Подмастерье

      Зажигаю шесть свечей разом — света становится неприлично много, но не работать же мне в кромешном мраке? Наша теперешняя мастерская в разы меньше той, из другой жизни. Здесь все ощущается как в полусне — может быть, я и правда давно сплю. Всякий раз, стоит только приняться за дело, чувствую, будто кто-то другой управляет моими руками и разумом. Складываю несколько цветов чёрного морозника в ступку, принимаясь разминать их — приторный запах заполняет каждый уголок комнаты. Стараюсь не смотреть на раны на руках — когда-нибудь они затянутся и зарастут новыми цветами, а однажды и вовсе меня похоронят. Отчего страх больше не мучает? Знаю — проклятые просто так не умирают. Гипсовый остов маски уже готов, осталось её заполнить: усмехаюсь про себя — теперь материала будет в достатке. Я сбегаю сюда всегда, когда нужно подумать и не хочу ни с кем разговаривать. Сейчас же все мысли мои заняты Марией. Она больше не появилась под сводами нашего цирка, только тревога никуда не исчезла. Может быть, я зря беспокоюсь — совсем скоро наше время закончится, и мы снова уйдем в лесную чащу… Но камень не так-то просто вынуть из груди, все внутри болит и ноет, не давая мне ни мгновения покоя. Оставляю заключительные штрихи ему — в последнее время мы часто работаем вместе. Каждая маска для Человека не что иное, как произведение искусства, он упивается ощущением господства над людскими жизнями, а я делаю все скорее из чистого любопытства. Ладонь вздрагивает — роняю резец на стол. Где-то в отдалении слышатся чужие шаги, все заглушает гомон чудиков: поспешно покидаю мастерскую, почти нос к носу сталкиваюсь с Пелопсом. Невыразительные бледные глаза его как будто не могут сосредоточиться на моем лице, говорит, почти не разжимая губ. Понимаю лишь, что там, снаружи, действительно чужак. И он страстно желает видеть Хозяина… Мне известно, что этот неведомый мне безумец не найдет maschereri, даже если перероет весь наш шатёр. Он ушёл и явится лишь к вечеру с новообращенным членом труппы. Значит, говорить с посетителем придется мне. — Веди. Я не позволю чужаку проникнуть внутрь. Одна только мысль беспощадно саднит где-то в глубине обледеневшего разума — что, если это маленькая Мария пришла по мою душу? С бьющимся в груди страхом следую за Пелопсом, он чуть отводит красный полог шатра, позволяя мне выйти на свет. Солнце слепит глаза, но замечаю самое главное — передо мной мужчина. Он давно не молод, голова его сплошь седа, однако в фигуре и выражении глаз угадывается не растерянная сила. Этот взгляд напоминает мне что-то полузабытое, но как ни пытаюсь вспомнить, всё тщетно. …А он смотрит на меня так, точно увидел призрака. Замечаю звезду шерифа на одежде незнакомца — больно стар для представителя закона. Впрочем, быть может, он не оставлял свой пост в течение нескольких десятилетий: раньше мы никогда не выходили в люди настолько открыто. В солнечных лучах волосы шерифа отливают золотом — наверняка в молодости был рыжим как пламя. Рыжим…рыжим…. Мое самообладание разлетается на мелкие осколки. — Вы чего-то хотели, господин? — Выдавливаю из себя, стараясь хотя бы лицо сохранить непроницаемым. — Мне передали, вы жаждете увидеть хозяина цирка… — Как такое возможно.? — Он вглядывается в мои черты, пытаясь найти хотя бы одно возможное отличие. Только я вовсе не изменилась. А Пит Тёрнер — мой несостоявшийся муж — весьма. — Я не понимаю, о чем вы говорите. — Это ты забираешь людей, ты… ты и твой любовник! Я знал! Знал, что ты не исчезла, чёртова сука! Его глаза остались такими же живыми, и сейчас я вижу в них столько всего одновременно — боль, презрение, ненависть и…обиду. Тогда, сорок лет назад, он был готов мир положить к моим ногам. Я смеялась над ним, сама того не понимая. Ускользала и пряталась, лишь иногда позволяя ему что-то для меня сделать. Чем же я лучше Аннет? — Простите, я ничем… не могу вам помочь. — Мне нужно увести его от цирка, сделать что