Timeline

Безумие. Поклоняться его телу, целовать каждый участок его кожи, молясь на него. Отдавать всего себя и вкладывать в это «мы». Несокрушимое. Вечное. Накрепко выверенное. Чимин в нём с концами, и кажется, что иначе быть, по-другому, уже не может. Есть их с Юнги «мы» — и это константа, несмотря на то, что Юнгиева метка тикает временем чужого имени. Тэхён. Чимин знает Юнги, как облупленного, и это безумие. Поцелуй приходится в центр расслабленной ладони, вытянутой к Чиминовому лицу, дабы коснуться очаровательного румянца, раскрасившего щёки в нежный розовый. Ему уже за тридцать, а он до сих пор краснеет, как в их первый раз. Юнги никогда не надоест наблюдать за ним таким, обхватившим чужую руку за запястье и ласкающим себя чужим прикосновением, силясь отыскать больше нежности, больше любви, больше всего, что успокоит назревающее «у нас ведь всё хорошо?» и даст безмолвный утвердительный ответ. Он сжимает бёдра Юнги крепко, властно, почти жестоко насаживаясь — так противоречит тому, как он играется с чужой ладонью, что поддевает навершия его сосков. Взгляд Юнги тёмный, затуманенный, дыхание — рваные и горячие вспышки воздуха. Он сам весь — чёртов вулкан, готовый извергать лаву. Чимин держит его у грани, но с обрыва спрыгнуть не позволяет. Только вместе. Только это «мы» и никто больше в этом мире. Никто не нужен. Никто настолько не важен. Никто больше так необходим. Всё заключается в нём, в его голосе, в его имени, в том, как он смотрит с пламенем в глазах. Они хотели этого больше всего, правда? Они мечтали уберечь, сохранить это «мы», как самое ценное, что могло быть в жизни. Так всё ли у них хорошо? Чимин решается на преступное, посягает на святое, тягается с самой судьбой и так интимно целует чужую метку на руке возлюбленного, что Юнги тает от трепета, от нежности, от чувственности, от преданности. От того, что оба идут наперекор, против всего, что так щепетильно и кропотливо выстроила эта Вселенная. Наваждение уже давно прошло, метка больше не имеет настолько неуправляемого, почти неконтролируемого влияния на чувства, что были притуплены светом, каким искрились Тэхёновы глаза. Вот он, Юнги, свободен, отказал и отказался, вернулся к Чимину, так любовно целующему ему рёбра, смотрящему на него, как на самого важного, самого нужного, самого волнительного человека на всём свете. А закроешь глаза — там «поцелуйте меня так, как если бы Вы меня любили». И те искусанные губы, что отвечали робко и неуклюже за отсутствием должного опыта. И самые неземные глаза, в которых произошёл тот самый Большой взрыв, сотворивший весь Юнгиев мир. И самая невероятная, самая искренняя, самая нежная улыбка. Должно ещё пройти время, — для себя решает Юнги. Пройдёт время — и лицо Тэхёна больше не будет всплывать, не будет тревожить сознание, не станет разрушать всё, что годами так тщательно строил Юнги. Это всё метка. Ничто иное больше не откликается в Юнги на Тэхёна вот так. Это. Всё. Метка. Он тайком читал информацию на форумах, чтобы понять, что не одному ему так тяжко. Его родители так на всё это не реагировали, когда жизнь развела дороги с их соулмейтами в разные стороны. Он, конечно, не так чтобы долго и нудно расспрашивал их об этом, потому что всё это л и ч н о е, но никто даже не подавал виду, что всё это оказывало какое-то осложнение на привычный уклад будничной повседневности: его родители казались всё такими же влюблёнными друг в друга, хотя, может, это просто их маленькому сыну — Юнги — было не распознать тогда чего-то, что было супер-сложным для восприятия ребёнка. Своего соулмейта он должен был встретись в зрелом возрасте, где жизнь состояла в основном лишь из принятых собой же решений. Никто не сказал ему, что может быть непросто, хотя, это, наверное, стоило предполагать. Чимин до того хорошо его знает, что чувствует — Юнги уходит куда-то в себя. Он возвращает его внимание, схватившись за челюсть, вынудив пойти на безотрывный зрительный контакт. — Эй, что бы там ни было, я здесь. И мы вместе. Мы это хотели. Мы к этому стремились с первых дней, как только влюбились, как поняли, что мы оба выше предназначения. Юнги, я твой, а ты мой. Не смотри на цифры. Не смотри на даты. Смотри только на меня. Ты выбрал меня, а я выбираю тебя. Я выберу тебя, когда придёт время, и вместе мы добьёмся нашего «мы», ты меня слышишь? Юнги смотрит на него, не моргая, потому что всякий раз, как сомкнёшь веки, там будет Тэхён и миллиарды далёких звёзд в его глазах. Он смотрит на