tell me your problems

      Они добираются до следующего города за несколько часов до наступления темноты.       Лютик оживляется, как только они видят трактир, и чуть ли не моментально спрыгивает на землю — в спешке он практически падает, но, на удивление, ему удается удержать себя на ногах. Он осторожно отвязывает свою лютню еще до того, как Эскель успевает остановить Скорпиона.       — Я сниму нам комнату! — заявляет Лютик и резко застывает на месте, глядя на Эскеля, как будто ждет от него разрешения.       Эскель внутренне вздыхает, но улыбается так мягко, как только способен.       — Звучит неплохо.       Очевидно, что Лютик задавался вопросом, захочет ли Эскель вообще делить с ним комнату, и почему-то эта мысль причиняет боль намного сильнее, чем любое из его ранений, которые он получил на своем пути. Потому что, конечно же он хочет, у него нет причин не желать этого.       Он рад, что уже почти стемнело, потому что это означает, что у мальчика-конюха нет шанса испугаться его шрамов; тот просто обещает позаботиться о Скорпионе должным образом.       — Иди найди себе укромный уголок, дорогой, — шепчет ему Лютик, как только он входит в таверну; бард мягко подталкивает его к столам.       Прежде чем Эскель успевает даже подумать о том, чтобы спросить, нашел ли им бард свободную комнату, Лютик начинает свое выступление: его голос звучит идеально в довольно большом помещении и заставляет, по крайней мере, большинство людей поворачиваться, чтобы посмотреть на него; некоторые даже улыбаются и подпевают.       Эскель не узнает песню, но похоже, что он такой один. Достаточно быстро на столах появляется много выпивки, — даже на его собственном. Одна из официанток ставит перед ним кружку с легкой улыбкой на губах.       — Бесплатно, как и обещано.       — Обещано? — повторяет Эскель, нахмурившись.       Она хмурится в ответ на долю секунды и кивает в сторону Лютика, который в данный момент перемещается между столами, принимая запросы публики.       — Ты ведь с ним?       Эскель кивает.       — Ну, тогда, как ему и было обещано: еда и напитки бесплатно, если он сможет оживить это место.       Она уходит, чтобы обслужить других посетителей, прежде чем Эскель успевает ее поблагодарить. Поэтому он принимает эль и облокачивается назад, следя за Лютиком. Тот начинает новую песню, до этого остановившись из-за двух девушек, которые выглядят так, будто вот-вот разрыдаются.       Они смеются к концу песни: что-то про принцессу, которая убивает монстра вместо того, чтобы ждать спасения. Эскель поражен. Это полностью заслуга Лютика.       — Сыграй про монету! — кричит кто-то из зала.       — Да, хотим послушать про черта!       — Ну же, бард!       Эскель ощетинивается, когда Лютик замолкает, прикусывая губу так сильно, что вновь повреждает кожу, которая еще толком не успела зажить; судя по всему, это что-то вроде его нервной привычки.       На мгновение Эскель думает, что Лютик откажется. Затем Лютик медленно выдыхает и усмехается.       — Ну конечно! Отличный выбор под конец вечера!       Его эль — и первая, и вторая кружка — давно закончился, и Эскель полностью сосредотачивается на Лютике.       — Когда скромняга бард…       Сосредотачивается на том, какую идеальную картину профессионализма он из себя представляет.       Сосредотачивается на том, как его пальцы играют нужную мелодию, но его сердце явно не здесь. Похоже, мало кто это замечает; люди смеются, подпевают и даже кидают ему монеты, когда Лютик проходит мимо них.       Сосредотачивается на том, как храбр Лютик, когда поет о ком-то, кто так сильно его ранил. И он делает это, чтобы поддержать ведьмаков, несмотря ни на на что. Для Эскеля вполне логично восхищаться им.       — Он людям товарищ…       Лютик заканчивает, церемонно кланяясь и придерживая чехол от лютни, чтобы уберечь его от падения.       Мгновение спустя он совершенно бесцеремонно плюхается на место напротив Эскеля.       — Ты в порядке, птенчик? — мягко спрашивает Эскель, как только убеждается, что на них больше не направлены посторонние взгляды.       Лютик кивает, но то, как он опускает голову на стол между ними — говорит об обратном.       