угодно, лишь бы он убрался отсюда. Если сюда явится Человек в маске, глупцу несдобровать. Наши взгляды встречаются. — Я заставлю вас пожалеть обо всём, что вы сделали, — он хочет подойти ближе, схватить меня, может быть, потащить за собой, но не решается, — я положил жизнь на то, чтобы найти тебя, Северина. Можешь лгать сколько угодно. Теперь не уйдешь. — Ну так возьми же меня, — он срывается с места, как Цербер с цепи. Я бегу прочь, к лесу, зная, он устремится за мной… Ведь столько вопросов я оставила без ответа. Он хватает меня и со всей силы вжимает в дерево. Я чувствую его сбитое бегом дыхание, замечаю, как сгнили некогда белые зубы — морщусь от отвращения. — Не смей прикасаться ко мне вот так. — Ты заигралась, — его мокрые от пота ладони сжимают мое лицо до боли, я тщетно пытаюсь вырваться, — ведьма, ведьма, ведьма! — Чего ты хочешь от меня? Он может не отвечать. Я понимаю. Дрожу, задыхаясь, стараясь не смотреть на него, стараясь вырвать из себя этот безумный ужас… Как давно мне не было так страшно. — Ты за все заплатишь, — он тянется к моим губам, старый, изрытый морщинами и разочарованиями, слабый, отчаявшийся, а я дико, истошно кричу и… открываю глаза. Из шести свеч горят только две, да и те на последнем издыхании. Как я могла уснуть в мастерской? Потираю по-настоящему саднящие плечи, и лишь сейчас замечаю силуэт рядом. Человек в маске почти склоняется надо мной — наблюдает, не произнося ни слова. — Я…я… — пытаюсь найти оправдание, точно провинившийся ребенок. Происшедшее все еще кажется мне действительным — еще и таинственная поза хозяина цирка — как будто специально застал мое «возвращение». Что ты хотел показать мне, maschereri? Мне известно, что ты способен низвергнуть в пучину и вознести до небес… Мне известна твоя власть над прошлым, настоящим и будущим. Кто, как не я знает твою дьявольскую суть? Зачем? — Я даю бал в честь твоего дебюта, драгоценная. Его слова для меня — груда ни во что не оформившихся звуков. — Завтра ночью. У тебя есть время подготовиться. Жемчужина ночи должна выглядеть соответствующе. *** Этим вечером цирк не шепчет — поёт, грохочет, стонет. Я слышу его точно так же как собственный голос, точнее, это он и есть. Хриплый бас мистера Эрика, полушёпот Пелопса, визг Мэри и Дэри, томные вздохи Жоззи, мягкий баритон Человека в маске — так говорит наш дом. Он внутри нас, мы — пылинки, из которых состоит его душа. А когда нас станет больше… Хочу ли я того на самом деле? Это хозяина шатра прельщает обнажение людского уродства, мне же, напротив, иногда до боли хочется встретить хотя бы каплю света в этих пустых сосудах. — Ты готова? — Почти, — отвечаю и вполовину не так деликатно. Уже минуту пытаюсь справиться с пуговицами праздничного одеяния, они, проклятые, так и выскальзывают из рук. Мысли о Марии гоню прочь поганой метлой. Думаешь — значит, сбудется. Что сбудется? Знала бы я сама… Всё-таки расправляюсь с платьем — оно наконец-то, как я люблю, зелёное. И на том спасибо. Чудики тоже собираются на бал-маскарад, облачаются в парадные костюмы — но важнее всего, конечно же, наши гости. Здесь соберётся весь Сентфор, как грязная сточная вода в канаве. Что было в мой последний в жизни праздник? Веселье кончилось большой бедой, и я до сих пор виню себя — если бы maschereri не бросился за мной, он не был бы так глубоко несчастен, не стал бы тем, кто глядит на меня сейчас. А все потому, что я не умерла в отведенный срок. Искоса рассматриваю отражение — девчонка в зеркале выглядит напуганно. Высокая прическа не делает ее старше, подрумяненные свекольным отваром щеки и губы точно лихорадкой охвачены. Он же смотрит, застыв в дверях, с удовлетворением сытого хищника. Нас разделяет несколько шагов, которые он преодолевает с грациозной лёгкостью. — Так будет лучше, — одним умелым движением Человек в маске выпускает на волю мои волосы: знает, что меньше всего я сейчас хочу его прикосновений. Ему это нравится — разделять