Чимина в упор, с силой, с упрямством, со злостью на всё, что не позволяет ему чувствовать себя так, как это было раньше, до того, как на метке появилось это 0000:00:00:00:00:01. До того, как в Тэхёне был обнаружен смысл всего, что существует во Вселенной. Он хотел этого. Он желал этого всем сердцем, всей душой, всем разумом и телом, что ранее работали, как один слаженный механизм. Он мечтал об этом. Мечтал о Чимине ещё с подростковых лет, и чтобы аж до самой глубокой старости. Чтобы на всю жизнь оставалось это «мы». Но появился ещё и он. И пока что это проблема. — Смотри на меня, — Чимин говорит с ним жестоко, хватается за него пальцами, чтобы снова не ускользнул в себя, туда, где Тэхён на прощание просит всего один поцелуй, где боль разбитого сердца держится на грани фантомной и вполне реальной. — Смотри, Юнги. Ты и я. Ты помнишь, что мы друг другу пообещали? Чимин не разрешает кончить ни ему, ни себе, приподнимаясь до того, что вот-вот выскользнет головка, и опускаясь обратно до основания, когда ягодицы усаживаются на тазовые кости Юнги. К чёрту. К чёрту всё это. В мире Юнги существует только Чимин. — Ты и я, — произносит Юнги шёпотом, а потом приподнимается и находит губы Чимина своими. — Ты и я. Мы. Потому что ждали. Потому что хотели. Потому что мечтали. Ничего не изменилось с появлением Тэхёна. Не поменяется и тогда, когда Чимин встретит свою собственную родственную душу. Вселенная всё перепутала, потому что для Чимина нет никого ближе и роднее Юнги. И у Юнги нет. Метка, она ничего не значит. У неё нет власти над чувствами, над разумом, над сердцем. У неё нет силы, чтобы оторвать их друг от друга, ведь вместе они сильнее всего, что осмелится им воспрепятствовать. Чимину бы очень хотелось забраться Юнги в голову и своими руками убить все мятежные мысли, устранить тяготящие идеи. Ему бы хотелось знать, о чём Юнги молчит, что прячет за завесой этой полуулыбки, за этим «всё хорошо», которому верится с трудом. Чимину бы так много всего хотелось… — Я люблю тебя. Это никогда не изменится, кто бы ни появился в моей жизни через два месяца, Юнги. Я всегда буду любить тебя. — Я люблю тебя. Им становится долгожданно хорошо одновременно. Уставшие, вымотанные, но счастливые. Чимин прижимается к нему, зарывается пальцами в серебристо-пепельные прядки его волос, зарывается носом в любимую макушку и целует невесомыми бабочками в висок. Юнги трепетно обнимает весь Чиминов утончённый стан, находит покой, уткнувшись в точёные Чиминовы ключицы. Любимый. Всё в нём — любимо. Но мир больше не ощущается в нём. Как бы Юнги хотелось вернуть это чувство, он бы отдал всё, что он имеет, чтобы снова найти свой мир в Чимине. Ведь за закрытыми веками Тэхён улыбается ему так грустно, так болезненно, так одиноко, но звёзды в его глазах сияют по-прежнему так же ослепительно, растворяя Юнги всего в себе до атома. — Только ты. Так будет. Так должно быть.

***

Все свои выходные Тэхён проплакал: иногда у мамы на руках, иногда тихонько, пока никто его не видел, иногда тогда, когда Чонгук притворялся, что спит, но на деле всё слышал и не знал, чем таким он мог бы помочь. Казалось, Чонгук помрачнел, озлобился, ему хотелось что-нибудь уничтожить, выматерить судьбу за то, что она заставила Тэхёна плакать. Избить Мин Юнги за то, как он обошёлся, даже несмотря на то, что не принимать своего соулмейта — дело в порядке вещей. Он и сам собирается поступить так же, но речь идёт не о нём, а его брате, так что… Тэхён вынуждает себя успокоиться и сосредоточиться на всём, что у него осталось: на младшем брате, на маме и на новой работе. Он старается не думать о том, что встречи с господином Юнги будут частыми по факту того, что они работают на одну и ту же корпорацию. Мама как-то научилась принимать то, что не нужна своему соулмейту, и Тэхён тоже сможет. Ей, конечно, более не приходилось встречаться со своим истинным, как это предстояло сделать в скором времени самому Тэхёну, но он научится игнорировать тупую боль где-то в груди. Возможно, одним днём он даже сможет продолжительно посмотреть Юнги в глаза без никаких чувств, свободно, открыто, дерзко. Так, словно Юнги тоже ничего не значит для него, и их связь — ошибка в большом замысле Вселенной. Но сейчас его сердце кровоточит по мужчине, которому нет до него дела, и пока что Тэхён тяжко справляется с тем, чтобы в себе это подавить. Новая встреча с господином Юнги случается гораздо раньше, чем того хочется, наверное, им обоим. Тэхён обещал ему за