Подмастерье

      Я ненавижу этот взгляд, эту грациозную поступь, этот гипнотический голос. Суть в том, что только его я и знаю — это убивает. Держу его за руку, а другая моя ладонь непроизвольно сжимается в кулак. Он ведет себя как обычно покровительственно, по-хозяйски — и не надоело за столько-то лет довольствоваться одной игрушкой? Он глубоко ошибается, надеясь на мою покорность. Как только вижу напуганное лицо Сары в переплетениях голых ветвей, дёргаюсь судорожно, оборачиваюсь к Человеку в маске. — Ну уж нет, — почти выплевываю в пустую личину, — их ты не тронешь. Даже не надейся. — Сколько пафоса, — шепчет мне в тон, — уверена, что хочешь пойти ва-банк? Еще как. Он знает, мне без него не выжить — потому никогда не опасался, что оставлю его. Я перестала бояться смерти после того, как встретила Сару О’Нил. — Верни мою маму, ты, чёртов кукловод! — Он внимательно слушает, кажется — вот-вот радушно раскинет руки. Но мне ли не знать, что скрывается за этой показной приветливостью? Он будет играть с жертвой, пока не замучает до смерти. — Как невежливо. Я ожидал хотя бы минимального соблюдения приличий от такой приятной юной леди. Дерек выхватывает из кармана металлическую громаду пистолета. Вот ведь глупец! Кожей чувствую, как воздух накаляется его экстазом… Пора вмешаться. Я не допущу того, что случилось с Марией. Человека в маске слишком легко вывести из себя: сейчас он забавляется, в следующую минуту наносит смертоносный удар. — Мы договоримся? С его губ срывается смешок, не предвещающий ничего хорошего. Сара подливает масла в огонь. — Хватит водить нас за нос, ты с ним заодно! — Однако в глазах ее я вижу другое: загнанную надежду, смешавшуюся со страхом. О да, мне ведомо, каково это — терять последнее, во что веришь. В этот раз я никого не предам. Безбожная ложь. — Как видишь, светлая сторона не готова тебя принять, драгоценная, — издевается, почему-то вполсилы. Неожиданно меняет тон. — Одно мне непонятно, Северина: зачем тебе защищать их? Смотрю на него, боясь отвести взгляд. Что-то в его повадках не дает мне покоя — колет, мешает сосредоточиться, совсем как стебли чёрного морозника под одеждой. — Потому что они…она приняла меня такой, какая я есть. Потому что не лгала мне. Не забрала все, что мне дорого, чтобы быть для меня единственной! Мне кажется, или ему действительно становится больно от моих жалких слов? После пробуждения у статуи Фавна всё было как в тумане — дни, превращающиеся в десятилетия, размеренно текли один за другим, помню только наши разговоры по вечерам, и вино, как он говорил — лекарство от моей части проклятья. Всё было немного иначе. Отвар, настоянный на черном морознике, забирал частички воспоминаний о Марии. Я не могла простить его. Не могу до сих пор. — Никогда и ничего больше не приму из твоих рук! — кричу, срывая связки, колочу его в грудь, силясь достать до лица, — ты отвратителен, ты ужасен, ты… В его глазах столько горечи, на которую мне должно быть плевать. Столько правды, за которую я могла бы убить. Он стоит, не шевелясь, ждет, когда закончу. За дверями спальни наверняка сгрудились подслушивающие чудики. Почему молчит? Почему не осадит меня красивой, но ёмкой фразой, не ударит в ответ? …Неожиданно Человек падает на колени. По привычке испуганно тянусь к нему, одергиваю себя в последний момент — но его холодные серые глаза уже наблюдают за мной, он смотрит снизу вверх, и такого никогда не было. — Не оставляй меня. В очередной раз малодушие взяло верх над всем остальным. Я не ушла. Стараясь как можно меньше времени проводить в цирке, среди его обитателей, все равно возвращалась к красному занавесу. Это ли не слабость? Но, быть может, сейчас в моем существовании появится хоть капелька смысла? Что, если удастся вырвать парочку душ из цепких лап демона? Он совсем не глядит в мою сторону — поглощен светской беседой с Сарой и Дереком. — На самом деле, я