и всецело властвовать. Хочется грубо осадить его, вырваться, плюнуть в лицо — такое случается со мной пару раз на дню. Только поздно действовать, когда скован по рукам и ногам. — Это — твой вечер, Северина, — напоминает Человек, — можешь делать все, что вздумается. Так я и поверила! Временами он ведёт себя как донельзя стеснительный влюбленный, иногда примеряет роль заботливого отца, хотя мы оба прекрасно знаем правду. — Прими это от меня, — его вкрадчивый тон никуда не девается, а в руках волшебным образом появляется резная шкатулка. Отступаю, почти натыкаясь спиной на зеркало — он театрально извлекает из недр ларца что-то блестящее. Золотое ожерелье — мне не составляет труда узнать дивное плетение и маленькие рубины-капельки… — Ты так смотрела на него в тот день. Я видел, — даю руку на отсечение, он улыбается! А мне один вид этой безделицы до одури гадок. — Мне твои подачки не нужны! Вихрем проношусь мимо него, прочь из комнаты — чтобы вернуть когда-то оброненную им фразу, потребовалось всего-то сорок лет. *** Общий зал нашими стараниями полностью преобразился: на этот раз на свет никто не скупится, под потолком чуть покачивается дивно украшенная люстра с множеством маленьких огоньков-свечек — я о таких только слышала. Причудливые, порой пугающие украшения обвивают стены — гирлянды из фиолетовых цветов красиво вписываются в общую картину. У входа закрываю лицо Баутой: в конце концов, все сегодня должны быть в масках. Отличная дань ремеслу, maschereri. И все это, разумеется, в мою честь. Едва появившись в зале, он спешит сообщить об этом всем присутствующим. — Дамы и господа, спешу представить вам королеву этого торжества, — слишком много лживого пафоса, я судорожно передёргиваюсь. Они улыбаются и аплодируют, будто не было никаких насмешек и гнилых помидоров. Дарю толпе столь же фальшивую усмешку. Человек в маске следует за мной точно угодливая ручная тень, а на деле следит, что же я буду делать. Как только утихают овации, слышу музыку — никто не видит оркестра, но, разумеется, не удивляется. Все происходит на грани сна и яви, фигуры движутся в приглушенном фантасмагорическом свете. — Оставлю тебя ненадолго, — наверняка ему не терпится оглядеть народ, может быть, перекинуться с кем-то парой слов. Пока не пробьёт полночь, это — самое весёлое из возможных занятий. Останавливаюсь возле стола с праздничным кушаньем, разглядываю неприятного вида канапе. Жоззи страстно желала начинить их живыми тараканами — и это было, пожалуй, единственным, в чем я могла с ней согласиться. Не хочу видеть все эти лица. Не хочу думать. — Простите… — окликнувший меня голос тих и надтреснут, я едва различаю его в шумном потоке прочих звуков. Она глядит на меня сквозь прорези дешёвой, неряшливо раскрашенной полумаски — как такая дрянь только вошла в моду? Платье, хоть и немного выцвело, ее красит: голубой всегда был ей к лицу… И все-таки Мария не выглядит простушкой, держит себя с достоинством, я хочу попытаться разгадать ее... О чем мои мысли? Она ведь заговорила со мной! Я хотела убежать от Марии, оставить ее в кипе навсегда забытого — почему она сама пришла ко мне на порог? Если я выгоню ее прямо сейчас, нам не укрыться от внимания толпы и хозяина торжества. Он узнает ее, если еще не понял. Говорю глухо, хотя и так знаю — Баута изменит голос. — Мадам.? — Я хотела…я вам хотела сказать, — она робеет передо мной. Взрослая женщина перед девчонкой! — у вас красивая маска. Знаете, у меня была сестра, …она когда-то работала в мастерской масок, — шепчет потерянно, как будто сама себе, — проводила там все свое время, почти жила. Почему она не вычеркнула её — меня — из своего сердца? — Личины умеют околдовывать. Ваша сестра тоже здесь? Хотелось бы взглянуть на неё. Уходи, Мария, глупая… Если я не сделаю хоть что-нибудь, никогда себя не прощу. — Нет. Она пропала, давно. Влюбилась в мастера масок, у которого работала. Медленно, шажок за шажком, отхожу, вынуждая