тот поцелуй. Обещал намеренно не искать встречи, не преследовать, не вмешиваться в чужую размеренную статику жизни, где для него никогда не было места. Обещал не тревожить, несмотря на то, что его губы до сих пор фантомно горят от сладкой нежности чужого касания. Он попросил, чтобы его поцеловали, как целуют любимых, самых ценных, самых важных и дорогих. И господин Юнги прикоснулся к нему так, словно Тэхён был самым хрупким, что только было в его руках. Перед работой он следует указаниям господина Намджуна и заезжает в кофейню на углу соседней улицы от офиса, чтобы взять кофе — большой латте на обезжиренном овсяном молоке. Он поправляет очки и внимательно читает инструкцию на сенсорной доске, боясь напортачить и заказать что-то не то. Чёрт, а какой сорт кофе выбрать: арабику или робусту? Тэхён далеко не кофеман, он лишь изредка пьёт какао в стиках за компанию с Чонгуком, поэтому совсем не разбирается в подобных тонкостях — повод загрузить себя новыми познаниями на досуге. Рядом с ним стоит мальчишка школьного возраста, что в предвкушении кусает подушечку большого пальца. Его взгляд разбегается от изобилия напитков, словно он не знает, что ему купить. — Что бы ему понравилось? Он так много кофе пьёт, — рассуждает он вслух тихим голосом и листает предложенный каталог, которому нет ни конца, ни края. — Коричный мокко с маршмэллоу? Нет, он выкинул его в урну, так что нужно что-то другое. Хм… Капучино с карамелью… О, а, может, туда шоколадную крошку присыпкой в виде «солнышка» добавить? Или амаретто с кокосом? Макиато с апельсином? Чёрт, здесь есть ещё малиновый фрапучино и лавандовый раф! Тэхён и сам не знает, зачем прислушивается к стенаниям мальчишки, запутавшегося в выборе; получилось вникнуть в суть чужой проблемы как-то само. Спросить бы у кого совета, да как-то неудобно… К пустой сенсорной панели оборудования рядом с Тэ подходит чей-то силуэт. Краем глаза он не сразу замечает дорогое пальто, начищенные туфли и аккуратно зачёсанные пепельные волосы, поэтому для должной детализации ему приходится повернуть голову, всецело наткнувшись на него. Он никак не поменялся за выходные: лицо кажется таким же бесстрастным и дичайше красивым. Петля галстука вывязана идеально: тугим узлом у горла. Брюки из костюма, пошитого на заказ, выглажены до стрелок. Господин Юнги легко и непринуждённо заказывает себе двойной американо с шотом холодных сливок, отказываясь от сахара. Безупречный. Их глаза встречаются, как только Юнги отвечает на Тэхёнов взгляд, и на какое-то время кажется, что весь мир словно пропадает по щелчку, оставляя в существовании лишь их одних. На языке попеременно вертится то звонкое безмолвие, то робкое и слабое «здравствуйте», которое наконец срывается с губ в невыносимой застенчивости и неловкости устаканившейся тишины. Сказать что-то ещё хочется настолько же сильно, насколько хочется молчать и забрать обратно своё никому не нужное «здравствуйте», которое Тэхён так старательно репетировал перед зеркалом минут пятнадцать. Сработали рефлексы, пришлось поздороваться, когда на самом деле этому человеку сказать было нечего. Может, разве что поблагодарить за новые стёкла в очках, но эта благодарность, скорее всего, никому не была нужна. — Здравствуй, Тэхён, — голос Юнги сейчас чувствуется, как настоящая мука. Этот голос вселял в него надежды и влюбил в себя с самого первого слова. Этот голос же и ранил до самой глубины Тэхёновой сущности этим «у нас с тобой нет будущего». — Что… Что ты здесь делаешь? — господин Юнги произносит это с таким удивлением, как будто вовсе не ожидал здесь увидеть Тэ. — Я… — он быстро теряет все слова, будучи не готовым на что-то похожее на конструктивный диалог. — Я хочу заказать кофе для господина Намджуна… Но я не разбираюсь в сортах кофе, поэтому у меня возникли проблемы с оформлением… Кофе. Для Намджуна. Тэхён — его новый секретарь. Конечно. — Намджун предпочитает робусту, — Юнги делится с ним секретом. — В ней больше кофеина и меньше сахара. — Б-буду знать, — торопливо лепечет Тэхён, покраснев в щеках. — С-спасибо… Он по нескольку раз проверяет все заданные параметры, решает лишний раз удостовериться, что молоко он выбрал всё-таки овсяное, а не соевое или миндальное. Он чувствует себя невыносимо медлительным сейчас, но однажды он набьёт руку в таких делах, чтобы прекратить испытывать дискомфорт. Они оба забирают свои заказы у кассы, сохраняя неуютное молчание. Тэхён уже собирается направиться к выходу, когда Юнги заговаривает