tell me your problems

      Спят ли сирены?       Эскель должен знать ответ на этот вопрос.       К сожалению, он, кажется, не может его вспомнить, когда приближается к мелководью довольно жалкого заросшего озера, к которому им указали дорогу. Весь его план держался лишь на том, чтобы застать сирену врасплох, но вся его задумка может оказаться бессмысленной, если сирена наготове и поджидает его.       — Ведьмак, — шипит кто-то со стороны.       Прекрасно.       — Эскель, к вашим услугам, — отвечает он, одной рукой потянувшись к своему мечу.       Прежде чем он успевает вытащить его из ножен, в воде показывается голова, за которой следуют реки волос, а затем — плечи. Сирена улыбается ему; ее зубы сверкают на солнце.       — Для чего ты забрел в мой дом?       — Это место не может быть твоим домом, — заявляет Эскель, — особенно, если ты одиночка.       Она вздыхает и скользит вперед, поднимаясь до тех пор, пока не показывает себя во всей красе выше пояса. Она делает паузу, прежде чем что-то сказать, явно ожидая какую-то ответную реакцию от Эскеля; но когда он не делает ни малейшего движения, она складывает перед собой руки.       — Я не сделала ничего, что могло бы оправдать твое появление, ведьмак.       Эскель усмехается.       — Что, заманивание людей на верную смерть для тебя не имеет никакого значения?       Она ухмыляется.       — Нет.       Он не может понять, зачем ему вообще нужно было задавать этот вопрос, если честно.       — Они заслужили. Они были едва ли чем-то большим, чем гнилые сорняки: монстры в человеческом обличье, — продолжает сирена с поразительной долей злобы в голосе.       Чуть отступая назад, Эскель качает головой.       — Ты поразительно уверена в своих словах.       Она скалится на него, оголяя свои клыки; ее ярко-голубые глаза тотчас становятся серо-ледяными.       — Они схватили моего друга. Разве они не заслуживают ответной смерти?       Ее голос приобретает мелодичный оттенок, и Эскель мысленно готовится выпустить Игни. Он рад, что сказал Лютику держаться подальше, потому что одинокая сирена, жаждущая мести, — это не то, во что бы он хотел впутать барда.       Ну, по большей части ему было все равно, в какие ситуации ввязывается большинство бардов, но Лютик — другое дело. Если с Лютиком что-нибудь случится, — вина будет на Эскеле. И ему действительно не нравится даже сама мысль об этом.       — Ты удовлетворила свое желание мести или все должно зайти куда дальше? — спрашивает Эскель в итоге.       Она снова шипит на него, а затем — делает выпад.       Он встречает ее клыки огнем, и она отшатывается, вскрикивая. Почему-то это звучит до странного приятно для его ушей, и ему приходится в прямом смысле потрясти головой, чтобы выбросить эту мысль из головы.       Но затем серена оказывается прямо перед ним, и у него нет времени на еще один заход Игни, поэтому — он пользуется мечом, и на этот раз ей не удается ускользнуть. Она в ловушке, насаженная на серебро; ее руки в порыве ярости тянутся к его лицу.       Он инстинктивно отступает назад, потому что последнее, что ему нужно — это еще один шрам на лице.       — Ты… заплатишь за это, — шипит она; ее руки теперь сжимают его меч, а на лице запечатлена боль.       Эскель качает головой.       — Не моя вина в том, что ты напала.       Она усмехается прямо ему в лицо, откидывая голову назад, и заходится смехом, — ужасный, влажный звук, сопровождаемый струей крови, стекающей по ее губам и подбородку; холодная тяжесть внезапно оседает у него в животе.       Что-то не так.       Он чувствует это.       — Что? Что ты натворила? — требует ответа Эскель, слегка проворачивая меч в теле сирены; он не чувствует ни малейших угрызений совести, услышав ее болезненный крик.       Даже если бы он мог что-нибудь почувствовать, то совсем ненадолго: она продолжает смеяться, потянувшись к его лицу; один из ее когтей нежно касается его шрамов. Он позволяет ей сделать это по одной простой причине — он должен знать, что она имеет в виду; помимо этого она больше не сможет иметь над ним такой власти.       — Спорим… ты не в-идел… моего друга, — удается выдать сирене; ее клыки окрашены кровью, когда она скалится в ухмылке, а затем всхлипывает и замирает.       Нет.       У нее не может быть друга, ведь Лилия сказала, что сирена лишь одна. Если их двое, это значит, что он гораздо менее подготовлен, чем должен быть, и…       Лютик.       Как только Эскель впускает его имя в свои мысли, то сразу же чует его. Чует его страх.       Эскель срывается с места.       