***
В загородном доме родителей всё так, как Чимин помнит ещё с детства. Он проводил тут каждое своё лето с мамой, помогая ей присматривать за садом и уточками на озере. Озеро всё такое же красивое. На крепкой ветке высокой яблони до сих пор висят на верёвках качели. Маму, как и всегда, можно было найти либо на кухне за выпечкой печенья, либо в маленькой теплице, где она заботилась о привередливых дорогих сортах цветов, не выживающих в плену дождей. Отец Чимина работает в мастерской на втором этаже их коттеджа. Со временем они и вовсе решили перебраться из шумного Сеула сюда, в тихое и спокойное место. Примерно такой и Чимин видит свою старость: в светлом и тихом доме, с собаками, с цветами в саду. И седовласым Юнги рядышком с ним. — Я так рада тебя видеть, наше сокровище, — мама горячо целует Чиминовы щёки. — Наконец, ты дома. — Привет, мам, — Чимин растворяется в её тёплых и ласковых руках. На самом деле, ему всегда было жаль, что у Юнги и в половину не было таких отношений со своими родными. В семье Юнги всегда было уважение, но казалось, что не было любви. Брак по расчёту, необходимость зачатия детей… Юнги учился любить Чимина, не имея должного примера. Всё, что он мог предложить в самом начале Чимину, — уважение и понимание. — Я скучал… — Ты так похудел… — Я много работаю в последние дни. Мама заботливо касается его щеки, а затем принимается повышенным тоном голоса окликать своего мужа, оповещая его о том, что приехал Чимин. Отец спускается к ним через несколько мгновений, без раздумий оставив все свои дела, и заключает сына в крепкие объятия. — Наш Чимин-и… — Папа, ты меня сейчас задушишь, — Чимин смеётся и кряхтит в этих сильных руках, к которым, вопреки собственным словам, он льнёт ближе. Хорошо. Хорошо быть дома. Мама суетливо достаёт из духовки ещё тёплые, свежеиспечённые кексы к чёрному чаю с мятой, тогда отец подготавливает чашки, даже не дождавшись на то просьбы своей жены. Они так долго живут вместе, что иногда для понимания друг друга более не требуется слов. И Чимину хочется так же. Ему хочется вот так, как у родителей, с его Юнги. — Как Юнги? Мы ждали его в гости вместе с тобой. Ты знаешь, ему всегда рады в нашем доме, — папа спрашивает у него вдогонку. — Юнги… — Чимин делает паузу, пытаясь найти верный путь, по которому смог бы задать правильное течение разговора. — Неплохо. Ему нужно было в офис с утра заехать — там работы на полдня. Вечером мы идём в оперный театр по приглашению новой пассии Намджуна. Чимин удобнее усаживается на стуле, ладонями обернув чашку горячего ароматного чая. Мама с папой с интересом слушают его, мягко улыбаясь. Они никогда не имели против Юнги ничего плохого, напротив — Юнги им всегда нравился, и Чимин старался не скрывать от родителей самое важное в своих отношениях со своим мужчиной, но… Есть… Есть кое-что, чего они не знают, чего Чимин им ещё не говорил. Он не говорил им о Ким Тэхёне. — Юнги… Встретил своего истинного, — проговаривает он быстро, как будто одним словом. Оба родителя смотрят на него внимательно, но каждый по-разному воспринимает услышанное: мамины губы растягиваются в искренней улыбке, тогда как между бровями папы залегают глубокие борозды настороженной задумчивости. — Это случилось на работе. Истинный Юнги — новый секретарь Намджуна. Его зовут Ким Тэхён, и ему двадцать два. Я сам познакомился с ним на днях — на званом вечере в квартире у Намджуна, куда Тэхён подвёз документы. Он… Он очень милый и приятный. Воспитанный и честный. Трудолюбивый и непредвзятый, — рассказывает им Чимин немного нервно. Он знал, что однажды этот день настанет, как и этот разговор. — И он из трущоб. — Они с Юнги видятся? — На работе, — Чимин делает маленький глоток вкусного маминого чая и кивает. — Юнги… Сводил его на ужин, где они поговорили… Где Юнги рассказал ему обо мне, и Тэхён… Тэхён воспринял это адекватно, с пониманием. — Встретить истинного — великое событие, — мама понятливо качает головой. — Надеюсь, Юнги тоже принял спокойно факт наличия у себя соулмейта. Чимин понимает, что она хочет этим сказать. Он прекрасно знает её философию отношения к самому факту метки. Это ни раз заставляло её мужа сожалеть об ошибке, совершённой из страха по молодости. Он буквально хотел дать той женщине, его предначертанной, денег, чтобы они оба сделали вид, будто ничего не произошло. Иногда, когда мамы нет рядом Чимин ловит его на том, как грустно