с ним этим ломающим и заживляющим в тоже время голосом: — Как?.. Как твои дела? Тэхёну действительно так необходимо ответить на этот вопрос? Разве, всё и так не очевидно? Юнги отказался от него, так как же, по его мнению, может себя чувствовать Тэхён? Как могут быть его дела? Мальчишка робко поправляет свои очки и пожимает плечами: — Я в порядке. И даже не может себя заставить спросить, как дела у господина Юнги, в ответ. Юнги, кажется, это и не нужно. Он в любом случае чувствует себя намного лучше, чем Тэхён. — Ты снова на велосипеде? — Да. — Я поговорю с Намджуном о возможности назначения тебе персонального шофёра, пока ты не освоишь навыки вождения. — В этом нет необходимости, господин Юнги. Юнги тут же намеревается возразить, но что-то сокрушительно реагирует в нём на это Тэхёново «господин», заставляя прикусить губу. Чёрт, почему в этом его «господин» так много всего? Почему оно не может звучать плоско и монотонно, без единой эмоции? — В прошлый раз тебя на этой железяке чуть не сбила машина. А что будет в следующий? В прошлый раз я ехал на ужин с Вами. Но следующего не будет, — думает Тэхён про себя, но вслух этого не произносит. — У Вас нет причин для беспокойства. Потому что я для Вас никто. Вы отказались от меня. — И всё же я поговорю с Намджуном. — Как хотите, — Тэхён не перечит, лишь устало выдыхает. Кажется, что справляется он неплохо, но по правде сказать, слёзы ему удаётся сдержать с трудом. Он надеялся, что за выходные выплакал всё, что мог, но стоило увидеть Юнги снова, вспомнить о том, как тот сказал, что соулмейт ему не нужен, вспомнить их первый и прощальный поцелуй — и снова печёт, снова в уголках глаз становится мокро и горячо. Юнги не знает, что на него нашло. Он проснулся с мыслями держаться от мальчишки подальше, не встречаться с ним до последнего, а тут он спрашивает о том, как у Тэхёна дела? На велосипеде ли он? Что?! Словно ему есть дело. — Л-ладно… Что ж… Увидимся на работе… Нужно заканчивать это. Конечно, притворяться незнакомцами смысла нет, поскольку они вместе работают, но в чрезмерном взаимодействии нет необходимости. Юнги давно решил, что даже простое общение, какое кажется Чимину таким лояльным, ему не нужно. Ему не нужен Тэхён ни рядом, ни где-либо ещё. У них разные дороги. — Да, увидимся, господин Юнги. И вот снова. Юнги хочется смачно выругаться на себя же — Тэхёново грустное «господин» бьёт куда-то в солнечное сплетение болезненным апперкотом.

***

Чонгук может поспать этим утром лишний часик, ведь на работе нужно быть лишь во второй половине дня. Сегодня снова до позднего вечера смена, так что нужно набраться сил. Он сонно трёт глаза, закрывает рот тыльной стороной ладони при зевке и отыскивает в ванной у умывальника свою зубную щётку. Ещё спросонья, он оглядывает себя в зеркале и касается мятого лица. В отображении отбиваются и статичные неоновые цифры его метки. 3042:07:27:21:14:59. Кажется, до встречи с истинным ещё уйма времени, но вместе с тем до неё осталось так мало… Он выходит в кухню прямиком с щёткой во рту, наблюдая за суетящейся у плиты мамой, торопливо сооружающей омлет на завтрак. Тэхён ушёл раньше, позавтракав тостами и чашкой чая, а ланч-бокс мама собрала для него ещё с вечера, чтобы с утра не задерживать Тэ с выходом. — О, Чонгук-и, ты уже проснулся, — метнув в сторону младшего сына быстрый взгляд, мягко и ласково здоровается с ним мама. — Доброе утро. У них не было времени поговорить о Тэхёне, обсудить то, что произошло. Тэ все выходные безвылазно провёл дома, а при нём или за его спиной поднимать эту тему не хотелось. Выражение маминого лица до сих пор удерживает гримасу искреннего сочувствия. Она приоткрывает губы, как будто готова что-то сказать, но ничего так и не срывается с них, кроме тяжёлого вздоха. Чонгук чувствует себя так же. Может, немного хуже, чем мама, потому что только она способна понять всю боль, какую испытывает Тэхён, а Чонгуку остаётся теряться в догадках, весь изводясь от откровенного бессилия. Если бы он только мог забрать себе их боль. Он сильный духом, ему расставание с соулмейтом ни по чём, но Тэхёна это ранило сильнее, чем того хотелось. Мама пускай и давно смирилась с тем, что её отвергли, но Чонгук слишком часто ловит её на том, как она сидит тихонько и глядит на метку на своём запястье с грустными глазами. Но больнее всего ей сейчас оттого, что её сына настигла похожая участь — быть отвергнутым. Быть ненужным. И не в её власти было этому как-то воспрепятствовать. С