Он убирает меч в ножны сразу же, как его ноги отрываются от земли, абсолютно не обращая внимания на безжизненное тело сирены, соскользнувшее в воду. Все, о чем он может думать — это Лютик. Испуганный Лютик. Лютик, ставший жертвой его беспечности.       — Лютик! — зовет Эскель, когда достигает того места, где оставил барда.       От него нет и следа.       Так же, как и запах его страха начинает быстро исчезать. Эскель громко чертыхается, пробираясь к Скорпиону. Она перестает паниковать, когда он рядом, но не позволяет ему приблизиться, отталкивая его в сторону.       — Прекрати, что ты?.. — Эскель обрывает себя на полуслове, бросая взгляд влево. Она не бездумно паниковала, она направляла его.       — Ты лучшая, — искренне бормочет он, а затем снова срывается с места. Однако он находит минутку, чтобы поблагодарить богов за то, что Лютик очаровал его лошадь, и наоборот.       Он больше не чует запах Лютика и полагает, что к этому причастна вторая сирена. Поэтому он продолжает идти, не обращая внимания на промокшую насквозь обувь; он заходит все глубже и глубже в лес, прямо в озеро.       — Лютик! — снова зовет Эскель, совсем не ожидая ответа.       Но он его получает.       Просто не тот, что хотел услышать.       — Так вот, как его зовут? — звучит голос, жутко напоминающий первую сирену.       Эскель заставляет себя остановиться, машинально впиваясь взглядом в сирену перед ним и ее пронзительные зеленые глаза. Но эти глаза — нет, не того, о ком он так рьяно беспокоится; другая пара знакомых голубых глаз выглядит слишком затуманенными, чтобы он мог унять тревогу.       — Отпусти его. — Эскель слышит собственное рычание.       Лютик шевелится при звуке его голоса, но сирена что-то напевает, и черты его лица снова расслабляются; он обмякает в ее хватке, голова покоится на ее плече.       Одной рукой сирена обвивает его шею, другой — нежно играет с его волосами. Это выглядело бы очаровательно в любой другой обстановке. Как бы то ни было, Эскель остро осознает, что ее когти могут перерезать глотку барда в любой момент.       — Твой меч буквально пропитан кровью моей сестры, и ты предполагаешь, что я отпущу твоего хорошенького дружка? — шипит сирена, и Эскель не может отрицать, что в ее словах есть смысл.       Но это не значит, что он позволит ей убить Лютика.       Он борется с искушением использовать Игни и просто покончить со всем этим одним разом. Но он знает: в таком случае он не может гарантировать, что Лютик не сгорит вместе с сиреной; он абсолютно ни за что на свете не пойдет на такой глупый риск.       Вместо этого он думает о том, как Лютику постоянно удается выпутать их из потенциально опасных ситуаций одними лишь словами. Эскель решает сделать то же самое, надеясь, что эта сирена не такая импульсивная, как ее сестра.       — Бард не имеет к этому никакого отношения. — Эскель изо всех сил старается снова не зарычать. Он не уверен, насколько преуспел в этом.       Сирена насмехается над ним, проводя когтями по волосам Лютика; веки барда трепещут.       — Ты втянул его в это, убив мою сестру.       — Она напала на меня, — подчеркивает Эскель.       Зеленые глаза сужаются, когда сирена усиливает хватку на горле Лютика. Тот всхлипывает, и этот тихий, мягкий звук вызывает всплески паники в сердце Эскеля. Он на мгновение желает, чтобы книги были правы, и ведьмаки действительно не могли испытывать эмоции и чувства.       — Мне жа-ль.       И Эскель, и сирена переводят взгляд на Лютика, который по какой-то причине решил, что первое, что он должен сделать после обретения дара речи — это извиниться.       — Что? — спрашивает сирена, наклоняя голову Лютика к своему лицу. Только тогда Эскель понимает, что сирена буквально полностью удерживает Лютика, и если бы та отпустила его — он бы попросту утонул. Не самое приятное осознание в его жизни.       — Мне жа-ль тво-ю се-с-тру, — бормочет Лютик, медленно моргая.       Эскель хмурится, подходя немного ближе.       — Я не знаю, почему он сожалеет, но я — определенно сожалею. Я пытался не причинить ей вреда.       Зеленоглазая сирена скалится на него, но не делает ни единого движения, чтобы навредить Лютику. Вместо этого она в замешательстве переводит взгляд с одного на другого.       — Почему ему жаль мою сестру? — спрашивает она Эскеля.       Лютик опережает его с ответом.       — Она г-ор-е-ва-ла по в-а-ше-м-у д-ру-гу. Я п-о… ни-м-аю.       Эскель морщится от того, как Лютик заикается и запинается, просто чтобы выговорить обычное предложение. Но он не может сдержать облегчение, которое заполняет его вены из-за того, что он вообще слышит голос барда.       