает длинный лук на плечо, после морщит лоб. — Когда я решил притащить тебя в наш лагерь, не думал, что драться не умеешь. Как ты не сдох ещё во внешнем мире? Он подбирает одну из туш и со словами: «На, неси. Раз в бою толку нет, хоть на это сгодишься», — протягивает. Придётся и в этот раз послужить носильщиком, да и ужинать, судя по тому, что солнце скрылось за скалами, доведётся не в стенах лагеря. Некоторое время путь продолжается молча, вопрос назревает неподалёку от охраняемых недобро зыркающими стражниками ворот. — Дорога в земли орков, — поясняет Мордраг. — Можешь прогуляться, если надоело жить, но без меня. С твоим умением драться ты и орчонка не завалишь, не то что здорового бугая. Откуда такой взялся? — Из Нодена, — напрашивается — не шутка — правда. …в которую, само собой, Мордраг не верит. — Драться не умеешь, значит, здесь очутился не за убийство, — делает он вывод. Следовало ожидать, что последуют неудобные вопросы — о прошлом, о внешнем мире, о котором нет ни малейшего представления. В потерю памяти Диего не поверил. Сомнительно, что этим получится одурачить остальных. — Ну почему? Убить можно и голыми руками! — …или подкравшись сзади и перерезав глотку! — Мордраг хмурит брови, глядя на плечи. — Хотя… Мышцы у тебя не дряблые. Если любишь кулачные бои, это хорошо. Умение набить морду пригодится всегда и везде, но всё же я бы посоветовал взять пару-тройку уроков у Корда. Об обитателях колонии в целом и Нового лагеря в частности ещё предстоит выяснить, и сейчас на это нет смысла тратить время. Хотя за болтовнёй оно летит незаметно, но отвлекает от дороги, которая сворачивает в сторону и пролегает между горами. Настырного падальщика и в этот раз Мордраг укладывает стрелой — хороший он не только вор, но и лучник. Выдрав из туши стрелу, он возвращает её в колчан, после продолжает путь… …который приводит к хижине, рядом с которой человек в доспехах Призрака что-то помешивает в котле. Тот ненадолго замирает, окидывает путников взглядом, после продолжает занятие. — Кто это? — назревает вопрос. Темнеет, и напроситься на ночлег не помешает. — Это Кавалорн, — отвечает Мордраг. — Если хочешь, потрепись, но учти: я пойду дальше. — С Призраком он явно не дружит. — Если будешь меньше отвлекаться на ерунду, до ночи придём к охотничьей хижине. Там наш человек. Слово «наш» не пролетело мимо ушей. Мордраг определённо настроен дружелюбно. Крайне сомнительно, что он таков со всеми, иначе ему бы за тягу присвоить ему не принадлежащее кто-то перерезал бы глотку. Он хитрый лис, и это качество отпечаталось на его роже. С ночлегом Мордраг не обманул: до охотничьей хижины удаётся добраться, когда стемнело и дневной зной сменился ночной прохладой. Где-то неподалёку завывают волки. Мордраг ведёт к костру, ненадолго останавливается, поднимает руки вверх. — Уймись, свои! — бросает он и, когда прицелившийся в него человек опускает лук, идёт к костру. — Теперь вижу. Мало ли, кто по ночам шастает! И оркам, знаешь ли, не всегда сидится на их землях. — Слова охотника, чью нижнюю половину лица прикрывает синий платок, дают понять, с кем, возможно, придётся столкнуться. — Нечасто ты таскаешь людишек из Старого лагеря. — Случаются исключения! — Мордраг садится на землю, пододвигается к костру. Глупо — стоять с перекинутой через плечо тушей, когда двое сидят. Она с глухим стуком валится на землю. Ещё немного — и дым костра отгоняет назойливых комаров и мошек, которые после себя оставляют неуёмный зуд. — Эй, как звать-то тебя? — Охотник знает имя Мордрага… …значит, его интересует чужое. Всех волнует имя… …которого нет — и быть не может. — А тебя? — Называться так, как предложил Диего, нет желания. В лучшем случае раздастся бурчание: «Ну и имечко», — а в худшем — обвинения во