сам хотел бы сделать одно крайне выгодное предложение… Сара вздрагивает — её взгляд сочится недоверием. Сейчас она так напоминает Марию, быть может, тому виной лишь моё разыгравшееся воображение — но ничего не могу сделать, сходство для меня очевидно. Это выражение, которым она пытается закрыть любое проявление страха, и дрожь, выдающая её… Выступаю вперед, разделяя их — хватит прятаться в тени! Говорю быстро, срываясь с рыка на шепот. Ему приходится обратить на меня внимание. — Ты лишил меня сестры, но то моя вина. Я помогла тебе стать таким. И мне надоело, — изо всех сил стараюсь звучать грозно, но получается лишь привычный писк, — надоело быть покорной тенью за твоим плечом! Не хочу вершить твою перевернутую справедливость, я устала смотреть на это! В чем они виноваты, скажи мне, в чем? Это Аннет отвергла тебя, это из-за меня твое лицо никогда не будет прежним. Ты отомстил Аннет, теперь мой черед — ну же! Надень на меня маску, да поуродливее. А они твоего внимания не стоят. Бросаюсь к нему в руки всем телом, возомнив себя не иначе как живой стеной. Жду чего угодно — удара, насмешки — вполне в его манере. Он же застывает как изваяние, смотрит на меня так, точно видит впервые. — Ты осталась такой же безрассудной девчонкой, — ожидаю услышать привычное презрение, но внезапно чувствую нотки…уважения? — Я готов отдать вам Атлатонин, и даже оставить ваш чудесный квартет в покое, — он намеренно говорит медленно, приглушенно, заставляя молчать и прислушиваться. Испытанный ораторский приём, — …за одну крохотную услугу. Они ждут подвоха, я — вместе с ними. — Чего ты хочешь?.. — выпаливает Сара, обмениваясь встревоженным взглядом со своим…нет, не другом, теперь ясно вижу — возлюбленным. — Сначала я расскажу одну историю. Надеюсь, вы простите мне такую вольность. Им ничего не остаётся, хотя ясно вижу, Дерек готов выстрелить. Его останавливает лишь предостерегающий взор спутницы. Он говорит чувственно, не упуская ни одной эмоции, с истинным мастерством — еще бы. Впервые за столетия проклятому дали голос… Даже я невольно прислушиваюсь. Лишь спустя несколько мгновений отрешенности понимаю, речь идёт и обо мне. Я должна оборвать его, заставить умолкнуть — потому что чувствую себя обнаженной под чужими взглядами. Замираю на полуслове. Впервые могу приоткрыть завесу тайны — взглянуть на происшедшее его глазами. Наши невольные слушатели выглядят ошарашенно, да что там — представляю, что было бы со мной на их месте. Но что-то подсказывает мне: исповедь предназначена не только для их ушей. — Так случилось, что наши судьбы оказались прочно связаны. Я вынес её из огня, она помогла мне отомстить. В наших руках сосредоточено настоящее искусство — проклятие, которое она не заслужила. Последние слова — гром среди ясного неба. Они отнимают дар речи. Воспользовавшись моим замешательством, продолжает — что это, очередная интрига? — Её единственная вина — кто мог бы подумать… — что это, самолюбование или горечь в его голосе? — любовь. За такую оплошность она несет особое наказание, — холодные пальцы бережно касаются моих ключиц, чуть разворачивают к напуганным детям, я снова экспонат, актёришка, зрелище… Пусть смотрят на уродливо чернеющие пятна цветов — почти гнойники проказы. — Хватит! Прекрати! Я помню, также кричала в ту роковую ночь у этой самой статуи. Мне не хотелось возвращаться к такой жизни — Фавн и Человек в маске сочли иначе. До сих пор не могу взять в толк, почему Сара видела меня во сне. Он хотел оставить меня при себе, боялся одиночества — какую игру ведет сейчас? — Мне нужна твоя помощь, Сара, — говорит, пришептывая, как настоящий змей-искуситель, — знаю, ты не понаслышке знакома с искусством проведения ритуалов. Что ты творишь, maschereri?! — Ты хочешь…освободить её? Они говорят о ком-то далеком, расплывчатом, ненастоящем — точно не обо мне… Человек в маске кивает. Ну уж нет, я не дам им решить