Тэхёном обошлись не так жестоко, как с ней в своё время — не предложили денег, откуп, лишь бы она не мешалась под ногами у своего соулмейта, но всё же… — У Тэхёна всё будет хорошо, — Чонгук предпринимает попытки как-то утешить маму и в том числе — самого себя. У Тэхёна о б я з а т е л ь н о всё будет хорошо, потому Чонгук позаботится об этом. Он найдёт способ сделать своего брата счастливым и без соулмейта. На соулмейтах жизнь не заканчивается. — Они работают вместе с этим человеком… Я переживаю, что это постоянно будет делать ТэТэ больно. — К счастью, он пошёл в тебя, а ты у нас сильная, мама, — Чонгук подходит к ней сзади и приобнимает за хрупкие плечи. — Ты сумела в одиночку вырастить двух несносных мальчишек, и тебя не уничтожило то, что твой соулмейт не захотел иметь с тобой ничего общего. — У меня были вы с ТэТэ. Я была нужна вам двоим, и только вы с твоим братом помогали мне держаться. У меня было, ради кого не сдаваться, быть сильной. — Ты себя недооцениваешь. Ты — самый сильный человек, которого я знаю, мам. Женщина позволяет себе расслабиться в объятиях сына, ласково касается его руки, подушечками пальцев трогая цифры метки на обратной стороне запястья. — Надеюсь, в нашей семье хотя бы тебе повезёт, и твой соулмейт окажется самым чутким, самым добрым человеком для тебя, и ты будешь счастлив, Чонгук-и. Чонгук разрывает объятия несколько ошарашено. — Мне это не нужно, мам. — Что?! Почему? — Потому что цель моей жизни не заключается во встрече с истинным. Мне куда важнее ты и Тэхён. — Но… Но так нельзя… — мама поднимает на него удивлённый взгляд, словно не подозревала о том, как ко всему этому относится Чонгук. — До встречи с твоим истинным осталось несколько месяцев, тебе нужно подготовиться, это ответственный момент, когда ты встретишь свою вторую половинку, предназначенного тебе самой судьбой. Что-то судьба не особо была благосклонна к маме и Тэхёну, и за это Чонгуку так сильно хочется показать ей средний палец своей благодарности и послать в самое далёкое из существующих мест. — Мама, мне не нужны отношения. — Никто и не говорит, что сразу нужно переходить к отношениям. Вы можете выстраивать вашу связь медленно… Твоим соулмейтом может оказаться даже маленький ребёнок. — Ага, или старик, которому за восемьдесят, — он хмыкает раздражённо и насмешливо, с горькой иронией представляя себе то, как сидит у кресла-качалки подле какого-то старика, от которого уже землёй несёт. Скрашивает своим присутствием последние деньки. Лучше вообще не сближаться со своим соулмейтом, если прекрасно понимаешь, что скоро потеряешь его, только успев найти. Если Вселенная не жестока, то какова она? — Даже, если за восемьдесят, это твоя родственная душа, Чонгук-и. Часть тебя. — Я не хочу об этом говорить. Давай закроем эту тему, — просит он её настороженно, прекрасно осознавая, что дело ведёт к ссоре. Они часто конфликтуют с мамой на этой теме: слишком уж разные у них на этот счёт точки зрения. Мама ждёт, что он будет таким же, как и Тэхён, таким же, как и она — с трепетом относящимся ко всему, что связано с истинными, день ото дня живущим мыслью о счастливой жизни, где он окажется самым родным человеком для своего соулмейта в ответ. — Ты сам прекрасно знаешь, что рано или поздно нам придётся поговорить об этом. Я желаю тебе счастья… Счастье. Разве, соулмейты мамы и Тэ сделали их счастливыми? Это мама называет счастьем? Чонгук не верит в это. Если счастье такое — то Чонгук, пожалуй, пас. — Вы с ТэТэ моё счастье, мам. Мне в этом мире, кроме вас с ним, никто другой не нужен. Мама роняет тихий вздох, но досада на её лице не проскальзывает мимо внимания Чонгука. — Это ты сейчас так думаешь. Поверь, твоё мнение и чувства изменятся, когда ты встретишь своего соулмейта. Чонгуку нечем ответить, нечем возразить, несмотря на то, как сильно этого хочется. Он ни за что не изменит своё мнение, а иначе предаст себя и всё, во что он верил, всё, к чему стремился, к чему шёл и что защищал. И чувства его не изменятся тоже. Ни за что. Он опускает глаза на ненавистную метку и прикусывает нижнюю губу. 3042:07:27:21:14:59. Как бы… Как бы ему хотелось, чтобы это ничего не значило…