вранье. — Эйдан я. — Охотник благо бросает взгляд на тушу. — Предлагаю оставить мясо мне, а я вас кормлю кротокрысятиной. Забил молодого и не слишком жирного. Зубы не поломаете уж точно. Благо волчий вой, слишком близкий, обрывает разговор, и после тот течёт в другое русло. Мордраг охотно делится впечатлениями, чьи перья в Старом лагере ему удалось пощипать. Имена ни о чём не говорят, но сверкающий на его пальце перстень даёт понять — он обокрал кого-то важного. Эйдан отмалчивается и время от времени прокашливается. Лишь один раз открывает рот, чтобы задать вопрос: — Ты часом у придурков из болот по карманам не пошарил? Курить охота… Мордраг кривит рот, но в сумку лезет. — Последний, — достав косяк, выдаёт он, — так что всем по паре затяжек, не больше. Не всегда рыбка клюёт на наживку, приходит на ум. Забавные типы из Болотного лагеря берегут свою болотную траву как зеницу ока и не позволяют шарить по карманам. Не исключено, что Мордраг врёт… Когда Эйдан протягивает косяк, приходится брать. Предстоит немалая работа — подстроиться под обитателей колонии, а отказ от угощения не поспособствует тому. Первая затяжка порождает кашель. Вторая идёт куда легче. После третьей веки смеживаются сами собой… …и поднять их оказывается не под силу — не из-за ощущения, что они слиплись или зашиты, но потому, что нет желания пробуждаться ото сна длиной в несколько сотен лет, а то и в тысячу. Даже ощутимые удары по щекам не умаляют чувство безмятежности. Глаза открываются веки с трудом, и медленно возвращается сознание из Нодена под Барьер, в колонию с её неприветливыми обитателями. — Очухался? Славно! — Мордраг зло зыркает глазами и затягивается, после, выпустив дым из ноздрей, швыряет окурок в костёр. — Чего это тебя так торкнуло? Первый раз, что ли? — Да! — только и остаётся, что признаться. В голове шумит. — Ни хрена себе! — Мордрага всё же развезло. Его пробило на смех. — Дожил почти до седин, а болотную траву не пробовал. Что, правда ни разу? Ему под дурью мерещится невесть что. В отражении в воде удалось рассмотреть русые волосы безо всяких седин и молодое лицо. И вопросы сыплются дурацкие. — Представь себе! Бывает и так. — Дурацкий получается разговор. Благо его обрывает улёгшийся на постель Эйдан: — Эй, если хотите, трепитесь, но потише. Коль припёрлись, постерегите мой сон. Некоторое время висит тишина, прерываемая временами гулом Барьера, уханьем совы, стрёкотом кузнечиков и треском пламени. Когда Мордраг поднимается и отходит, добавляется ещё и звук льющейся струи. Надежда, что он угомонился, оказывается напрасной. — Может, ты и с девкой ни разу? — ехидничает он. — А ты много их тут видел? Ответы вопросом на вопрос выручают уже не первый раз. — Гомезу присылают… — Мордраг сопит носом. — Ублюдок, правда, не делится. Точнее, делится, когда бабёнка ему надоедает, но только со своими жополизами. Если та доживает, конечно. Чаще сам забивает до смерти. Он посерьёзнел. Значит, дурацкие вопросы больше задавать не будет. Так и вышло: о прошлом он спрашивать перестал, но охотно поделился, как пообещал в обмен на толику ласки вырвать одну из девиц из лап Гомеза, но та оказалась слишком запуганной, чтобы согласиться. «Ради бабёнки башкой я бы не рисковал, но надоело постоянно спускать в кулак», — этими словами завершил Мордраг рассказ, после улёгся прямо на землю и закрыл глаза. Эйдан храпит. Надо бы последовать его примеру, но боязно. Хотя дурман от болотной травы прошёл, оставив после себя головную боль и кашель, но кажется, что стоит сомкнуть веки — и глаза больше не откроются. Только разум останется бодрствовать. Благо болотная трава одарила не только головной болью, но и бодростью. Остаётся таращиться на языки пламени и придвигаться к костру — не в поисках тепла, но света.