ее двигаться мне навстречу. — Стало быть, сбежала? — Хотелось бы мне знать. Жду горьких обвинительных речей. Еще полтора шага. Мимо проносятся обезумевшие лица. — Иногда мне думается, всё было не по ее воле. Это он её увел. Женщина нервно посмеивается, а всё внутри меня разлетается в щепки. — А вы не думайте. Случившегося не изменишь. Мои движения становятся шире и быстрее. — Понимаете, я ведь тогда была еще совсем маленькой и глупой…но всё равно видела. Этот человек так на нее смотрел — будто она заведомо ему принадлежала. Она совсем перестала говорить со мной, я не понимала, почему же она бежит к нему. Почему так боготворит… — Я посоветовала бы вам, — беззастенчиво подталкиваю ее вперёд, сквозь тесно сомкнутые спины, — убраться отсюда как можно дальше и быстрее. — Шепчу, почти утыкаясь губами ей в висок, — никогда сюда не возвращайтесь. Мария смотрит на меня большими водянистыми глазами, в них проступает ужас — отчётливо понимаю, ей известно, с кем она говорит. Мы переступаем порог, и здесь начинается самый сложный отрезок пути. Нужно пробраться к выходу через пустующий зрительский зал — в толпе затеряться просто, а сейчас любые из множества глаз цирка могут нас заметить. Осталось полагаться только на волю случая. Продираемся сквозь опущенный занавес, проходим по сцене, спускаемся вниз по шатким стропилам подмостков. А затем я слышу смех. Жоззи и Эрик глядят на нас, стоя на пороге — она держит его на руках, и не подозревая о том, что наблюдает семейное воссоединение. — Хозяину это не понравится, — с довольной улыбкой возвещает папаша, я и не гляжу в его сторону. — Разве? Он сам поручил мне заняться этой леди. Мария смотрит на них неожиданно свысока, с вызовом— но, слава всем богам, не нарушает молчания. Жоззи всматривается в меня, пытаясь понять. Я представляю всю смесь страха и воодушевления, что возрастают внутри нее прямо сейчас. Она представляет, как поднимется в его глазах, стоит ей донести… а что, если всё окажется ошибкой? Тогда её разметут в клочья. Неожиданно я вижу в ее глазах что-то еще, страстное, мечущееся — живое. Она наполнена болью до краев и сдерживает ее из последних сил. — Как же я тебя…ненавижу. — Шипит, пришептывая. Вымученно улыбаюсь в ответ. — Почему все — тебе? Почему он так тобой…дорожит? Замираю. Меня разбирает смех. — Ты не понимаешь, о чем говоришь! — Проваливай. Пр-роваливай с глаз моих, и помни: я не для тебя это делаю, — я слышу в ее голосе что-то, похожее на слёзы. Жоззи уносит Эрика за портьеру, и мне сложно понять ее. Быть может, это просто уловка — нет. Тогда она была бы другой… Я тащу Марию за руку, и не могу понять, что касаюсь ее — по-настоящему, не во сне. Ее кожа сморщенная и холодная, и я так боюсь ранить ее. Но по-другому не выйдет. Я провожу ее до выхода, совсем как перевозчик душ до обители забвения. И мы распрощаемся навсегда. Я молю, чтобы она ушла молча. Но глупая, маленькая, плачущая Мария протягивает ко мне ладони — я снова не вижу перед собой умудренную возрастом женщину. — Почему? Потому что не могла иначе. Потому что проклята. Потому что что-то жжёт меня изнутри. Потому что чудовище. Потому что люблю тебя. Какое из «почему» она задает? Отпускаю ее, почти отталкиваю, запрещая думать о чем-то еще кроме того, что с ней будет, если ее поймают. — Надеюсь, вам…понравилось празднество, — выпаливаю на одном дыхании, — а теперь катитесь к черту. Смесь дикой боли и безумной радости почти тащит меня назад, я смотрю, как она опускает голову, как дрожат ее плечи — тем не менее, Мария умная девочка. Она уходит. И так видела и поняла достаточно. Убегаю, путаясь в длинном подоле: кровь резко горячеет, а в глазах что-то колется, как разбитое стекло. Влетаю в зал сумасшедшим вихрем, почти расталкивая гостей, опьяненных чем-то покрепче вина. Человек в маске тут как тут, ловит меня за плечи, слишком своевольно притягивает к себе — из последних сил пытаюсь вести себя как обычно, прячу пылающие