папа разглядывает слабое голубое свечение цифр у себя на запястье. А одним вечером, когда они с Чимином выпили, а мама легла пораньше спать, он признался Чимину, что, если бы у него был шанс вернуться в прошлое, он бы никогда не поступил так, как поступил. Он был женат, влюблён, вёл за руку одиннадцатилетнего сына, за которого нёс ответственность. Ту женщину он встретил буквально на улице — с малышом в коляске, с ещё одним, что был в её животе. Она была беременна, один её вид кричал о помощи, о необходимости защиты. Возможно, она рассчитывала на истинного, на Вселенную, на метку. Возможно, она ждала их встречи так, что не передать словами. А он просто посмотрел на неё, а затем достал бумажник и вынул оттуда пару купюр, словно намеревался купить её молчание. Чимин слабо помнит тот день. Всё казалось, как в тумане, и собственную метку почему-то покалывало. Но он хорошо помнит её взгляд: в нём было и разочарование, и боль, и оскорбление, и уязвимость, и формирование гнева. Она сделала то, что посчитала правильным, — швырнула отцовские деньги ему же в лицо и гордо ушла. Отец как-то признался ему, что иногда думает о ней, что ему хотелось бы узнать, как сложилась её жизнь, как поживают её дети, которым сейчас должно быть чуть за двадцать. Мирное тиканье таймлайна метки даёт понять, что она хотя бы жива, что жизнь не сломала её, и она вынесла ту боль, какую ей причинил собственный истинный. Если бы тогда отец знал, что можно было просто поговорить, он бы так и сделал. Мама тогда не разговаривала с ним больше месяца. — Хорошо, что Юнги поддерживает связь с этим мальчиком. — Возможно, я не знаю. Я тоже говорил ему, что в этом нет ничего зазорного. Это… Это нормально, когда истинные не живут друг с другом, но хорошо друг к другу относятся. Юнги немного категоричен… Он не говорит мне всего, но иногда кажется, что он никак не может оправиться от первичного чувства эйфории после встречи с Тэхёном. Ему… Ему сложно даётся разрыв связи с ним. Я видел… Я видел, как Юнги смотрел на него в тот вечер, когда мы с Тэхёном познакомились… Словно он всеми силами пытался отрицать его присутствие и одновременно так тянулся к нему, но не мог подойти. Это… Это не была любовь — я полностью уверен, что Юнги верен мне… Но это было что-то гораздо сильнее воли самого Юнги… Я хотел поговорить с вами об этом. Спросить, было ли у вас так? Может, вы знаете кого-то, кому тяжко давался разрыв связи? Мама с папой переглядываются, словно дают себе минутку, дабы вспомнить, у кого из их знакомых имелась похожая история. — Даже не знаю, милый. Связь истинных — сильная вещь, и порой её не так просто эмоционально разрушить. Возможно, Юнги так до конца и не принял Тэхёна. Он всё ещё сопротивляется метке, сопротивляется воле Вселенной. Это… Это имеет смысл. Чимин закусывает губу, крепче обхватив чуть подостывшую кружку, в которую папа заботливо добавляет ещё чая. — Я никогда не отрицала связь с Чонхи, — мама приводит пример из собственного опыта, а затем и опыта мужа: — А твой отец больше не встречался с той женщиной… — Ну, Юнги с Тэхёном не могут не пересекаться. Они работают в одном здании, на одну компанию, — Чимин безотрадно пожимает плечами. — Я просто переживаю за Юнги. Возможно, ему стоит обратиться к профессионалу и с ним обсудить этот вопрос… Я не хочу, чтобы всё это так тяготило его… Мама накрывает его ладонь своей, а отец мягко прижимается к ней со спины, отставив чашку на стол. — Всё будет хорошо, Чимин-и. Юнги встретил Тэхёна не так давно. Дай этому время — Вселенная тоже примет ваш выбор. Если ты, конечно, не передумал, — осторожно сообщает ему мама, подарив ему особенно глубокий и красноречивый взгляд. Передумал? Конечно, нет! Жить с Юнги, выбирать Юнги — всегда было его мечтой. Что может быть важнее, чем он? Кто может оказаться для Чимина нужнее Мин Юнги? — О, нет. Я с Юнги хочу до конца. Мы… Мы оба решили выбирать друг друга, как выбрали и вы когда-то, — Чимин робко трёт ткань свитера на запястье, под которым покоились ровные цифры метки. Заученные наизусть. 