tell me your problems

      Эскель просыпается в одиночестве.       На какое-то мимолетное мгновение он не находит в этом ничего плохого, поскольку более чем привык находится сам по себе во время своих странствий; но затем он вспоминает, как совсем недавно изменилась его жизнь. Он резко выпрямляется, чувствуя, как беспокойство разливается по его венам, словно эликсир.       Еще толком не проснувшись, он спускается вниз по лестнице в главный зал постоялого двора и тут же внезапно останавливается, почувствовав знакомый аромат лаванды, чернил и бардовского тепла.       — Тебе уже знаком звук ее пения, но погоди, пока не увидишь мерцание ее крыльев…       Он выступает.       Конечно же он выступает.       Эскель понятия не имел, что ожидал увидеть, но Лютик, развлекающий посетителей песней о сиренах, явно не входил в его список; особенно, если учесть, что песня должна быть новой, если бард поет о крыльях, о существовании которых он и не подозревал всего несколько дней назад.       — Не страшись, если рядом сирена, ибо волчья роза одолеет твой страх…       Эскель моргает.       Он отвлекается от шока, вызванного осознанием, что он, возможно, беспокоится немного больше, чем необходимо; и снова он приковывает к себе взгляды, когда Лютик озвучивает это новое прозвище. Он не хочет быть самонадеянным, но песня должна быть про него, поскольку бард описывает ведьмака-волка, сражающегося с сиреной. Геральта никогда не сравнивали с розой, и, насколько ему известно, путь Лютика никогда не пересекался ни с Ламбертом, ни с Весемиром, что оставляет за собой лишь один вариант.       За всю его долгую жизнь Эскеля описывали по-разному, но никогда не сравнивали с чем-то столь прекрасным, как цветок. И не просто с каким-нибудь цветком, а с розой. Это кажется каким-то тяжким и вводящим в заблуждение преступлением.       — Так что поднимите свои кружки раз, другой, а то и больше, ведь волчья роза прямо здесь, у ваших дверей!       И довольно эффектным вращательным движением Лютик поднимает кружку с ближайшего к нему стола и указывает ею туда, где стоит Эскель, прислонившись к стене. Не ожидая подобного внимания, и, очевидно, пропустив какую-то часть песни, размышляя о прозвищах, которые Лютик использовал по отношению к нему… Эскель совершенно не готов к тому, что практически все присутствующие поворачиваются, чтобы поднять свои стаканы в его сторону, улыбаясь, подбадривая и пьяно подпевая новой песне барда.       В конце концов, ему вручают три кружки, прежде чем он умудряется протиснуться сквозь небольшую, но на удивление плотную толпу и снова устроиться на своем месте в углу. Вскоре к нему присоединяется Лютик с двумя тарелками еды, которые он ставит на стол с возбужденной улыбкой.       — Прости, что заставил пропустить обед, — говорит он.       Эскель лишь качает головой.       — Я бы сделал это снова, если бы было необходимо. Как ты себя чувствуешь?       Лютик пожимает плечами, прожевывая полный рот картошки, прежде чем ответить.       — Нет ничего лучше хорошего выступления для поднятия человеческого духа, верно?       Это уклончивый ответ, но Эскель позволяет тому быть, и они вдвоем погружаются в комфортную тишину, наслаждаясь едой. И снова Эскель понятия не имеет, как Лютик умудрился организовать свое собственное выступление, ужин и выпивку одновременно, и уже почти готов списать все на своего рода бардовскую магию.       — Итак… волчья роза? — в конце концов спрашивает Эскель.       К его удивлению, лицо Лютика незамедлительно приобретает странный, но такой очаровательный оттенок красного.       — Я… я не имел намерения обидеть тебя. Я знаю, что вы, ведьмаки, уважаете свой имидж и все такое! Я просто… я… ну, у меня было не так уж и много времени, а я хотел выразить свою благодарность за все, что ты для меня сделал, но просто переделать «Чеканную монету» показалось мне унизительным, поэтому я… я попытался… Это лучшее, что я смог придумать, но если тебе не нравится, я могу, э-э, избегать повторений или… или придумать что-нибудь другое? Или…       — Лютик, успокойся, — прерывает его Эскель, протягивая руку, чтобы положить ее поверх беспокойно дергающейся руки барда. — Я далек от того, чтобы оскорбляться на твое лестное представление обо мне.       