глаза. Она больше не в твоей власти. — Ты запыхалась, — бездушная маска вглядывается в мое лицо, она сейчас как будто отдельно от Человека, живёт собственной жизнью. — Не устала? Отстраняюсь, смотрю лукаво. — Разве что немного. — Надеюсь, ты не откажешься подарить мне один пустячный танец? — Ты знаешь, я в этом не сильна. Но если настаиваешь… Как по щелчку пальцев, музыка меняется — людской поток разделяется на ручейки-парочки. Мелодия мне знакома…один миг неведения, и я узнаю тот самый напев. Потом придет правитель в венце, что весь в шипах. Господь его послал для нас — мой бог, увы и ах Господь его послал для нас — мой бог, увы и ах Последний раз я танцевала своим пятнадцатым летом, когда только принялась учиться масочному ремеслу. Плясала ночь напролет в компании рыжего Пита. Тогда же случился и мой первый поцелуй: в неясном свете карнавальных огней, под усыпанным звездами небом. Мне было интересно, каково это — целовать юношу. Получилось неумело и даже противно, впрочем, я не расстроилась. Уже тогда знала: по-настоящему всё будет с другим. И когда вместо чинной скучной мелодии я услышала что-то другое — дикое, сумасшедше стихийное — ноги и руки как будто сами вспомнили полузабытые движения. Мы двигаемся слаженно, он ведет меня в танце, легко подхватывает и кружит: в голове не остается ни одной ясной мысли. Я — его продолжение, парящее над землей, людьми — я счастлива, а тоска все равно пройдет. Все проходит. Ведь моя Мария не познает муки проклятия. Когда в очередной раз отбиваю ногой ритм, а сильные руки приподнимают меня над полом, у меня захватывает дух… я неожиданно думаю о драгоценном ожерелье в узорчатом ларце, его первом, так и не случившемся, подарке. Интересно, так ли он танцевал с ней? Так ли смотрел? Я не могу понять себя, не могу выбрать сторону — а ведь это предательство. Все, что я делаю — комок больших и маленьких, глупых и совсем отвратительных вероломств. Неожиданно — я совсем забыла о них — часы бьют полночь. Оглядываюсь через плечо, и наконец-то не вижу этого раздражающего множества лиц, они сползли с толпы как маски. Теперь мне видна ужасающая сущность каждого из гостей, среди них мне спокойнее. Они получат свое наказание и запомнят его до конца жизни. А некоторые — особенно интересные экземпляры — отправятся с нами в путь. Запрокидываю голову, глядя прямо в лицо Человека. Он прикладывает палец к моим губам, вздрагиваю всем телом, но молчу, не отводя взора. Грандиозный бал — на деле, очередное превосходно спланированное шоу уродов — подходит к финалу. Актёры и зрители давно поменялись местами… теперь наши чудики выскакивают из-за углов, они надрывают животы от смеха, глядя на мечущихся в ужасе людей. Люди ли это? — Что они видят? — Мягко спрашиваю, когда слышу первый крик. Мужчина в изящной зеленой полумаске — кажется, он имеет дело с городским советом — пытается выцарапать себе глаза. Его жена рядом разбрасывает недоеденные канапе по полу, а вскоре сама валится наземь, колотясь в судорогах. — Они вспоминают все ужасное, что сделали в своей жизни…и, разумеется, боятся. Им кажется, их злодеяния теперь известны всем. Продолжаю наблюдать, рассеянно склонив голову набок. Однако вскоре Человек мягко касается моего плеча. — Нас ждет кое-что интереснее, не находишь? Нам предстоит спуститься в мастерскую. И липкий ком беспокойства снова возникает в груди…так некстати. *** Мы скрываемся за переплетённой цветочными гирляндами ширмой — получается почти магическое исчезновение. Вряд ли нашелся хоть кто-то, кого оно впечатлило. За призывно отворенной дверью лишь одна тусклая дорожка света. Но ее достаточно, чтобы заметить длинную скрюченную тень. Знаю еще до того как вижу. — Мария…! Развязка донельзя банальна. Пожалуй, предугадать ее не мог только ленивый. Мне все еще кажется, я читаю книгу. Впору ругать незадачливого творца за отвратительный финал — кто мог так поизмываться над моим жизнеописанием? В мастерской становится