***

Это повторяется снова. Тогда, когда ждёшь этого меньше всего. Тогда, когда так замотался, так увлёкся, так задумался, что и вовсе забыл, что так может быть. Рука соскальзывает с нового эскиза по инерции неожиданности, веки тут же распахиваются шире, взгляд сразу же суматошно бросается к метке, зачесавшейся под тканью расшитой стразами блузки. Сердце Чимина сбивается с ровного темпа, начиная биться о рёбра невпопад. Это чувство опять вернулось. Его соулмейт, он снова здесь. Чимин реагирует на стук в двери с помутнённой медлительностью. Вряд ли это к нему стучится истинный, потому что судьба не позволит им встретиться раньше даты и часа, отмеченных на метке. Ни у кого ещё не выходило переиграть судьбу, выставить Вселенную посмешищем и встретить свою родственную душу раньше, чем это было задумано чем-то свыше. — Господин Чимин, — в проёме появляется голова Джисона, лихорадочно пытающегося удержать прижатые к груди руками всевозможные папки с документами, образцы тканей и планшет с бланком для подписи на получение доставки, — там новые ткан… О боже! Вам опять нехорошо? Может, Вам воды? — Джисон, не суетись, я просто… Чувствую, что он здесь. Рядом. Так близко от меня. Должно быть, он тоже это чувствует, да? То, насколько сильно это притяжение, даже если они ещё не встретились. — Похоже, мой соулмейт где-то здесь… Моя метка — она отреагировала на его присутствие, — успокаивает он своего ассистента. — Но со мной всё в порядке. — Оу, — Джисон торопливо поправляет прядку чёлки, вылезшей из-под резинки красного берета. — Ваш день — сегодня? — Нет. Ещё два месяца до встречи. Джисон понятливо кивает и поджимает губы. Его собственная метка спрятана под тканью брендового кашемирового свитера так надёжно, словно он её стыдится, но Чимин уже несколько раз видел её: она не светится неоном, и часы у неё более не идут. Дата застыла на месте ещё семь лет назад, потому что его соулмейта больше нет в живых. Джисону было десять, когда он встретил свою истинную — женщину, которой было за восемьдесят на тот момент. Сейчас у него есть сразу два бойфренда, которые то по очереди, то сразу вдвоём приезжают к нему вместе пообедать. Минхо и Крис являются соулмейтами друг другу, но между Джисоном и Минхо до появления Криса связь была настолько прочной, что никто так и не сумел её разорвать. И Крис, увидев это, поняв и приняв, предложил попробовать отношения втроём, посмотреть, что из этого выйдет. Сейчас все трое — Чимин заметил — носят одинаковые парные кольца, подкрепляя статус своих отношений. Брак им не зарегистрировать официально, однако неофициально они уже как пару лет считают друг друга супругами. Джисон кажется безгранично влюблённым в них обоих, но метки своей до сих пор стыдится, стараясь прятать её от посторонних глаз даже в самый зной за длинным рукавом. — Доставили новые ткани, — робко лепечет Джисон, слишком близко к сердцу приняв упоминание о метке. Именно поэтому он пытается съехать с темы и вернуться к сути своего появления и нарушения личного пространства господина Чимина. — Нужна Ваша подпись. — Да, я сейчас выйду всё проверить. — Может, мне отменить вечернюю встречу с делегацией из Милана? Вы взаправду выглядите уставшим. — Вздор, — мягко отвечает Чимин, поднимаясь из-за своего рабочего стола. — Учитывая то, как много откладывалась до этого встреча, будет кощунством отменить её ещё раз. Мы слишком долго ждали этого. — Понял. Чимин выходит из своего рабочего кабинета в зал, который становится всё больше и больше заставленным коробками и покрытыми защитной плёнкой рулонами. На этот раз он берёт себя в руки и пытается игнорировать зов метки, её реакцию на то, что истинный находится где-то в этом помещении. Он старается гнать из сознания мысль о том, что близость присутствия сейчас чувствуется так, как никогда, сильно, но лицом к лицу им пока не встретиться. Всё в порядке. Такое бывает у многих. И всё же чувство настолько глубокое, будто с Чимином это уже происходило раньше — очень и очень давно. Словно забытые ощущения, какие никак не можешь вспомнить. Его истинный не второй раз оказывается рядом? Хм. Возможно, Чимину это просто кажется, потому что к этому покалывающему зуду невозможно привыкнуть. Он ни на что не похож из того, что испытываешь в обычное время. В его руках список и ручка, которой он ставит галочки в пустых квадратиках, лично проверяя наличие заказанного материала в должном количестве: атлас, батист, велюр, габардин и гипюр, замш, кашемир и твид, фатин и фланель, шифон — всё по алфавитному списку. В отдельной коробке им привезли нитки и в ещё одной — бисер и другие украшения, которые нашивают вручную. Замечательно. — Всё сходится, — он обращается к одному из доставщиков рядом с ним, оставляя свою электронную подпись стилусом на планшете. В