К счастью, резкий неприятный запах паники утихает, и Лютику удается слегка улыбнуться.       — Значит, тебе понравилось?       — Нет.       Выражение лица Лютика опускается.       — Я без ума, — поясняет Эскель, и гримаса барда сменяется ярким ликованием, кое ведьмак видел только на лицах детей, которые еще не доросли ему даже до пояса.       Лютику требуется мгновение, чтобы снова собраться с мыслями, после чего он переплетает свои пальцы с пальцами Эскеля, нежно сжимая их с широкой улыбкой на лице.       — Это был едва ли не худший и лучший отзыв, который я когда-либо получал, и я клянусь тебе, что буду дорожить им до конца своих дней.       — Почему бы тебе сначала не побеспокоиться о том, что осталось на твоей тарелке?       Лютик смеется, и о, боги, как бы Эскелю хотелось замедлить ход времени и насладиться этим прекрасным звуком чуть дольше. Или намного дольше. Или вечность, потому что он никогда не находил ничего столь удовлетворяющего, как счастье этого конкретного барда.       Хотя, если говорить об удовольствии, — Лютик все еще крепко держит его за руку, пока они оба продолжают ужинать, и это еще один сильный момент в списке Эскеля. И когда он действительно задумывается об этом, то понимает, что все, связанное с бардом, одинаково прекрасно: то, как он нежно промывает его волосы; как обнимает его за плечи; как непоколебимо встречаются их взгляды; как они разделяют трапезу; как тепло рядом согревает его ночью; как он поправляет его доспехи перед выходом из комнаты; как он…       — Эскель, дорогой, ты в порядке?       Он подпрыгивает на месте.       Уголки губ Лютика приподнимаются в легкой улыбке, когда он снова сжимает руку Эскеля своей.       — Ты так долго пялился на свой эль, что я успел украсть остатки твоей еды. Должен ли я дать тебе и твоей кружке время наедине? Или, может, отдельную комнату?       — Нет, я… я просто… задумался, — выдавливает из себя Эскель, слишком остро ощущая, как его лицо краснеет от смущения, когда он понимает, что обе их тарелки теперь пусты. На самом деле, на его тарелке оставалось не так уж и много: всего лишь овощи, название которых он не знает, да и в любом случае не нравятся ему по вкусу, но все равно немного унизительно, что он не заметил кражи.       — Не хочешь рассказать какие-нибудь более конкретные детали? — спрашивает Лютик, наклоняясь вперед так, что его подбородок опирается на основание ладони, а локоть оказывается на столе между ними.       Эскель вздыхает, потирая переносицу, прежде чем встретиться с озорным взглядом барда.       — Надеюсь, ты простишь меня за то, что я скажу «нет».       Посмеиваясь, Лютик качает головой.       — Как невежливо оставлять кого-то, с кем ты ужинаешь, в ужасном одиночестве, уйдя в свои мысли.       Теперь настала очередь Эскеля для мягкой улыбки. Он повторяет позу Лютика свободной рукой, наклоняясь так близко, насколько, по его мнению, он может, не рискуя поставить барда в неловкое положение.       — Как я могу загладить свою вину перед тобой, птенчик?       Он немного удивлен, когда у Лютика вырывается тихий вздох. И еще больше удивлен, осознав, что тот тоже наклонился ближе вместе с ним. Это значит, что Эскель одновременно услышал и почувствовал вздох.       — Ты уже это сделал, — шепчет Лютик; его голос едва доносится до губ Эскеля. — Многими способами, о которых ты даже и не подозреваешь.       Нахмурившись, Эскель наклоняет голову влево ровно настолько, чтобы было видно его несогласие.       — Мне за столько всего нужно поблагодарить тебя, Лютик, и я еще даже не начал.       