тесно. Человек в маске все пространство заполняет собой, полы его плаща раздуваются точно исполинские крылья. Он наблюдает за мной с педантичностью учёного, проводящего опыт. Мария судорожно вздрагивает, всхлипывает. — Отпусти, — я не могу держать себя в узде, голос становится хриплым, а по ладоням струится пот, — что угодно сделаю, отпусти. — Casus ordinarius*, Северина. Я все-таки льстил тебе, думая, что ты выше всей этой…мишуры. — Кровь не вода, maschereri, — он кажется расслабленным и спокойным, и это вселяет в меня надежду. Может быть, поиграет, поиздевается, насладится моим унижением — и отпустит? — Расскажи, как ты догадался? Сразу узнал ее? Мария связана, она не может пошевелиться — однако он еще не успел навсегда обезобразить ее. Наверняка жаждет сделать это в моём присутствии… — О, нет, поверь мне, драгоценная, если бы не ты, я ни за что не обратил бы внимания на эту…весьма посредственную горожанку. Каждое его слово заставляет дрожать от гнева, и он это прекрасно знает — ждет, когда меня окончательно покинет самообладание. — Неужели ты думала, что в силах обмануть меня? Как бы хороша ты ни была, со мной тебе не сравниться. Хотя, не могу не признать — ты была близка к успеху. Даже склонила Жоззи на свою сторону, чертовка. Ощутимый укол вины заставляет вздрогнуть. Он накажет ее за меня, накажет безжалостно. — Хочешь знать, кто вставил тебе палки в колёса? — Эрик, — шепчу на одном дыхании. — Верно. Красиво, не так ли? Выцарапать бы ему эти ухмыляющиеся глаза. — Это действительно расстраивает меня, Северина. Я воспитал тебя, дал всё, что ты сейчас имеешь… И такова твоя благодарность? Ты не готова доверить мне свою очаровательную сестричку. А я мог бы вернуть ей молодость. Мог бы навеки воссоединить вас. Неужели ты думаешь, что ей было бы плохо с нами? — И в какую личину ты хочешь ее вырядить? Она чиста, оставь ее в покое! — О, нет, драгоценная, ты не поняла. Ты сама сделала для нее маску, вот, взгляни, — он указывает в сторону стола, — и теперь хочешь притвориться святой и невинной? Ты никогда не спорила, наблюдала за мучениями людишек, да что там — сама обращала некоторых наших чудиков. Так почему я должен пощадить эту женщину? Мария выдает чересчур громкий вздох, еще больше распаляя его ярость. Не морщась, ударяет ее по ребрам, и вместе с её криком я срываюсь с места. — Я не имел бы над ней власти, будь она безгрешна. Вдумайся, Северина… я могу рассказать тебе все, что прочитал в этих чертах. Мотаю головой, но останавливаюсь — лишь на мгновение. Этого ему достаточно. — Когда Мария осталась без отца и сестры, ей пришлось отправиться в приют. Там девочка прожила до самого совершеннолетия…в гонениях и притеснениях. Однако, в одном ей, несомненно, улыбнулась удача — твоя сестра была действительно красива. Она привлекла внимание состоятельного торговца шелком, будучи в преклонных летах, он прельстился ее юностью и скромностью. Все в груди дрожит. Я стискиваю зубы до скрипа. За каждым его словом красным росчерком скрывается моя вина. — Как ты, наверное, догадалась, купец умер раньше отведенного ему срока. Ему вторит тихий всхлип снизу. — Перестань! — Будь добра дослушать до конца. Опять же, дело в невероятном везении — муж Марии был бездетен, оставил ей состояние и недурное положение в обществе. Она распорядилась его средствами вполне разумно… создала и обустроила работный дом для детей-сирот. Весьма благородно, что скажешь? День-деньской мальчики и девочки трудились не покладая рук под ее направляющей дланью. Они получали по корке хлеба с утра, да по тарелке похлебки днем… мыли и чистили, ворочали камни, а девочки постарше поднимались на верхний этаж. Я увидел это в ее глазах. Иногда состоятельные господа склонны желать отдыха в компании невинной девчонки… — Нет…нет! Я не верю. Скажи мне, — обращаюсь к Марии, дрожу всем телом, — скажи мне, что это неправда. В ответ лишь тягучее, мерзкое на вкус молчание. — Иногда дети