Сирена качает головой.       — В конце концов, мы отомстили.       Каким-то образом Лютик умудряется дрожать и улыбаться одновременно. Эскель прочищает горло, чтобы избавить Лютика от необходимости говорить; холодная вода ему явно не помощник в этом.       — Мы рады слышать это, правда.       — Это то, что ты говоришь каждой сирене перед тем, как убить ее? — шипит сирена, оттаскивая Лютика назад. Его глаза расширяются, когда он, наконец, в состоянии поднять руки, чтобы схватить запястье сирены, чья ладонь теперь скорее облегала его шею.       — Отпусти его, и я даже не прикоснусь к тебе, — обещает Эскель.       Лютик медленно кивает, теперь более настороженно.       — Он пр-равда добрый, я… я обещаю.       Сирена на мгновение переводит взгляд с одного на другого, прежде чем быстро кивнуть.       — Ладно. Но только если я смогу убить еще одного. Того, кто сбежал.       Ее голос становится почти мелодичным. Лютик морщится от ее последних слов, поэтому Эскель просто кивает в ответ.       — Только одного. А теперь отпусти его.       На долю секунды он видит что-то похожее на улыбку в отражении ее глаз. Затем она хитро усмехается и скользит чуть подальше от Эскеля, вглубь озера.       — Интересный выбор слов, ведьмак.       Она отпускает.       И Лютик судорожно ахает.       Уходя под воду, словно камень.       Эскель мысленно чертыхается, сбрасывая мечи, и, не раздумывая, бросается в озеро. Вид испуганных голубых глаз Лютика полностью отвлек его от мыслей о сородичах сирены.       Он, определенно, не впадает в панику, когда не может сразу найти Лютика; и он, определенно, не плавает кругами, как рыба, пытаясь его найти.       Но он не может найти его. Он никогда не простит себя, если позволит Лютику погибнуть в первом же контракте, что они взяли вместе; или если окажется, что его перехитрила пара сирен; или если он никогда больше не увидит улыбку Лютика из-за своей собственной тупости, или…       Вот.       Рука Лютика.       Эскель хватает ее и тянет барда наверх, слегка поворачиваясь и направляя их обоих в сторону берега; прочь от логова водного льва, которое он бы предпочел больше никогда не видеть.       Он слегка отплевывается, когда выбирается на не совсем сухую, но относительно твердую землю. Он крепко держит Лютика за руку, которому, судя по всему, невероятно холодно; в любом случае, они оба замерзают.       — Ну же, птенчик, — шепчет Эскель, поворачивая Лютика на бок и пытаясь помочь ему очистить дыхательные пути от воды.       После слишком долгой минуты Лютик закашливается.       Он кашляет, сплевывает, и его рвет; но затем, наконец, он дышит, и, боги небесные, разве это не самый восхитительный звук, который Эскель слышал за последнее время.       — Вот так, — успокаивает Эскель; Лютик стонет, пытаясь сесть, и хватается за грудную клетку.       Он резко оглядывается, как только открывает глаза. Когда его взгляд останавливается на Эскеле, — он слабо улыбается.       — Ты в порядке.       Эскель смеется, немного расслабляясь.       — Это не я только что чуть не утонул.       Внезапно лицо Лютика искажается.       Он обнимает руками колени и хмурится, прикусывая губу. Но прежде чем Эскель успевает что-либо сказать, Лютика снова рвет. Его отхаркивания перерастают в стоны, а затем в сильную дрожь, когда он обхватывает себя руками.       — Лютик…       — П-прости меня, — перебивает Лютик, — только, п-пожалуйста, не оставляй меня з-здесь.       Эскель моргает.       — П-пожалуйста, только… г-город недалеко и я… ты можешь ос-оставить меня там… только н-не здесь…       — Лютик, прекрати, — вмешивается Эскель, наклоняясь вперед, и, молясь, что не сделает хуже, обнимает Лютика за плечи. Он не ослабляет хватку, даже когда Лютик напрягается.       Но затем Лютик издает сдавленный звук и обмякает в руках Эскеля, обвивая руками его торс. Он заходится в рыданиях, прижимаясь как можно ближе. Они оба делятся посредственным теплом своих озябших тел друг с другом; вода с их одежды и волос собирается прямо под ними на земле.       — Все в порядке. Я не злюсь, — мягко говорит Эскель. — Никто из нас не мог предположить, что сирен в действительности было двое.       Рыдания Лютика не совсем прекращаются, однако при словах Эскеля он прижимается к ведьмаку невероятно близко. Резкая дрожь барда заставляет их обоих периодически вздрагивать. Эскель ни капли не против оставаться в таком положении, пока Лютик не придет в себя, поэтому долгое время они оба остаются неподвижными.       В конце концов, Лютик отстраняется, тихо выдыхая.       — Прости. Я не хотел… я… спасибо. Спасибо, что… что остался. И, конечно, за то, что спас меня. Это было просто невероятно. Даже если я… даже если я пропустил половину всего происходящего, и… мне жаль? Я уже говорил это? Я не…       Эскель качает головой. У него уже достаточно опыта общения с Лютиком, чтобы понять, что тот пытается сменить тему.       — Ты не должен благодарить меня, птенчик.       Слабая улыбка, которую дарит ему Лютик, стоит того, чтобы оказаться под водой. Лютик, вероятно, думает иначе, но он, кажется, чувствует искренность в голосе Эскеля, потому что кивает и подмигивает ведьмаку.       — Спасибо, дорогой.       Но Эскель еще не закончил, потому что заплаканный Лютик раскрыл еще несколько своих страхов.       — И, Лютик? Я не собираюсь бросать тебя из-за того, что мы попали в неприятности.       — Я попал в неприятности, — поправляет Лютик, опуская взгляд.       — Нет, мы попали в неприятности. Оба. И мы оба нашли выход, понимаешь?       Похоже, что Лютик не в состоянии отрицать слова Эскеля, поэтому он просто кивает и снова двигается к нему ближе, шмыгая носом.       — Ты теплый.       Он произносит это так, словно обвиняет ведьмака в преступлении, и Эскель не может удержаться от смеха, притягивая Лютика ближе. Он обнимает его, и бард тихо, удовлетворенно вздыхает.       Эскель до сих пор не может понять, как Лютик может довольствоваться кем-то, вроде него. Но в данный момент, после того, как тот едва избежал утопления, определенно не самое подходящее время для решения подобных вопросов, поэтому он предпочитает не зацикливаться на этом.       — Ты можешь идти? — спрашивает Эскель, как только дрожь Лютика перестает казаться ему болезненной.       Лютик сразу же кивает, но когда Эскель приподнимает одну бровь, он пожимает плечами.       — То есть, скорее всего.       Скорее всего нет.       Он спотыкается, как только они оба встают. Эскелю приходится поддерживать его, чтобы он не упал на землю. Лютик неловко посмеивается.       — Прости, кажется, я пробыл в воде слишком долго.       Эскель поднимает свои мечи и практически дотаскивает Лютика обратно к Скорпиону, которая от волнения чуть не откусывает Эскелю ухо.       — Ау, эй, мы все еще живы, — говорит Эскель, осматривая ее, чтобы убедиться, что сказал правду.       — И ты сохранила мою лютню в целости и сохранности! Абсолютная милашка, — радостно восклицает Лютик, протягивая руку к упомянутому инструменту. Он теряет равновесие и припадает к боку Скорпиона с тихим визгом. Однако, к его чести, ему удается удержаться на ногах, прежде чем Эскелю приходится вмешаться.       Он дает Лютику минутку прийти в себя, а затем указывает на седло.       — Как думаешь, справишься сам или?..       Лютик прикусывает губу, морщится, а затем качает головой.       — Только если… если ты не против?       — Никогда, птенчик, — отвечает Эскель, делая шаг, чтобы помочь ему.       Они оба залезают в седло, не особо изящно, но все же. Скорпион, вроде, не возражает, так что Эскель считает это победой.       — Держись, — говорит он Лютику.       — Я уже?.. — Лютик отвечает так неуверенно, что Эскель не может не нахмуриться.       Он знает, что Лютик не держится, потому что, ну, довольно легко понять, обнимают ли тебя сзади за талию или нет. Но потом он понимает, что по какой-то причине Лютик все еще думает, что должен держаться исключительно за седло.       — Держись за меня, — говорит Эскель, беря в руки поводья Скорпиона.       Лютик на мгновение сидит безмолвно, прежде чем нерешительно прочистить горло.       — За тебя? Ты уверен? — спрашивает он и, когда Эскель кивает, добавляет: — Это не будет тебя раздражать?       Эскель не знает, с кем раньше Лютик делил седло, но он внезапно ощущает желание грубо объяснить этому человеку, что держаться за сидящего впереди тебя — самый благоприятный вариант.       О, подождите-ка.       Он скоро потеряет счет тому, сколько раз ему нужно будет врезать Геральту.       — Так безопаснее, — говорит Эскель, приберегая все ругательства своим собственным мыслям.       И это кажется правильной идеей, потому что руки Лютика обвиваются вокруг его талии. Эскелю требуется огромное самообладание, чтобы не вздрогнуть от этого ощущения, несмотря на то, что его броня мешает по-настоящему ощутить прикосновения барда.       — Спасибо, — едва слышно шепчет Лютик.       Эскель мычит в ответ.       И хотя им обоим срочно нужна теплая бадья и, желательно, монеты для этого, они более чем счастливы быть живыми, в безопасности и вдали от любой из сирен.       Как и быть вместе.