Коллективное бессознательное

Диего молча ест и морщит лоб. В его взгляде отчётливо читается: «Я тебе не верю». — …и ты даже не пытаешься меня остановить. — Хочется просто-напросто взять и оборвать затянувшееся молчание — настолько, что кусок мяса идёт не в то горло, отчего грудную клетку начинает раздирать удушливый кашель, а из глаз невольно брызжут слёзы. Если Диего и намеревался сперва доесть, а потом побеседовать, то теперь вынужден прерваться. Он отставляет миску, подходит и хлопает ладонью по спине. Рука у него тяжёлая, и в этом ни разу не возникли сомнения, а теперь догадка подтвердилась. — Зачем? — усмехается он. К пышным усам прилипло зёрнышко риса, и он стряхивает его. Вернувшись к столу, он садится на табурет и закидывает голень на бедро, после, стуча пальцами по столешнице, поясняет: — Дураки, которых оттуда погнали сраной метлой, случалось, возвращались, но… Скажу так: тут тоже не прижились. Намёк более чем красноречив. Здесь не любят тех, кто пытается выслужиться перед двумя господами. Выход один — прижиться хоть где-нибудь, чтобы не пришлось гадать, как уберечь шкуру вне стен лагеря. «Можно пойти на болота», — даже не мысль мелькает, а точно кто-то напоминает едва слышно — настолько, что тембр голоса не различить. А ведь дельная мысль — приблизиться к тому, ради кого послан. Может, прошло мгновение, а может — и треть дня Диего испытующе, щуря глаза, таращится — как пить дать ждёт реплики. Неважно, сколько времени хватает рассудку прогнать морок и начать здраво мыслить. — Болотный лагерь, как вижу, ты даже не рассматриваешь, — вырывается наружу то, о чём в последнее время думалось. — Тут ты ошибаешься. — В два шага Диего оказывается рядом и, снова хлопая тяжеленной пятернёй, но уже по плечу, наклоняется и тихо, словно боится — а может, и в самом деле опасается, — что беседу кто-то подслушает, поясняет: — На самом деле мне срать, куда ты отправишься: мне же меньше возни. Но на всякий случай напомню: если присоединишься к другому лагерю, твой путь к магам Огня может закрыться. Не хочется уточнять, связано ли его стремление помочь пересечь врата к замку с желанием выбраться из-под Барьера или он хочет получить толику награды от магов, которые, как сам сказал, щедро платят своим гонцам. Это и не имеет значения. Куда важнее пища для размышлений, что он подкидывает. Мордраг вхож в замок, потому что служит магам. Можно сколько угодно надеяться пойти его путём, однако рассчитывать, что первый встречный оборванец способен дослужиться до гонца так же легко, как обоссать два пальца, станет только придурок понаивнее Мада, а таких Ноден никогда не посылает. Стражи далеко не всегда сильны. Стражам предстоит многому научиться у людей, чтобы не привлекать к себе внимание злых сил, на борьбу с которыми посланы… …поэтому зачастую Стражи жертвуют памятью. В голове гудит — совсем как во время перехода из Нодена в этот мир. Пока неясно, случайно ли сохранилась память или для того, чтобы, подобно новорождённому слепому детёнышу, не пришлось тыкаться по углам в поисках материнского соска, а напрямую следовать цели. Возможно, со временем это выяснится. Возможно, и нет… — Эй, у тебя кровь идёт носом, — говорит Диего. — Странно, вроде Буллит не сломал его. Ну вот, озадачивается, морщит лоб в раздумьях. Подозревает неладное? — У меня так бывает… — приходится врать, — с детства! …которого не было. — Понимаю. У самого было, когда кто-то более сильный возил мордой по земле. Тогда я обижался, но не монимал, что именно в тот миг отращивал кулаки… Впрочем, мы отвлеклись! Есть дело. Благо кровь быстро прекращает идти. На кулаке и то дольше засыхает. Следовало догадаться, что этот хитрый мясной жук попытается извлечь выгоду из похода в Новый лагерь. Остаётся только выслушать его — хотя бы для того, чтобы не потерять одного из людей, кто хорошо относится и даёт кров, пусть даже имея свой, шкурный, интерес к происходящему. Размышлять над просьбой — дело последнее, отказывать — тем более. Поэтому приходится согласиться и, спешно распрощавшись, выйти из полумрака хижины в слепящий зной, от которого глаза невольно щурятся и на них наворачиваются слёзы. Время тратится на то, чтобы их сморгнуть, и заминка играет службу — добрую или злую, пока неясно. — О, здоро́во! Сначала вырисовываются очертания крепкого тела, а потом глаза различают бородатое лицо, уже знакомое. А вот имя заговорившего типа запамятовалось. Вроде Гром… …или Грим. Неважно, впрочем. Странно то, что он пристал, точно поджидал удачное мгновение. Хотя его нахождение здесь объяснимо — его хижина рядом с хижиной Диего, но чутьё подсказывает, что этот Гром — или Грим — неспроста словно вырос из-под земли. — Здоро́во! — напрашивается ответ на «любезность», хотя оттого, что кто-то посмел задержать, накатывает злость. — Чего тебе?! Быстро же схватываются привычки от местных жителей, нечего сказать! Даже приходит понимание, почему те раздражаются, если к ним приставать с ненужными расспросами. — Полегче, приятель! — Грим — или Гром? — поднимает широкие, обветренные, грубые