tell me your problems

      — Эй, Лютик? — спрашивает Эскель, когда они входят в свою комнату.       Лютик мычит в ответ, присаживаясь на край кровати и снимая ботинки. Он морщится, когда его ноги высвобождаются с мягким хлюпающим звуком.       — Почему ты до сих пор не переоделся? — продолжает Эскель, не совсем уверенный, какой реакции он ожидает, но явно не замирающего на месте Лютика с учащенным сердцебиением.       Это почти настораживает, как быстро Лютику удается скрыть свою панику улыбкой.       — Я был достоверно информирован, что синий цвет подчеркивает мои глаза, и не вижу причин не выставлять это напоказ. Определенно помогает выторговать еще пару кружек эля, понимаешь?       — Нет, не понимаю, — медленно отвечает Эскель.       Лютик задорно смеется; слишком задорно.       — Ну, да, полагаю, что ведьмакам не часто приходится полагаться на свое чувство стиля в зарабатывании монет, учитывая этот ваш бизнес с охотой на монстров и…       — Лют…       — …двойные мечи, которые, судя по всему, вы все носите. На самом деле, они пугают большинство людей, и хотя они могут быть действительно полезны, подобное сейчас не в моде. По крайней мере, ты носишь и цветные вещи, а не только…       — Лютик.       — …все черное. Не то чтобы с черным цветом что-то не так, но он часто создает впечатление, что ты одет как на похороны. И это довольно-таки печальное представление, которое ты можешь преподнести о самом себе. Только если это не похороны Вальдо Маркса, которые были бы воистину знаменательным событием, если хочешь знать…       — Лютик!       Бард вздрагивает.       Эскель тихо выдыхает, изо всех сил стараясь не давать повода для паники.       — Я не злюсь, я просто… волнуюсь. Ты чуть не утонул в этой одежде и заболеешь, если не наденешь что-нибудь чистое и сухое.       Мягкая улыбка расцветает на лице Лютика, но он все равно качает головой.       — Я… эм… у меня больше ничего нет… с собой.       Не то чтобы Эскель уже не догадывался об этом, по крайней мере в глубине души, но слышать это признание в любом случае больно.       — Тогда тебе следует надеть что-нибудь из моих вещей, — говорит он, прежде чем успевает передумать о своем решении.       Глаза Лютика расширяются; он смотрит на Эскеля так, словно тот предложил ему саму луну.       — Ты уверен? Я бы не хотел навязываться.       — Уверен, — подтверждает Эскель, показывая на свои сумки в углу комнаты. — Ты можешь просто, э-э, выбрать то, что тебе понравится. Боюсь, у меня нет ярких вещей, но моя одежда состоит не только из похоронной.       На этот раз смех Лютика искренен, и тот, не теряя времени, направляется к сумкам. Он тщательно перебирает вещи, не вынимая их, прежде чем вытащить черную рубашку, которая давным-давно выцвела и стала мягкого, темно-синего цвета. Брюки, которые он находит, чуть темнее, но вместе с рубашкой сочетаются вполне неплохо. Когда Эскель снова оборачивается, Лютик… выглядит хорошо. Очень хорошо. На самом деле, он выглядит настолько хорошо, что Эскель внезапно понимает, о чем говорила та женщина с его последнего контракта, когда сказала, что увидеть ее жену в своей одежде было поистине волшебным впечатлением.       — Настолько плохо? — спрашивает Лютик, полусмеясь; он явно не забавляется, если судить по кислому запаху беспокойства.       Эскель качает головой, на секунду забывая, как пользоваться словами.       — Нет-нет. Совсем не плохо, просто… я не думал, что моя одежда может выглядеть так хорошо.       И он даже не лжет. Он действительно удивлен, что его обычная одежда может казаться такой стильной, даже если дело, вероятно, в самом Лютике; и еще больше удивлен осознанию, что хоть одежда явно ему и велика, она не болтается на нем. Геральт, конечно, не упоминал, что его… что бард так хорошо сложен.       Красный оттенок, заливающий лицо Лютика, определенно не подходит к его новому наряду, но Эскель все равно считает, что тот выглядит сногсшибательно. Не то чтобы он говорит это вслух; нет, он привык прикусывать язык, чтобы не сказать еще какую-нибудь глупость и не спугнуть своего любимого барда.       — Думаю, что собираюсь использовать звезды как предлог, чтобы снова поспать. Не мог бы ты… — Лютик на мгновение прикусывает свою нижнюю губу, — …м-м, то есть, не мог бы ты постараться вернуться к тому времени, как я проснусь?       Эскель хмурится, разжимая челюсти.       — Вернуться?       Лютик тихо, прерывисто выдыхает.       — Или нет. Я имею в виду, что ты не должен был устать так быстро, так как у ведьмаков нет необходимости в большом количестве сна, но я… ты упоминал о совместном путешествии?       Ах, значит, они еще не избавились от сомнений.       — У тебя плохо с памятью, птенчик, или ты все еще помнишь то, что мы ранее обсуждали за столом? — спрашивает Эскель, изо всех сил стараясь, чтобы его вопрос прозвучал в дразнящей, а не оскорбительной манере.       Лютик хмурится и снова закусывает губу. Эскель просто ждет, мягко улыбаясь, когда глаза Лютика в конце концов расширяются, а его запах смягчается надеждой и облегчением.       — Когда ты сказал, что выберешь меня?       Кивнув, Эскель указывает на кровать.       — И я имел в виду именно это, поэтому решил снова забыть свой спальный мешок.       Бросив многозначительный взгляд на сумки Эскеля, стоящие у его ног, Лютик приподнимает одну бровь.       — Это твоя попытка затащить меня в постель флиртом, дорогой?       На самом деле, не предвидя такого рода реакции, разум Эскеля решает на мгновение перестать функционировать. Он бы смутился, но последующий смех Лютика заставляет его пересмотреть свое желание сбежать и просто пожать плечами. Ни один из них больше ничего не говорит, пока оба устраиваются под одеялом, но у Эскеля вырывается тихий вздох, когда Лютик не спеша обвивается вокруг него. В конце концов они полностью прижимаются друг к другу: от подбородка Эскеля, лежащего на макушке Лютика, до их переплетенных вместе ног. Эскель никогда не был так близок с кем-либо за пределами Каэр Морхена, где он проводил холодные зимы, свернувшись калачиком подле очага, и теперь он не может сдержать улыбку, расцветающую на его лице.       — Обещаешь, что не уйдешь, пока я сплю? — сонно спрашивает Лютик.       — Обещаю. Я буду здесь, когда ты проснешься, — подтверждает Эскель, желая не в первый и, вероятно, не в последний раз буквально вбить толику раскаяния в толстый череп Геральта.       — Спасибо, — бормочет Лютик, проваливаясь в сон и, скорее всего, пропуская ту часть, где Эскель признается, что ему все это только в удовольствие.       Он не засыпает ни на секунду. Ему это и не нужно после всех тех часов, что они проспали за последние несколько дней, но он позволяет себе расслабиться и, верный своему слову, не шевелит ни единым мускулом, пока Лютик не начинает просыпаться.       — Привет. — Лютик зевает, улыбаясь Эскелю, прежде чем высвободиться из его объятий и потянуться, словно кот.       Эскель мычит в ответ, возвращая барду улыбку.       — Как самочувствие?       Он уже знает, что Лютик должен чувствовать себя лучше, отоспавшись от усталости, вызванной случаем с сиреной, но все равно ощущает необходимость спросить. Кроме того, глаза Лютика загораются от его вопроса, и тепло его счастья подпитывает собственное счастье Эскеля.       — Как будто могу пережить удар молнии, — театрально отвечает Лютик, и Эскель не может сдержать вырывающееся у него фырканье. К счастью, Лютик только закатывает глаза.       — Ну хорошо, если тебе нужны простые выражения, то я полагаю, что чувствую себя прекрасно, намного лучше, отдохнувшим и бла-бла-бла, все эти обычные описания.       — Что плохого в том, чтобы быть обычным? — спрашивает Эскель, поворачиваясь на бок. Он подпирает голову ладонью и замечает, что Лютик смотрит на него, как чрезмерно вспыльчивый профессор на абсолютно равнодушного студента.       — Ни дня в своей жизни я не был обычным и уж точно не собираюсь начинать сейчас! Ты хоть представляешь, Эскель, сколько существует способов описать пробуждение? Я мог бы перечислять их часами и даже не приблизиться к завершению! И это не говоря уже о том, что я, вполне возможно, выспался и провел одну из лучших ночей за последние годы, — нет, десятилетия, — и я действительно не могу быть удовлетворен ничем, что даже отдаленно близко к прозаически обычному ответу!       Лютик, похоже, готов отстаивать свою правоту даже с кулаками, но все, на чем Эскель способен сосредоточиться, — что кто-то может захотеть поэтично описать ночь, проведенную с ним, как одну из лучших ночей не только за прошедшие годы, а десятилетия. Он бы соврал, если бы сказал, что не чувствует того же самого, не беря во внимание часть со сном.       — Эскель, ты вообще меня слушаешь? — скулит Лютик, тыкая ведьмака в щеку.       Эскель моргает, возвращая свое внимание к Лютику с искренней улыбкой.       — Думаю, что понимаю твою точку зрения, хотя я не бард, и мне приходится довольствоваться обыкновенностью.       Лютик усмехается.       — Ты, обыкновенный? Не думаю. Когда в последний раз ты смотрелся в зеркало?       Пока Эскель занят тем, что вспоминает, когда он в последний раз смотрелся в реку, и считаются ли взгляды на свое отражение в кружке с элем, Лютик соскакивает с кровати с нервным смешком.       — Я, эм, не подразумевал никакого оскорбления, честно, я просто…       — У меня нет зеркала, — говорит Эскель, вежливо не обращая внимания на то, каким встревоженным кажется Лютик, беспокойно потирая кончики своих пальцев друг о друга. Обычно он делает так, когда ожидает худшего.       — Тогда нам потребуется поход на рынок, — легко отвечает Лютик; напряжение на его лице одновременно сменяется на удивление и недоверие. Обычно Эскелю не нравится ходить на рынок из-за не совсем незаметных взглядов и не совсем приглушенного шепота… но на этот раз он, возможно, с нетерпением ждет этого.       — Прямо сейчас? — спрашивает Эскель, что заставляет Лютика снова покраснеть, когда он вспоминает, что все еще одет в одолженную Эскелем одежду. Лютик обвиняюще указывает на него пальцем, но разражается смехом прежде, чем успевает что-либо сказать. Он смеется так долго, что Эскель задается вопросом, не сошел ли он с ума. Наконец, Лютик качает головой и натягивает свой камзол, светло-голубой цвет которого каким-то образом хорошо сочетается с одеждой Эскеля.       Эскель остается неподвижным, наблюдая, как Лютик пропускает волосы через пальцы, зачесывая их набок, и натягивает сапоги, прежде чем подхватить лютню и подмигнуть ему.       — Возможно, сначала не помешало бы заработать немного монет. Внизу тебя будет ждать еда, если захочешь еще раз послушать, как я пою.       Как будто есть хоть малейшая вероятность, что он не захочет.       Тем не менее, шаги Лютика уже давно затихли, когда Эскель наконец садится. Он удивляется, как его жизнь так быстро перешла от подъема с рассветом до ожидания, пока бард купит ему зеркало. Не то чтобы он жаловался; у него может быть отталкивающее и непроницаемое выражение лица, но даже он не смог бы притвориться, что тарелка с едой, ожидающая его за тихим столом в углу, не согревает его сердце.       На этот раз он понятия не имеет, о чем песня, но она все равно звучит прекрасно: как яркая улыбка, которую Лютик посылает ему, когда замечает. У него есть целых три секунды, чтобы задуматься, что означает озорной взгляд этих ярко-голубых глаз, прежде чем Лютик снова начинает петь о волчьей розе, — о нем, — и это приводит к тому, что все поднимают свои кружки в его честь, даже если и проснулись лишь наполовину.       — Тебе не обязательно петь обо мне каждый раз, когда я вхожу в зал, — говорит ему Эскель, когда тот заканчивает свое выступление.       Лютик пожимает плечами, убеждаясь, что его лютня надежно закреплена в футляре, а затем плюхается на сидение напротив ведьмака, снова демонстрируя свои странные, но милые приоритеты.       — Это меньшее, что я могу сделать.       Нет, это не так.       — Я ценю это, — мягко отвечает Эскель. Он не уверен, что выиграет в споре, пытаясь убедить Лютика, что тот сделал для ведьмаков гораздо больше, чем можно было ожидать вообще от кого-либо. Независимо от того, хотел ли он этого изначально или нет. Возможно, в другой раз.       — Рынок скоро откроется, ты готов? — спрашивает Лютик, когда они заканчивают свой завтрак.       Эскель приподнимает бровь, как бы напоминая Лютику, что ведьмаки, как известно, всегда ко всему готовы. Лютик одаривает его застенчивой улыбкой.       — Да-да, я знаю, что в твоем теле улучшено и усиленно буквально все и вся, но я имел в виду, хочешь ли ты пойти прямо сейчас?       Эскель допивает свой эль, прежде чем ответить:       — Показывай дорогу, птенчик.       Лютик улыбается так широко, что Эскель всерьез боится, как бы его лицо не треснуло по швам. Но Лютик всего лишь практически проглатывает все, что осталось на его тарелке, а затем поднимается на ноги, перекидывая футляр с лютней через плечо. Эскель спросил бы, зачем тот берет с собой лютню, но знает, что ему будет задан встречный вопрос о двойных мечах за его спиной, поэтому он ничего не говорит, просто жестом предлагая Лютику идти вперед. Он старается не показывать, насколько ошеломляющим на мгновение кажется ему последующий запах радости.       — Я найду тебе самое лучшее зеркало, дорогой, клянусь! — восторженно заявляет Лютик.       У Эскеля не хватает духу сказать ему, что он, вероятно, никогда на самом деле не воспользуется такого рода предметом.