Коллективное бессознательное

У усатого типа времени более чем достаточно, чтобы рассмотреть, что́ поблёскивает на жилистой, лишённой даже намёка на какое бы то ни было изящества руке. По башке здесь, невзирая на недружелюбность местных обитателей, никто не торопится настучать — пока во всяком случае, а пива, на которое расщедрился Горн, выпито слишком мало, чтобы напрочь отшибло память. Она не подводит, подсказывает, что ладонь следует отдёрнуть — стоит замешкаться, как перстень с неё исчезнет. — Хе-хе, — охранник у двери нужной лачуги усмехается в пышный ус, — а что же Мордраг? Зассал прийти сюда? — Хрен его знает! Времени в колонии проведено достаточно, чтобы раз и навсегда усвоить: желающих укоротить язык за любопытство уйма. Да и какая, в конце концов, разница, почему Мордраг не хочет поговорить со своим главарём с глазу на глаз? Эти дела касаются только их обоих. — Ладно, проходи, — усмехается охранник и отступает в сторону. Его цепкий взгляд ощущается между лопатками и исчезает, когда добротная дверь закрывается. Ожидаемо, что главарь выберет себе лучшее жилище — не дворец, на каменном полу не лежат ковры, но на столе стоит бутыль с вином, а в тарелке — нарезанное мясо. Сильный запах — как застарелый, намертво въевшийся в стены лачуги, так и свежий — болотной травы даёт понять, что чуйка не подвела, и главарь любит подымить. Тот стучит пальцами по столешнице, бровь приподнята — одна, потому что второй не позволяет двигать пересекающий её шрам. — Новая харя среди нас… — Ларес щёлкает языком. Он ставит локоть на стол, подпирает кулаком подбородок и, щурясь, добавляет: — Вываливай, что у тебя настолько важного, что Роско пропустил тебя. Медлить с ответом нет ни нужды, ни желания. Стоять, пока собеседник сидит, хочется меньше всего, благо колода у стола даёт понять: сюда захаживают не только затем, чтобы бегло доложить главарю о делах и исчезнуть. Да и две кружки, одна из которых сдвинута к краю стола, говорят о том, что Ларес не любит пить в одиночестве. Он хмурится, а это значит, ему не нравится, когда у него не спрашивают разрешения сесть. Выражение пересечённого шрамом лица смягчается, а в карих глазах появляется блеск, когда на столешницу ложится перстень. — Привет от Мордрага. Ларес подносит кольцо к горящей свече и, вертя и разглядывая, поясняет: — Если бы я не слышал твой разговор с Роско, задал бы вопрос: умение целовать задницу у тебя в крови или кто-то научил, как это надо делать мне? Его слова заслуживают удара по морде, и кулак невольно сжимается — крепко, до боли. Но разум встревает — силы слишком неравны, да и Роско не от безделья ошивается у лачуги. — Сдаётся мне, что морду тебе располосовал тот, кому не понравился такой вопрос, — язвить — рискованно, но колония слабаков не терпит. Ларес одобряет выпад. Бить морду, во всяком случае, он явно не намерен. Он просто-напросто ржёт в ответ. — Вижу, что Мордраг в тебе не ошибся. Он, впрочем, редко ошибается в людях. — Он стучит пальцем — тем самым, на который надел подаренный перстень — по столешнице. Рука замирает на весу. Щуря карие глаза, он уточняет: — От нас ты чего хочешь? «Нас», а не «меня», не укрывается от слуха. Кого ещё Ларес имеет в виду, остаётся догадываться. Впрочем, нужды в сиюминутном ответе нет. Со временем это выяснится. — Присоединиться, что же ещё?! — Хорошо. Тогда ответь: за что тебя сюда упекли? — Ларес морщит лоб. Некоторое время тишину нарушает стук пальца о столешницу, если не обращать внимания на громкие разговоры снаружи. Вопрос загоняет в тупик. Как, как на него ответить, если воображение с трудом рисует, как выглядит внешний мир? Любая причина, будь то убийство или кража, породит новые вопросы, кого порешил и за что, или у кого и что спёр. Даже просто перейти дорогу влиятельному человеку потащит за собой имя. — Хочешь знать, на что я сгожусь? — удаётся извернуться. «На всё, на что способен Страж», — это правильный ответ, которым делиться не следует. — Испытай — и узнаешь. Черты исполосованного шрамом лица смягчаются, перестают обезображиваться ужимками, лоб разглаживается. Только