руки. — Просто, как вижу, ты не в шахте. — Ты тоже не в шахте. Грим — а может, Гром? — улыбается краешками губ, но его выдаёт взгляд, подозрительный и цепкий. Как пить дать он за показным дружелюбием что-то вынюхивает. Раздражение отступает, сменяется любопытством и желанием выяснить, что именно ему надо. Как назло, именно в этот, самый неподходящий, миг, кто-то мешает. — Эй, Грим! — Всё-таки Грим. — Раз ты притащил сюда задницу, значит, тебе есть, что мне сказать! — Диего намеренно отвлекает на себя внимание или на самом деле ждёт вестей? Из короткой беседы выясняется, что Грим работает на него. — А то как же! — Тот бросает злой красноречивый взгляд, что при посторонних болтать не намерен. Следует воспользоваться появившейся возможностью удрать от приставучего типа, но она не радует. Любопытство снедает очень сильно. Хочется услышать хотя бы пару слов из беседы, чтобы понять, какие делишки связывают Грима и Диего. Чем больше сведений будет собрано, тем реже придётся, подобно слепому детёнышу, метаться в разные стороны в поисках материнского соска. Вполне вероятно, Грим почуял соперника, а устранить того легче всего, если войти в доверие. То, что витать в облаках, когда следует сосредоточиться на другом, верх скудоумия и недальновидности, выпадает возможность узнать очень скоро. Тот, от кого хочется держаться подальше, бесцеремонно преграждает путь. — Так-так… — Он ощупывает глазами, задерживает взгляд на ножнах. Цокая языком, добавляет: — Оружием, как вижу, разжился. Значит, и рудой на него, но не поделился. Нехорошо-о, совсем нехорошо. «Грим тоже ему платит?» — назревает вопрос, который задавать бессмысленно. — Я не привык размениваться на ерунду. — Как никогда хочется покинуть лагерь. Жопа чует — грядут проблемы. Рано, ой, рано набираться привычек от местных. Первым делом следует обрасти панцирем. Злоба отражается на смуглом лице собеседника, мышцы подёргиваются, рот кривится — сначала уголки опускаются, затем поднимаются в едкой усмешке: — С твоей дерзостью тем более я бы посоветовал заплатить за защиту. Не все, знаешь ли, предпочтут просто набить морду. Некоторые предпочитают всадить лезвие в незащищённую спину. Намёк прозрачен, точно капля дождя. Желание свести лопатки, будто они способны защитить спину от всаженной между ними стрелы или лезвия кинжала, нестерпимо. В плече хрустит от резковатого движения. Надо бы распрощаться, однако тратить не то что куски руды — приличные слова на этого ублюдка жалко. — Пошёл ты!.. — вырывается сдобренное крепким словцом выражение прежде, чем башка соображает, что язык лучше бы держать за зубами. За одно, пожалуй, стоит поблагодарить вымогателя — за то, что вынудил свернуть в противоположную сторону, иначе встречи с обманутым Уистлером не миновать. Тот, может, и доверчивый дурень, но отнюдь не слепой и, завидев меч на поясе, живо смекнёт, что к чему. Вряд ли Уистлер держит при себе лук красоты ради. Вряд ли кого-нибудь в Старом лагере огорчит смерть одного оборванца, чьё имя, данное Диего, — Ам Шегар, говорит само за себя и означает «Безымянный» на одном языке. Огорчится лишь один человек, и то потому, что посчитает, будто Ноден не откликнулся на его зов. Всё познаётся в сравнении — и эта истина находит подтверждение во время встречи с Мадом, который хотя и болтает без умолку, зачем-то рассказывает о любимой овце, оставшейся во внешнем мире, но, как ни странно, не раздражает. Приходится держать его на виду, не допуская, чтобы он зашёл за спину. Мало ли что ему взбредёт в голову, которая на поверку может оказаться не такой уж и дурной? Благо Мад удирает — по всей видимости и от Мордрага получал по морде. — Я уж было хотел свалить, не дождавшись тебя. Решил, ты из тех ссыкунов, которые говорят одно, а отсиживаются в кустах, — язвит тот. Усмехнувшись, добавляет: — То есть передумал, а сообщить об этом зассал. Пошли. Время в ожидании он, может, и потратил, но сейчас не теряет понапрасну. Как пить дать он хочет добраться до Нового лагеря до ночи, и не он один: дорога запоминается на свету, в темноте же легко заплутать. Да только всегда да отыщется тот, кто готов преградить путь. В этот раз таким человеком стал стражник у врат. — Эй, кого это ты тащишь из лагеря? — уточняет тот. — Это ты мне, что ли? — Мордраг ласково — как, наверное, любовницу или жену, если та и (или) другая остались во внешнем мире — поглаживает амулет. — Ну а кому ещё?! — Его спутника стражник в расчёт не берёт. Он то ли смел, то ли глуп, то ли из тех, кто не слышал рассказ про бедолагу, которого нашли во внешнем кольце лагеря, точнее, куски тела. Может, всё сразу, но от этого не легче, наоборот, грядут тройные проблемы. Неясно, чем бы всё закончилось, если бы не вмешался знакомый уже тип по имени — или прозвищу — Шакал: — Пусть забирает. Всё равно от него никакого прока. Может, он спросил у Торуса, давал ли тот задание убрать Мордрага. Может, недолюбливает тех, кто вместо того, чтобы махать кайлом в шахте, слоняется без дела и пристаёт с расспросами. Каковы бы ни были мотивы, благодарить его вовсе не хочется.