за меня…! Но случается что-то странное, когда пытаюсь пошевелиться, не могу даже моргнуть. Ночь медленно расплывается перед глазами, а его голос доносится откуда-то из-под земли. — Я знал, что ты будешь сопротивляться, драгоценная. Прости. Какой предусмотрительный. Я все еще не понимаю до конца, но мысли окончательно спутываются — медленно, тяжело погружаюсь в темноту. — Что, если это ловушка? Сара! — Первое, что слышу — встревоженный голос Дерека слышится слишком близко, со стоном открываю глаза. — Нам ничего не остается. Под головой у меня холодный камень, поднимаю взгляд — я лежу в ногах статуи, на каждом дюйме тела проклятые фиолетовые лепестки… Мне хочется сказать им, пусть не беспокоятся. Человек в маске всегда держит слово. Он готов пожертвовать Атлатонин и еще парой душ — ради чего? Ради меня. Слышу, как четко Сара выговаривает знакомые мне слова — кажется, то же заклинание она читала на кладбище. Пытаюсь осмотреться, натыкаюсь взглядом на доверху наполненный кровью кубок в руках Человека… он стоит перед распростертым на земле полотном, вглядывается в картину, как будто ищет что-то давно утерянное. Только сейчас вижу, как сильно он устал. Кровь из чаши бурыми каплями оседает на холсте, он кропит ей картину и снег вокруг, заклинание Сары неожиданно превращается в песню, она звенит в ушах, отдается теплом в груди — хочется бросить все и плыть по течению… Нет! Он медленно подходит ко мне, наклоняется, пристально смотрит: на миг кажется, что это очередная игра, наваждение, я должна сделать усилие — все станет как прежде. Выдыхаю сквозь пересохшее горло: — Почему? — Ты слишком хороша для моего цирка, Северина, — наконец до меня доходит: нет, это не шутка! Он собрался избавиться от меня! Я ведь так страстно этого хотела. А как же твои маски? Как ты будешь здесь один? Почему не можешь пойти со мной? Я пытаюсь выдавить хоть слово, безуспешно — почти физически ощущаю, как ускользаю, рассыпаюсь, обращаюсь в стылый северный ветер. Он целует меня в щеку, а может, мне только кажется. *** Столько света — с непривычки режет глаза. Зажмуриваюсь, чувствую горячие солнечные лучи, они обнимают лицо, как будто не веря встрече. Я так давно ничего не чувствовала… тепло кажется чужим. Все еще не открываю глаз, жду, когда оно превратится в адское пламя: его я, несомненно, заслуживаю. Еще долго стояла бы так, если бы не окликнувший меня звонкий голос. — Северина! Чего застыла как вкопанная? Этого не может быть… Резко разворачиваюсь, силясь поскорее удостовериться в том, что она действительно здесь. — Мария! — Кричу, а затем срываюсь на шепот. Она стоит передо мной, на губах играет рассеянная улыбка: кажется, я не на шутку ее напугала. Тёмное платье и изящная шляпка до безумия ей идут — пытаюсь определить возраст: она, несомненно, выросла… вошла в самый расцвет красоты. Одежда чудесно подчеркивает дивную фигурку, светлые волосы аккуратно уложены: они сияют так, точно каждая прядь впитала в себя маленькое солнце. Я хочу поцеловать каждый локон, хотя понимаю отдаленно — это всего лишь сон, бред…что угодно, но не правда! — Что с тобой? — сестра прижимает ладонь ко рту, — почему ты так смотришь…? Знала бы ты, Мария — нет, лучше тебе никогда не ведать! — Все в порядке, — каких усилий мне стоят эти слова, — только солнце печёт. Город вокруг наполнен красками, совсем как тогда, столетия назад — во времена моей настоящей юности. Это не тот злобный зверь, на чьи улицы я ступала каждую ночь после пробуждения: Сентфор совсем на себя не похож, и в этом я нахожу что-то незыблемо родное. Мария тянет меня за рукав. — Пойдем скорее, а то опоздаем! Тебе надо в мастерскую — не забыла? В мастерскую… Судорожно хватаю ртом пылающий воздух. Я не видела её столько лет, но до сих пор помню каждый камешек, каждый уголок. Лавка предстает перед нами такой, какой я её знала. Больше всего на свете мне страшно от того, что могу