Он остается в таком положении, пока две тарелки с едой не опускаются на их стол, после чего бард выпрямляется и радостно улыбается женщине, которая их принесла.       — Наша искренняя благодарность за ваше сдержанное обещание.       Она смеется, переводя взгляд с одного на другого.       — Благодарность взаимна.       Эскель улыбается ей.       — Спасибо.       — Это что, базилик? — недоверчиво спрашивает Лютик, одновременно удивляя и Эскеля, и женщину. Та медленно кивает, будто ожидая жалобы.       Но Лютик только нахально улыбается.       — Мне придется написать балладу в знак благодарности вашему гостеприимству и тому, кто отвечает за ваши искусные блюда.       Женщина краснеет, бормоча что-то о том, что для них это все в удовольствие; она хватает пустую кружку Эскеля и оставляет их вдвоем наедине. Как только она уходит, Лютик опускает голову обратно на стол.       — Лютик? — зовет Эскель, на мгновение беспокоясь, что бард скрывает рану, о которой он должен знать.       Лютик тихо стонет, но садится прямо с небольшой и странно неискренней ухмылкой.       — Многие называют меня именно так, да.       На этот раз Эскель точно может сказать, насколько больно было Лютику возвращаться к воспоминаниям времен Посады, даже если тот не всегда показывает это. Но он не хочет упоминать об этом, потому что это может привести к тому, что Лютик снова закроется в себе. Или еще хуже — решит больше с ним не путешествовать.       Вместо этого он жестом указывает на их тарелки.       — Не собираешься попробовать базилик?       Лютик медленно моргает, а затем заходится смехом; тень грусти на его лице наполовину сменяется весельем.       — Только если вместе с тобой, дорогой, — соглашается бард.       Именно это они и делают.       Они оба привыкли не торопиться, но таверна кажется все еще довольно оживленной к тому времени, как они оба заканчивают свою сытную трапезу.       — У кое-кого тут проблемы с сиреной, хочет встретиться с тобой завтра, — говорит Лютик, пока они поднимаются наверх.       — Что? — Эскель в замешательстве наклоняет голову вправо.       От Лютика моментально начинают исходить волны паники.       — О, боги, я не утверждал, что ты захочешь брать контракт или еще что. Я просто… Ну, то есть, она пришла ко мне, и я подумал, что… Но мы можем, эм, просто отказаться, если у тебя планы или…       — Лютик, все в порядке. Я не злюсь, — прерывает его Эскель, кладя Лютику ладонь на руку.       Он без понятия, какой реакции ожидал от барда, но он явно не предполагал, что Лютик растает точно так же, как и его паника, тихо выдыхая и поддаваясь прикосновению ведьмака.       — Какая комната наша? — спрашивает Эскель, на самом деле не желая продолжать этот разговор; или же любой другой, если уж на то пошло, пока они находятся в коридоре.       Лютик мгновенно выходит из своего виноватого оцепенения и ведет их в комнату, которую снял для них. Она небольшая — кровать да окно. Но это все равно лучше, чем ничего, — особенно учитывая то, что они заявились достаточно поздно. Поэтому Эскель благодарен и за это.       — Она сама сказала тебе, что это сирена? — в конце концов спрашивает Эскель, не в силах вынести неловкого молчания между ними.       Лютик выглядит почти испуганным, когда Эскель к нему обращается, но затем качает головой в отрицании.       — Не совсем, но, насколько я знаю, существует не так уж и много существ, которые заманивают мужчин песнями посреди ночи, верно?       Эскель усмехается, рискуя.       — Тебе ли не знать, птенчик.       — Что? Я бы знал не больше вас, ведьмаков, даже если бы… Эй! — Замешательство Лютика превращается в оскорбленную гримасу, когда он складывает руки на груди. — Я никого никуда не заманиваю. Вряд ли это моя вина, если они предлагают мне свою компанию, ясно?       Эскель просто рад, что не обидел Лютика своими словами. Он также очень удивлен, что его шутка так легко совпала с чьей-то шуткой, но он не отрицает, что дело может быть просто в Лютике и его довольно уникальной личности.       — Как скажешь, — соглашается Эскель.       