3042:07:27:21:14:59. Так скоро… — Юнги сделал то, что было нужно. Сделал это для нас. Меня. И я хочу так же для него. — Ты тоже скоро обретёшь своего соулмейта, — папа осторожно напоминает ему о том, что Чимин и так никак не мог выбросить из головы. О чём, с приближением этой важной даты, он думает всё больше и больше. Он даже позволял себе визуализировать истинного. Пытался представить, мужчина это или женщина, какого он или она возраста, из какой страны, какой религии, культуры… — Что ты чувствуешь? — Если честно, — Чимин решает не утаивать от родителей настоящие эмоции и делится с ними правдой, — меня это пугает ровно настолько же, насколько и интригует. Я не хочу встречи в равной степени, как и жажду её. Я нервничаю, когда всякий раз думаю о своём соулмейте. О том, как мы поговорим, как он или она узнают о Юнги… Если мне достанется кто-то настолько же понятливый, как Тэхён, это будет здорово. Я ещё не знаю, что скажу, как объясню ему всё. — Просто постарайся не терять хотя бы ваше общение, — мама даёт ему совет, и Чимин обещает к нему обязательно прислушаться. — Соулмейтам порознь живётся лучше, если они находятся в хороших друг с другом отношениях, где каждый принимает свою связь и свой выбор. Я люблю твоего отца всем сердцем, я выбрала его, а он меня. Это был наш выбор. Но наши истинные — часть нашей жизни, хотим мы того либо нет. Чонхи — часть моей души, а я — часть её. Тэхён — часть Юнги, а Юнги — часть Тэхёна. Ты. Ты — часть кого-то, а кто-то — часть тебя. И это прекрасно, Чимин-и. Ты можешь выбирать Юнги как спутника своей жизни, и мы с отцом поддержим тебя. Но не пытайся отрицать часть себя, что принадлежит кому-то другому. Твоя метка вот-вот забьётся в ритм чужого сердца, привяжется к настоящему имени, и в твоей жизни появится ещё один человек. Ты можешь выбирать Юнги. Но цени само существования своего соулмейта. Он — часть тебя самого, Чимин. Чимин и не думал отрицать его существование. Он всегда понимал, что кто-то в скором времени станет частью его жизни. Кто-то в с е г д а был частью его души, а он — чьей-то. — Мы… Мы иногда находимся в одних и тех же местах, — Чимин глупо, но широко улыбается, как будто рассказывает о чем-то дурацком, но очень для него важном и значимом. — Рядом друг с другом. Метка реагирует, она чувствует близость. Это… Это так волнительно, знать, что твоя душа находится где-то рядом, но ты не встретишь её, пока на то не даст разрешение Вселенная. — Вселенная всегда работает, как по расписанию. — Вселенная порой очень жестока, — Чимин понимает, что этому миру вовсе не нужны его замечания, но всё равно не сдерживает их в себе. — Мне кажется, однажды очень давно я уже чувствовал своего истинного рядом, и это повторилось недавно. Чувство не показалось мне новым, скорее, хорошо забытым старым… Но я был мал, мне было одиннадцать — где-то так, и я не совсем тогда понимал, что это был за зуд в запястье… — Чувствовать присутствие соулмейта до самой встречи тоже нормально, Чимин, — мама ласково гладит сына по коже тыльной стороны ладони подушечкой большого пальца. — У нас с Чонхи было так же. Нормально. Да, наверное. Но к этому никогда нельзя привыкнуть. Это всегда внезапно. Это переворачивает всё внутри и вызывает неистовый трепет. И если Чимина так штормит от самой вероятности их встречи… Что случится, когда они, наконец, встретятся? Осталось так мало — меньше недели. Дни, что можно сосчитать по пальцам. 3042:07:27:21:14:59.***
Тэхён поправляет очки и делает глубокий вдох чисто чтобы успокоиться и настроиться на работу. Он знает, он чувствует, что в коллективе чужой, что на него смотрят косо. Кто-то мелко подтрунивает и подстёбывает каким-то словом, кто-то просто смотрит с выразительной неприязнью в глазах, страшась сделать что-то открыто, дабы не попасть в немилость господина Намджуна. Все помнят день, когда Тэхёна наняли. Все помнят, как господин Намджун и слушать не стал жалкие оправдания кандидатов. В этом офисе все жалкие и мелочные. Жизнь не хлестала их по щекам достаточно, чтобы по-другому смотреть на какие-то вещи. Высокомерные глупцы. С ними не случалась жизнь. Им не приходилось переживать дни, когда гадал, где и как достать еду для мамы и младшего брата, когда маме задерживали зарплату, а жить им было не на что. Никто бы из них не вытянул — Тэхён уверен. Никто бы не смог осилить всю тяжесть жизни в трущобах, где борешься за каждый свой день. Все эти придурки первыми же и заскулили, и тогда Тэхён бы на них посмотрел. О, нет. Что это с ним? Он никогда в своих мыслях не был так жесток. Эта черта присуща Чонгуку, но Тэхён никогда не желал другим оказаться на своём месте, как бы эти самые «другие» ни относились к нему, с какой насмешкой бы ни провожали его спину. Тэхён заслужил это место. Он