найти внутри. Что, если это очередное испытание — солнце обернется кровью, сестра — изъеденным червями трупом. К таким фокусам я привыкла. Но сейчас — сердце горько щемит — это будет слишком жестоко. Не хочется шагать дальше, крепко сжимаю ладонь Марии, она же ведет себя неожиданно твёрдо. — Ну же, хватит бояться! — и почти вталкивает меня внутрь. …Он занят работой: умело орудует резцом, но откладывает дела, услышав шум, поднимает глаза — на его лице нет ни единого шрама. Вздрагиваю, чувствуя, как невольно трясутся губы. Подношу ладони к лицу — ни следа увечья. Спотыкаюсь, почти падая: он подхватывает меня в паре дюймов от пола. — Что случилось? Северина, милая, ты не больна? Передёргиваюсь как от пощёчины. Он говорил так только с Аннет. — Не переживайте, maschereri, это все из-за жары, — Мария уже здесь, щебечет по-детски радостно, но все-таки глядит в мою сторону с опаской. — Присядь, — он помогает мне устроиться на скамье, пытаюсь вернуть самообладание, вместо этого пытливо разглядываю его. Нет, передо мной вовсе не Человек в маске, это — мужчина, который почти стерся из моей памяти. При мысли о нем трепетало моё наивное шестнадцатилетнее сердце. И сейчас… сейчас он вернулся. Я вскакиваю, забыв обо всех безмолвных запретах, хватаю его за руки, порывисто обнимаю. Сердце бьется где-то в гортани, я не могу дышать. Он гладит меня по волосам, смотрит встревоженно, я пытаюсь заговорить, но шепчу лишь его имя — повторяю раз за разом, боясь вдруг забыть. Мне не приходилось называть его так прежде, но сейчас все кажется таким настоящим, таким…правильным. — Принесу тебе воды, — он целует меня в уголок губ, так нежно, что снова пропадает дар речи. А потом мой взгляд ненароком падает на окно… Мимо двери мастерской проскальзывает до боли знакомая фигура в бордовом плаще. — Сейчас… подожди меня, не уходи никуда! — выскакиваю наружу, почти ощущая кипящую мостовую сквозь башмаки. Она оборачивается прежде, чем я успеваю позвать. Во взгляде Аннет нет туманной легкости, как у Марии и maschereri. Она все помнит. Помнит, как я её убила. — Зачем я здесь? Я этого не заслужила! Мягко отстраняет меня ладонью. — Если ты попала сюда, значит, так должно быть, — отчего она так спокойна? Неужели смогла…простить и отпустить? — Это не я должна быть там, — оборачиваюсь к светлым дверям, — а ты. Он любил тебя. Вы должны были…уйти вместе. — Нет, — девушка заглядывает мне в глаза, мягко касается плеча, — я не прошла с ним этот путь. Я предпочла отступить, а ты — ты осталась. Все мы заслужили наше наказание, Северина. И ты ошибаешься, говоря, что он не любил тебя. Это он тебя отпустил. А что это, если не свидетельство? Боль пронзает от корней волос до кончиков пальцев. — Он остался там…один… Прикосновение Аннет становится ощутимее. — Когда придет время, его земной путь закончится. А тебе нужно идти, — её улыбка, кажется, способна успокоить любую бурю. Внутри меня поднимается волна тепла, она сметает все на своем пути: дурные мысли, рвущие душу воспоминания… Кто-то старательно стирает с листа моей судьбы все написанное, включая помарки и кляксы. Аннет ведет к порогу, осторожно отпускает у самой двери. Шаг — свет поглощает меня. *** 1996 год Хозяин сделался злым и раздражительным — его не забавляет ни радушная публика, ни дивные маски. Материала действительно осталось немного, однако при разумном расходе сока морозника можно продержаться еще лет тридцать. Однако наблюдение за людьми больше не приносит ему удовольствия. Наши дни на исходе, он не подарил ни одной маски. Нам не пристало указывать Хозяину, что делать — оттого подчиняемся его горю, послушно разбредаемся по шатру после каждого неимоверно невыразительного выступления. Мы больше не ужинаем вместе, он едва ли замечает нас: это злит, коробит, выдирает оставшиеся внутренности с корнем. Это твой шанс, Жоззи — так я говорила себе первые дни. Он погорюет о ней, но