Лютик ворчит, а затем кидает в Эскеля свой камзол, который тот еле ловит, несмотря на свои усиленные ведьмачьи рефлексы.       Но как только он его ловит, — глаза Лютика расширяются, и тот делает шаг в сторону Эскеля.       — Нет, стой, только не мни его!       — Это ты его бросил, — смущенно указывает Эскель.       Лютик надувает губы, и Эскель клянется, что ни один другой мужчина никогда не смог бы выглядеть так по-детски и так удивительно достойно одновременно.       Но он все равно кидает его обратно Лютику. Или, точнее, отдает его Лютику в руки, потому что тот теперь стоит достаточно близко. Он также достаточно близко, чтобы Эскель почувствовал исходящее от него удивленное облегчение; Лютик аккуратно складывает свой камзол и кладет его поверх футляра для лютни.       Почему-то до сих пор Эскеля не удивляло, что у Лютика больше нет с собой никаких других вещей. Теперь же он чувствует себя неловко, поскольку у него целые две сумки, в то время как у Лютика за спиной одна лишь лютня; это глупо, ведь он знает, что ему нужны его ведьмачьи эликсиры, запасная одежда и дополнительное место для еды.       Но ведь Лютик где-то взял ту рубашку, что дал ему, верно? Эскель догадывается, что Лютик, должно быть, где-то спрятал свои вещи до того, как они отправились в путь; он решает спросить его об этом позже.       — Ты собираешься спать в броне? — спрашивает Лютик примерно через минуту после того, как Эскель прирос к тому месту, где стоял.       По правде говоря, он всего лишь задумался, будут ли они снова спать вместе в одной постели.       — Знаешь, я слышал, что спать намного удобнее, когда ты не покрыт шипами с ног до головы, — продолжает Лютик, усмехаясь.       Эскель корчит гримасу, но Лютик воспринимает это только как приглашение, помогая ему снять доспехи, прежде чем подтащить его к кровати и плюхнуться на нее, приподняв бровь.       — Не хочешь присоединиться ко мне?       — Нет, — абсолютно неубедительно отвечает Эскель. — Подвинься.       Лютик смеется и делает то, что ему было сказано, складывая руки под затылком и переводя взгляд на потолок; Эскель устраивается рядом с ним.       — Ты ведь не против, да? Что я договорился о потенциальном контракте от твоего имени? — тихо спрашивает Лютик, не отводя взгляда от потолка.       Эскель качает головой, гадая, как Лютик может не знать, что наличие посредника в переговорах намного облегчает ведьмачью жизнь. Затем он вспоминает, что Геральт, вероятно, виноват в том, что Лютик не знает, как важны его социальные навыки.       Честно говоря, он никогда и никому не хотел врезать так сильно.       — Конечно же нет, — отвечает Эскель, жалея, что не может объяснить лучше; он все еще не совсем привык ко всем этим долгим разговорам.       Лютик улыбается, несмотря ни на что, и поворачивается, оказываясь лицом к лицу с Эскелем и прижимаясь к нему поближе.       — И ты не уйдешь до того, как я проснусь?       Эскель подозревает, что Лютик либо немного устал, либо пьян немного сильнее, чем того хотел, поэтому просто поддакивает ему и качает головой.       — Нет, не уйду. Я буду здесь, — обещает он.       Лютик кивает, почти как ребенок, и прижимается к ведьмаку еще ближе.       — Спасибо, Эскель.       Тепло, которое распространяется по телу Эскеля, скорее всего, связано с присутствием Лютика, а не с его словами. Потому что как кто-то может иметь над ним такую власть, просто назвав его имя, чтобы температура его тела изменилась?       Эскель отмечает, как сильно Лютик ему доверяет, засыпая буквально через несколько минут. И это удивляет его так же сильно, как и печалит, потому что он действительно не понимает, как Геральт мог отказаться от кого-то такого ужасно доброго сердцем.       Но он правда не хочет думать об идиотизме своего брата без крайней необходимости, которой, кстати, в данный момент нет, поэтому он просто обнимает Лютика и закрывает глаза.       Так странно, что кто-то выбрал быть как можно ближе к нему, особенно когда они оба наиболее уязвимы; но он не может отрицать улыбку на своем лице, которую никто никогда не увидит, не считая кромешной тьмы вокруг.       Он также не может отрицать, что эта ночь — одна из лучших в его жизни.