Они так близко друг к другу, что кажется невозможным, как Эскель раньше не замечал крошечные оттенки зеленого в небесных глазах Лютика. И все же он чувствует, будто они находятся по разные миры: миры, которые Эскель хотел бы, но не знает точно, как ему суждено объединить.       — Не могу дождаться, — тихо отвечает Лютик; его голос едва слышен, но каким-то образом достаточно силен, чтобы заглушить все остальные звуки вокруг них.       Эскель снова улыбается, успокаивающе сжимая руку Лютика.       — Я бы никогда тебя не заставил.       Они замолкают, забывая как дышать, но Лютик приходит в себя первым. Его взгляд на мгновение скользит по разным частям лица Эскеля, — его шрамам, волосам, губам, — прежде чем остановиться на его глазах.       — Но что, если у тебя нет выбора?       — У меня всегда будет выбор, — медленно произносит Эскель. Какая-то чудом сохранившая связанность часть его сознания понимает, что вопрос Лютика имеет гораздо больший вес, чем кажется. То, что он пока не может понять, но, тем не менее, может уважать. — И я всегда выберу тебя.       Запах соли пронизывает пространство между ними.       Прежде чем Эскель успевает извиниться, Лютик моргает раз, другой, десяток раз; достаточно, чтобы сдержать слезы, которые грозили пролиться, и свести на нет напряженность их взаимного взгляда.       — Я… Мне нужно… Пожалуйста, прости, я… я… — дрожащим голосом бормочет Лютик, отстраняясь. Его рука выскальзывает из руки Эскеля, когда он встает, спотыкаясь о собственные ноги, и пятится назад, лавируя между людьми вокруг себя. Он вылетает за дверь, будто сделан из дыма.       Эскель шумно выдыхает, не совсем понимая, что только что произошло. Но он не хочет повторения тех последних случаев, когда Лютик внезапно сбегал, поэтому он встает, прежде чем погрузиться в чувство вины. Он следует за запахом лаванды, чернил и соли так быстро, как только может: всю дорогу до конюшен и дальше за ними.       Там что-то вроде пруда.       А Лютик примостился на краю, поджав колени к груди и сгорбившись над самим собой.       — Лютик?       Очевидно, не лучшая идея.       Лютик сильно вздрагивает и буквально подпрыгивает в воздухе, лишь чудом избегая падения в воду. Эскель сразу же бросается вперед и хватает его за руки, оттаскивая назад. Он прижимает барда к себе, не отпуская даже тогда, когда они оба приземляются на грязную землю с характерным звуком.       Все еще прижатый к Эскелю, Лютик извивается и сворачивается калачиком вокруг него, уткнувшись головой ему в грудь, и размеренно дышит, пока ведьмак приводит их в более сидячее положение.       — Прости меня, — бормочет Эскель, приподнимая одну руку, чтобы нежно провести пальцами по волосам Лютика, а второй крепче обхватывает его за талию. Лютик тает от его прикосновения, тихо вздыхая; его пальцы сжимаются в слабые кулаки вокруг рубашки ведьмака. Эскель внезапно очень рад, что не натянул свои доспехи ранее, иначе для барда все было бы гораздо менее комфортно.       — Ты последний человек, которому стоит извиняться, Эскель, — бормочет Лютик в ответ.       — И все же я здесь, — посмеивается Эскель, продолжая успокаивающе играть с волосами Лютика, чтобы не сделать что-нибудь совершенно глупое. Например, не наклониться и не поцеловать его в лоб.       Лютик издает что-то среднее между смешком и всхлипом, на мгновение вздрагивая в объятиях Эскеля, прежде чем кивнуть. Он смещается ровно настолько, чтобы иметь возможность поднять глаза и встретиться с Эскелем взглядом, странно улыбаясь.       — И все же ты здесь, — мягко, немного печально, но искренне соглашается он.       За противоречивой реакцией Лютика стоит история, о которой у Эскеля не хватает духу спросить, и он не думает, что когда-нибудь сможет.       — Почему ты пришел сюда? — вместо этого спрашивает он. На самом деле он хотел спросить, почему Лютик сбежал, но другие слова сами собой сорвались с его языка. Он даже не подумал об этом, потому что инстинктивно почувствовал неправильность вопроса.       