стук пальцем о столешницу даёт понять — Ларес своим привычкам не изменит никогда. — Ладно, — он снова щурится, — только ответь: нахрен ты припёрся к нам, а не осел в Старом лагере? Там весьма неплохо, если умеешь целовать жопы Гомезу и его прихвостням. Если тебя не швырнули в шахту до сих пор, значит, изворачиваться умеешь. Этот вопрос вполне ожидаем, и ответ на него даже придумывать не пришлось: правда сюда впишется как нельзя лучше: — Мне нужно попасть к магам Огня. Целовать жопы я, как ты правильно заметил, не приучен, вот и решил, что смогу к ним попасть, будучи гонцом магов Воды. — Мордраг не ошибся: ты парень ушлый, — присвистывает Ларес. — Но есть одно «но»: работать на магов Воды или не работать, решаешь не ты. Смекаешь? — Смекаю. Пришло время подтолкнуть его к правильному решению, заодно — и расположить к себе. Если перстень достался Мордрага, то косяк передан лично от себя. Ларес нюхает подарок и… …протягивает назад. — Кури сам эту дрянь, — комментирует он и достаёт из привязанной к поясу мошны свой косяк, после подносит к пламени свечи и поджигает. — Сравнить, увы, не дам. У самого осталось мало… Отличная идея! Ты-то мне, дружище, и принесёшь хорошую болотную траву. Ларес затягивается, и остаётся последовать его примеру — беседа благоприятнее, когда двое заняты одним делом. Он делает это с наслаждением, и последовать его примеру боязно после видения накануне, поэтому приходится делать это не взатяжку. Дым провоцирует кашель, и Ларес усмехается и бросает: — В первый раз, что ли? — Посерьёзнев, поясняет: — У идола Исидро много разных косяков, в том числе и лёгких — для новичков. Вот для тебя и задание — облегчить его сумку. — То есть принести тебе косяки… — Нахрен мне столько косяков? Нет уж, ты мне принесёшь несколько штук, а за остальные — руду. Можешь помочь ему с продажей, а потом набить ему харю и отобрать. Можешь уговорить. Мне срать, что́ ты сделаешь, но, думаю, не нужно напоминать, что мои ребята перережут тебе глотку, если попытаешься меня обдурить? — Ларес закашливается ровнёхонько в тот миг, когда рождается мысль о том, что до смерти надоели одинаковые угрозы. Приходится встать и ударить его по спине, после — дать слово, что всё будет сделано, и распрощаться. Даже воздух снаружи, кажется, пахнет болотной травой. Не хочется представлять, как дышится в лагере сектантов, где в придачу ко всему приходится вдыхать вонь болот. Разум говорит — неуютно там, тошно… …а вот тягу — настолько сильную, что ноги сами несут к одному из обитателей Болотного лагеря — преодолеть сложно. Идол Каган точно вырастает из-под земли. Он попросту преграждает путь и стоит, точно скала, складывает жилистые руки на груди в ожидании ответа. — Я всё раздал. — Неправильно ты выговариваешь «продал», — упрекает Каган, исподлобья глядя и хмуря пересечённые татуировками брови. — Я же велел раздать на пробу!.. — То есть с тобой поделиться выручкой… — рука тянется к мошне. — Можешь засунуть свои жалкие крохи себе в жопу. Покупатели-то возмутились, когда я назвал цену куда бо́льшую, чем та, по которой они были проданы. Имя сукина сына, который продал им косяки почти задаром, они не назвали, но рожу описали весьма красочно. Ненавижу, когда меня принимают за дурака. Каган перестаёт напоминать тролля, когда выпускает пар. Более того, его, как выясняется, запросто можно обойти и не слушать бред, порождённый дымом болотной травы. К нему вообще можно было не приближаться… …но ноги сами понесли в его сторону. Если так случилось, самое лучшее — развернуть события себе на пользу. После заданного вопроса Каган напрягается и топчется с ноги на ногу. — Так-так, с этого места подробнее: нахрен тебе этот ленивый пьяный гоблин?! Всего два слова, а сказали об Исидро ой как много. — Слышал, у него туго идёт торговля. Хотел на него поработать. Каган смеётся в ответ: — Ну-ну, попробуй! Значит, неспроста Ларес поручил это задание. Исидро, может, и ленивый пьяный гоблин, но далеко не дурак. Отжать косяки у него будет ой как сложно. Значит, придётся поломать голову, как обойти все подводные камни.