разве может мужское сердце долго пустовать? Ведьма Северина хорошо его знала — но и я немало лет провела бок о бок. Мы встретились, когда голова моя была полна легкомысленными мечтаниями, желанием вырваться поскорее из душного родного гнезда. Отец с матерью давно смотрели с пренебрежением, они пророчили мне небольшое будущее. Нас в семье было так много, что мне — старшей — любви попросту не хватило. Сбежать с бродячими актёрами, в компании столь обворожительного мужчины, который, казалось, был готов вот-вот упасть к моим ногам — чем не удивительное приключение? Человек в маске вложил в мою голову правильные мысли. Казалось, он действительно поверил в меня — таких слов я не слышала ни от кого за свою не в пример короткую жизнь. Как же мне было больно. В ту ночь он позвал меня в свою комнату на постоялом дворе — но даже не прикоснулся. Я пыталась содрать с себя горящую адским пламенем маску, она разъедала мое лицо, врастая в него коростой. Он вышел, не обернувшись, когда я закричала по-настоящему громко. А потом явилась дрянная сука Северина. Она поила меня холодной водой, крепко держала за руки, провела со мной всю ночь — это я поняла позже. Я должна была забыть, но не дала себе такой возможности. Записывала каждое свое ощущение. Все, что запомнила. Мне действительно было позволено чуть больше, чем остальным. Я никогда не остаюсь в долгу. Потому помогла подлой предательнице вывести ту старуху. Так надеялась, что она исчезнет, что Хозяин не простит её. Не тут-то было. Сейчас она действительно сгинула — но я все равно чувствую ее присутствие в каждом углу: смотрит на меня, ухмыляется. Снова и снова напоминает: ты проиграла. И все же я не могу ненавидеть ее по-настоящему люто, так, как должна. …Мягко проскальзываю в комнату Хозяина: он даже не оборачивается. Смотрит куда-то сквозь потёртое зеркало, на столе подле него забытая книга, раскрытая на середине. Мне нужно сказать ему, что чудики голодны, что вот-вот начнется последнее шоу — язык присыхает к гортани. Неожиданно он поднимается и наконец глядит на меня — я вижу его без маски второй или третий раз за все время. Прекрасное лицо, на которое можно смотреть вечно, сумрачно. Что же случится, если он улыбнется? Сколько сердец похитила эта улыбка? — Я как раз хотел позвать тебя, Жоззи, — говорит неожиданно мягко, без тени досады. Он жестом просит меня присесть, устраиваюсь прямо на полу, у его ног, кажется, ему это нравится. Мы долго смотрим друг на друга, я шумно сглатываю, тишина отдается гулом. Хозяин дотрагивается кончиками пальцев до моего подбородка — мне кажется, или он придвинулся ближе? Каждое слово, сказанное им — для меня и только для меня… — Я ухожу. И оставляю тебе цирк. Как…как это возможно?! — Но как же… Его вытянутая рука останавливает каждое слово из несвязного потока, которым я готова разразиться. — Это моё решение. …значит, оно непреложно. Склоняю голову — ведь ничего больше не могу сделать. Он поднимается, оправляет полы плаща. Мне хочется спросить, куда будет лежать его путь, почему он решил оставить нас — знаю, ответа не будет. Оттого приходится отдаться молчанию. Наблюдаю за тем, как аккуратно он берет книгу со стола — кажется, это сборник шекспировских пьес — как собирается было выйти, но вдруг останавливается. Проследив за его взглядом, замечаю пыльную фотографию. Там изображены мы все, но смотрит он, разумеется, лишь на неё. Чувствую привкус железа во рту, он не дает дышать, размыкает губы — выплевываю, точно избавляюсь от выпавшего зуба. — Неужели не попрощаетесь с остальными? Он растерян, но показывает это лишь на краткий миг. В следующий уже ухмыляется. — Полагаю, это будет лишним. Я не смогла возненавидеть его за все это время — а сейчас отвращение затапливает до краев. Он это чувствует. Отворачиваюсь, а в следующее мгновение его уже нет в комнате — аккуратно задуваю свечу, выхожу, прикрывая за собой дверь.