убегают… такое случается нечасто, ведь беглецов ждёт незавидная участь. Леди Мария предусмотрительна: у своих ног она держит пса, и не одного. Стоит кому-то покинуть стены работного дома, она отправляет по следу ребенка ищейку. Одного из таких нам даже удалось повстречать, помнишь? Нет, нет, нет…! Он выбивает почву у меня из-под ног. Перед глазами возникает бледное, подернутое предсмертной агонией, лицо мальчика и испуганные глаза девочки в грязи сентфорских улиц. Моя сестра знала, каково это — жить в кошмаре. Она не могла сделаться такой… — Ты лжешь! Взгляни на нее, она далеко не богата — платье и маска, а ее руки…ее глаза! На ней нет греха. Нет… — Наставница юных умов должна выглядеть соответствующе. — Это не ее вина! Моя! Моя! И если она такая, как ты говоришь, ей нужно меня ненавидеть. — За каждой ошибкой следует расплата, Северина. Вот твоё наказание. Я снова обращаюсь к Марии, и не могу смотреть на нее — не могу ответить сама себе, кто передо мной — моя всепрощающая непорочная сестра или дьявол во плоти? — Святых не бывает, — мягко повторяет Человек в маске, — ты прекрасно это знаешь. — Мне плевать, какая она. Я все равно не отдам ее тебе! Бросаюсь на него, но в этот самый миг слышу грохот выстрела. Боль пронзает между лопаток…как же глупо. Качнувшись вперёд, чувствую, как подгибаются колени. Неужели умереть на самом деле так легко? Не открывая глаз, знаю — это Пит явился по мою душу. Все меняется местами, мельтешит перед глазами — я не могу сосредоточить взгляд, каждый вдох даётся с трудом, и мне становится по-настоящему страшно, но не могу даже заговорить. Человек в маске держит меня, не выпуская, и — только сейчас понимаю — закрывая собой. — Сражайся как мужчина с мужчиной! — Что ты творишь, Пит, он разотрет тебя в щепки…вместе со мной. Хозяин моей судьбы медленно, мягко опускает меня на пол, я вижу — он в ярости, в настоящем исступлении. Никогда прежде мне не доводилось видеть его таким. Человек в маске не говорит, лишь бросается к старику в форме шерифа, который стреляет снова и снова, но трясущиеся руки подводят. Чувствую, как мягкая ткань моего прекрасного платья тяжелеет от крови. Пуля, кажется, из серебра. Мария, прости меня. Прости меня, maschereri. Одна только мысль оставляет меня живой, беспощадно бьет, не дает закрыть глаз. Что, если они убьют друг друга? Что, если… Слышу голоса, и не понимаю, что это — распаленный болью бред или что-то настоящее. — Ты за все поплатишься, мальчишка! — Человек не просто взбешён, он — безумен. Его речь отрывиста, каждое слово хлещет точно плеть. — Все ваше отродье… я истреблю вас! Я видел, все видел, а ты — сам дьявол, и она стала ведьмой! Ты отнял ее у меня! — Она никогда тебе не принадлежала. Он снова стреляет, я слышу крик — тоненький вздох… Мария так и не станет частью нашего цирка. Нужно подняться, нужно сделать хоть что-то, но вместо этого я лишь проваливаюсь все дальше и дальше в пустоту. Что-то царапает руки и шею, кажется, это черный морозник, бутоны сплошь перепачканы в моей бурой крови. Я ничтожна, ничтожна, ничтожна. По телу разливается волна опустошающей тяжести, я как будто в очередной раз отхожу ко сну в нашем лесном пристанище. Но прикосновения нарушают мой покой, а звук голоса доносится откуда-то издалека.  — Я убил его, Северина. Я убью всякого, кто посмеет хотя бы волос с твоей головы сорвать. Тогда ты знаешь, с кого стоит начать. Он бережно поднимает меня, а лучше бы бросил подыхать здесь, вместе с Марией и Питом — я не стою иного. И не хочу больше видеть его. — Вы…пусти. Утыкаюсь лицом в широкое плечо. Когда-то я мечтала о том, чтобы он нес меня вот так, я хотела увидеть, понять, чего он желает, осталось ли в его сердце хоть что-то для меня — а сейчас каждый его жест до безумия мне отвратителен. И я себе — тоже. Он закутывает меня в свой плащ, как в погребальный саван. Кто же из нас все-таки больше чудовище? КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