какой-то момент, метку начинает неумолимо жечь, как будто близость с его соулмейтом достигла критической отметки, какую допускала Вселенная. Ещё шаг — и в ней образуется изъян, непредусмотренная червоточина, не поддающаяся логике. Чиминовы руки дрожат, планшет едва ли не выскальзывает из дрожащих пальцев; он почти уверен, что его истинный прошёл рядом с ним — за его спиной. Он оборачивается испуганно и несколько опешив, натыкаясь взглядом на удаляющуюся от него фигуру: высокий парень с широкими плечами и достаточно крепким телосложением, в фирмовом комбинезоне и кепке, из-под которой виднеется ворох чернильно-чёрных волос. Это он? Это же он, ведь так? Или Чимин ошибается? Он удаляется к себе в офис быстрее, чем успевает заметить, как тот самый парень резко замирает, как будто ощутив на себе пристальный взгляд, и принимается оглядываться. Но никого так и не замечает. Потому что ещё не время. Потому что Вселенная, судьба дразнят их мучительным ожиданием встречи, наталкивая друг на друга, но держа на расстоянии в шаг, вдали от того, чтобы они пересеклись взглядами и накрепко привязались друг к другу одной и той же линией времени. Ещё не время. Сердце Чимина гремит внутри всё так же сильно и громко. Он подходит к панорамному окну, пытаясь как-то себя угомонить и отвлечься видом вечернего, но ещё не ночного Сеула, потихоньку начинающего сиять своими неоновым огнями. Над пиками высоток вычурной формы с нарушенной геометрией на Чимина взирает огромное голографическое изображение женщины, рекламирующей хирургическую коррекцию метки на любой вкус и цвет. Зуд в запястье спадает — его будущий соулмейт увеличивает дистанцию между ними до того, что метка вообще перестаёт распознавать его присутствие. 3042:07:27:21:14:59. Почему? Почему эти ощущения кажутся такими знакомыми?

***

Мин Юнги устал. Он перебирает уже тридцатый проект, разработанный архитекторами его отдела и каждый второй отправляет на доработку. В них нет чего-то, что зацепило бы, показалось бы оригинальным. В них отсутствуют чувства, эмоции, душа. Может, только последний из проектов что-то вызывает внутри него. Предложенный макет, эскизы, план — их создал новенький стажёр, которого Юнги ещё толком не приходилось видеть в деле. Но этот запал, почти педантичный подход к детализации, игра с формами и другими параметрами… Всё это так напоминает Юнги самого себя на раннем этапе развития его карьеры. Макет строения висит в воздухе синеватой голограммой. Он ещё сырой, его можно доработать, улучшить — но уже вот таким это цепляет глаз. Юнги пригласил этого стажёра к себе в кабинет, поэтому робкий стук по поверхности двери не заставляет себя ждать. Стажёр ещё совсем молодой, где-то даже похож на ребёнка, однако глаза его совсем не по-детски смотрят на вещи. — Господин Юнги, — он отвешивает поклон, выказывая своё уважение. — Вы меня вызывали? — Да, — Юнги прочищает горло, сипло каркая в ответ. — Проходи. Хотел поговорить о твоём проекте. — Конечно. — Это твой первый проект? — Да, господин. Я и раньше разрабатывал макеты, но лишь для себя, в качестве практики. Это мой первый серьёзный проект для Cypher Inc. — Как для первого проекта, ты справился гораздо лучше тех, кто делает это уже не впервые, — Юнги обходит 4D голограмму вокруг ещё раз, прежде, чем вернуться к стражёру. Стажёр краснеет от неловкости похвалы и роняет робкое и несмелое «спасибо». — Я навёл о тебе справки ещё раз. В резюме сказано, что единственная твоя альма-матер — колледж на окраине Тэгу. — Да, господин, но я изучал архитектуру и вне колледжа. Я посвятил этому всё свободное время. — Интересно. Подойди поближе, пожалуйста, и расскажи мне о своём проекте больше. Меня заинтересовали твои наброски, и хотелось бы услышать, что ты хотел сказать ими. Стажёр слушается и оказывается рядом с макетом своего творения. — Я планирую… — он по наитию поднимает руку к изображению, чтобы расширить его и увеличить детализацию. Рукав его недорогого пиджака слегка задирается к локтю, обнажив последние цифры его метки. Без внимания Юнги это не остаётся, взгляд машинально поддевает слабое свечение бесшумно тикающих цифр, что выглядят очень и очень странно. Каждая из цифр — кривая, необычного шрифта и разная по интенсивности голубого свечения. Одни светят из-под кожи статично и ровно, а другие — бликуют, словно лампочка, какой не хватает мощности. Двойка в одну секунду кажется пятёркой, а затем обратно становится двойкой. То же проделывается и с единицей, которая