Лютик пожимает плечами, кладя голову на плечо Эскеля.       — Вода.       После паузы Лютик горько смеется и продолжает:       — Я знаю, это кажется странным, но это так умиротворяет. Ты, наверное, считаешь меня идиотом, раз я нахожу утешение в чем-то, что чуть не стало моей погибелью, но…       Эскель снова начинает пропускать волосы Лютика сквозь свои пальцы, пытаясь унять кислый запах, который угрожает распространиться вокруг них.       — Я не считаю тебя идиотом, — обещает он.       Лютик мычит в ответ, но Эскель может буквально чувствовать его сомнения, поэтому он демонстративно прочищает горло.       — Ты только что пел о сиренах, Лютик. Ты пел о них, несмотря на то, что совсем недавно одна из них чуть не убила тебя. Я бы не назвал это глупостью, я бы назвал это храбростью.       — Разве это не одно и то же? — посмеивается Лютик, хотя очевидно, что он не шутит. Эскель с болью вспоминает его уставшую болтовню о ценности бардов или, скорее, о ее отсутствии.       Он снова задается вопросом, как Лютик может вести себя так смело и уверенно с каждым встречным, когда внутри него бушует нечто, что постоянно твердит ему безжалостную ложь и пытается пошатнуть его уверенность в себе. И он снова задается вопросом, помог бы Белому Волку сломанный нос каким-либо образом исправить ситуацию… и хотя он знает, что его нельзя винить во всем и сразу, тот так или иначе подлил предостаточно масла в огонь.       — Иногда так и есть, — в конце концов отвечает Эскель, — но не в этом случае. В этом случае я вижу человека, который смог превратить предсмертный опыт одновременно и в лесть, и в развлечение. Поверь мне, когда я говорю, что это определенно не работа болвана.       У Лютика снова перехватывает дыхание, но на этот раз он просто кивает. Его кулаки наконец разжимаются, и он крепче обхватывает Эскеля руками вокруг торса.       — Я верю тебе, — шепчет он; и хотя это не значит, что он верит в его слова, это все равно лучше, чем ничего.       — Спасибо, — шепчет Эскель в ответ, улыбаясь, когда запах Лютика становится слаще, легче и намного счастливее, чем всего несколько мгновений назад.       — Спасибо тебе, — отзывается Лютик, шмыгая носом.       — Разве тебе не суждено быть мастером слова, птенчик, а не просто повторять мои? — спрашивает Эскель, невероятно довольный, когда Лютик смеется в ответ, нежно прижимаясь головой к его плечу в притворной обиде.       Ни один из них не двигается, пока нога Эскеля не начинает неметь. В этот момент он теряет равновесие, и Лютик, который полностью опирался на него, вскрикивает, заваливаясь набок. Они оба цепляются друг за друга и в конце концов падают: Эскель на спину, а Лютик наполовину на грудь ведьмака и наполовину в грязь.       — Фу, вся одежда испачкается, — стонет Лютик.       Эскель фыркает, все еще сбитый с толку жизненными приоритетами барда.       — Намного важнее то, что у тебя добавится пара новых синяков.       Лютик поднимается на ноги и протягивает руку, которую Эскель принимает без сомнения. К тому времени, как он начинает задумываться, не стоит ли ему просто встать самому, Лютик уже поднял его на ноги и принялся стряхивать траву с его плеча.       Эскель мгновение смотрит на него, удивленный тем, что барду удалось так плавно поднять его в вертикальное положение. Лютик снова краснеет под пристальным взглядом Эскеля и протягивает руку к лицу.       — Что такое? Я весь в грязи?       — Э-э, нет. — Эскель прочищает горло, мысленно упрекая себя за то, что был так очевиден.       — Тогда чего мы ждем? — ухмыляется Лютик, полуобернувшись в сторону корчмы, словно спрашивая разрешения вернуться.       Покачав головой, Эскель жестом указывает Лютику идти вперед и показывать дорогу, как будто он еще не решил последовать за бардом не только обратно в постоялый двор, но и куда угодно, куда тот только пожелает, до конца всей своей жизни.