путается с цифрой «семь». Юнги такая метка ни разу не встречалась. Что это такое? — Простите, — тут же извинятся стажёр, нервно оттягивая рукав обратно, чтобы спрятать некрасивые цифры от чужих глаз. — Это… Это не результат неуспешной операции по корректировке метки, как думают другие. — Я ничего не сказал, — тут же защищается Юнги. Стажёр грустно улыбается и отводит глаза. — Ваш взгляд был слишком громким и красноречивым, господин Юнги. Всё в порядке, если Вам хочется узнать, я могу сказать Вам. — Тогда позволь спросить, что с твоей меткой? Стажёр кивает, как будто его не впервые об этом просят, и начинает: — Это очень редкая болезнь соулмейтов, которой болеют в одном случае на несколько миллионов. Она до конца так и не изучена ни психологами, специализирующимися на соулмейтах, ни хирургами, что работают с коррекцией, ни общими терапевтами. Болезнь метки? Юнги ничего подобного ранее не слышал. — Ею болеют парно: как я и мой истинный. Её прозвали дисфункцией временной линии. Она у меня с самого рождения. Дата и время никогда не были статичными, они менялись буквально каждый день, а из-за этого было невозможно предугадать, когда я встречу свою родственную душу. Даже такое бывает? Вселенная явно издевается над некоторыми, не иначе. Юнги бы точно не хотелось иметь такое расстройство. Он бы тогда не имел понятия, когда ему стоило ждать встречи с Тэхёном. Он мог бы появиться, когда Юнги было бы уже под семьдесят, а мог бы, и когда он встретил Чимина, но ещё не влюбился. Между ними с Тэхёном одиннадцать лет разницы. Что, если бы Юнги встретил его ещё в колыбельке? — Как оказалось, мой истинный и я долгие годы были в компании общих друзей, но мы никак не могли встретиться, словно что-то мешало нам, было против. Но потом это случилось — и мы наконец друг друга нашли. Наши метки такими и остались — корявыми и некрасивыми, но они идут вот так коряво и некрасиво одинаково, а это главное. Вот оно как… Юнги отвлекается на знакомый шум в коридоре офиса — голос Намджуна — и замечает его фигуру за стеклом двери. По сравнению с ним, таким массивным в телосложении и высоким в росте, торопливо семенящий за ним хвостиком с планшетом в руках Тэхён кажется совсем худеньким и маленьким. В кабинет Юнги они оба заходят после стука. — Привет, Юнги, — даже на работе Юнги с Намджуном решили оставить весь официоз вне этих стен. Они давно дружат, слишком давно как для того, чтобы знать даже самые тёмные секреты, какие пытаешься спрятать даже от самого себя. По крайней мере, Юнги уверен, что знает точно. Может, не всё, но очень, очень многое. — Здравствуй, Джун. Тэхён телится за спиной своего босса маленькой тенью. Вжимается в собственный пиджак, отказываясь посмотреть на Юнги, поднять на него глаза из-под стёкол больших очков. Однако здоровается он с Юнги с положенной вежливостью в поклоне: — Добрый вечер, господин Юнги. Юнги сейчас сдохнет. Когда? Когда это «господин Юнги» прекратит на него так сильно действовать? Чёрт возьми, это трудно выдержать. Тэхён здоровается с ним так, как будто до этого они ещё не встречались, словно не обнаружили друг друга в кофейне утром, пока заказывали кофе. Юнги пялится в его сторону, хотя и отвечает словами ему не сразу. Напряжение становится сложно скрыть, и, похоже, Тэхён всё же справляется с этим куда лучше самого Юнги, даже несмотря на то, что не он всему этому инициатор. Тэхён молодец. Он умничка. Так хорошо прячет всю свою уязвимость, держит её в крепко сжатом кулаке. Не то, что Юнги, расползающийся и трещащий по швам в одном его присутствии. Намджун хмурится, мечется взглядом то от своего секретаря, то обратно к Юнги, однако никак всё это не комментирует, решив промолчать. Остаётся надеяться, что до него не дойдёт. — Приехал мой брат и мой отец, — слова Намджуна пытаются привести Юнги в чувство. — Все директора приглашены на ужин. Тэхён неловко переминается с ноги на ногу, окидывает грустным взглядом комнату, стараясь избегать Юнги, как только может. Юнги бы тоже хотелось так же. Да что это с ним? Почему так тяжко всему этому противостоять? Хватит. Прекрати. Я не хочу. Он мне не нужен. Забери свою связь обратно и подавись ею. Я его не люблю. Я н и к о г д а его не полюблю. Слышишь? Лиши меня этого чувства. У меня есть Чимин. Я выбираю Чимина. Я! Выбираю! Чимина! — Да… — он бормочет устало. Тэхён в его глазах словно весь сжимается в крохотный комочек, в его персональное созвездие, в котором находится весь Юнгиев мир. — Да, я иду. Конечно.