честно прошёл собеседование. Он всё выполняет на совесть, даже какие-никакие успехи имеет в вождении. Он станет лучше, чтобы господин Намджун не жалел о данном ему, Тэхёну, шансе. Кофе пахнет ароматно, у него густая пенка. Секретарь Ким зажимает подмышкой электронную папку-планшет с подготовленными за утро документами, и осторожнее перехватывает блюдце бодрящего эспрессо, чтобы направиться к кабинету господина Намджуна. Единственное, на что он надеется, — не увидеть там Юнги. К их встречам никогда нельзя привыкнуть. При нём вежливо улыбаться становится практически невозможно. Он никогда не смотрит на самого Юнги без острой на то надобности — слишком больно, — но, если того требуют обстоятельства, он старается сосредоточить взгляд чуть выше или ниже глаз, всячески избегая зрительного контакта. Он помнит тот вечер в доме у господина Намджуна. Помнит тот пристальный, запретный взгляд Юнги. Как будто он наспех ломал свои же крылья, что рвались к нему, к Тэхёну. Как будто в тот вечер притяжение между ними раз в двенадцать стало сильнее. Тэхён оказывается у кабинета своего начальника, откуда доносятся голоса — холодный тон, насмешка, сквозящее презрение наблюдается у обоих. Господин Сокджин пожаловал в гости с самой рани? Нет, второй голос, принадлежащий не Ким Намджуну, более резкий, ледяной и даже жестокий. Это не брат босса. Тэхён не осмеливается постучать, но не может и шагу ступить, чтобы банально отойти. Его пригвоздило к полу прямиком здесь, под дверью, что приоткрыта до узкой створки. В мгновение в проёме можно рассмотреть фигуру второго мужчины. Он старше, ему около шестидесяти. Солидный вид, словно он один из правителей всего мира, дорогие часы, крафтовые запонки, длинное пальто поверх костюма, сшитого на заказ, седые уложенные волосинка к волосинке волосы. От него веет могуществом, властью и ещё чем-то очень неприятным, вызывающим в Тэхёне тремор и подкатившую к стенкам горла тошноту. Не узнать мужчину невозможно, о нём часто пишут в прессе. Ким Сониль. Один из создателей Cypher Inc. Отец господина Намджуна и господина Сокджина. — Ты думал, я не узнаю? — нельзя понять, это уже угроза или всё ещё едкая насмешка с уст старшего мужчины. — Что не узнаешь? — Намджун не уступает ему в холоде тона. Складывается впечатление, что от семейных уз у них есть только бумаги, что официально подтверждают факт родства. Ни тепла в этих словах, взглядах, близости. Ни уважения. Ни любви. — Просвети меня, отец, раз ты мнишь себя вездесущим. — О твоём ужине, на который ты позвал Сокджина, — рявкает мужчина в ответ грубо — Тэхёна аж передёргивает невольно. — Я пригласил брата на ужин. И его женщину. А ещё наших общих друзей, — Намджун так безразлично пожимает плечами, словно в том, что он говорит, нет ничего такого. — Я не имею право отдыхать так, как мне заблагорассудится? С теми, с кем хочу? Я — взрослый мужчина, и не тебе указывать мне, кого выбирать мне в круг общения, отец. — Сокджин в него входить не будет, — запрет звучит ещё тише, ещё злобнее, ещё опаснее. Слова шипят, пенятся, нашпигованные яростью. — Не в твоих правах запрещать нам это. Если Сокджин сам захочет, мы будем братьями. Захочет — мы будем друзьями. — Вы долбаные истинные, Джун-и! Между вами не может быть братских чувств, не может быть дружеских! Тэхён отшатывается, но центр тяжести так и не смещается вместе с ним. Он по-прежнему стоит у двери, невольно подслушивая один из самых неприятных разговоров, какие ему доводилось слышать. Что он сейчас услышал? Что господин Намджун и господин Сокджин — истинные? Предначертанные? Соулмейты? Они же… От одного отца… У них одна кровь. Так, разве, можно? Такое бывает? Вот, почему они оба держатся так холодно друг с другом. Вот, зачем оба прячут метки от глаз остальных. Вот, почему между ними искрит. «Я ненавижу само твоё существование». — Между нами будет то, чего захочет Джин, папа. Я не собираюсь делать вид, будто он мне никто. Будет так, как решит он, а я приму любое его слово. Хочешь — лишай меня должности в компании, как поступил с Сокджином, когда он всего лишь хотел устроить нам совместную поездку. Но официальных детей у тебя всего двое. О-официальных?.. — Ты так боишься нас с ним. Но кому-то тебе придётся передать своё наследие. Если, конечно, ты не решишься отписать всё состояние церкви, в чём я сомневаюсь, — Намдждун выплёвывает слова едва ли мужчине не в лицо, показывая, что не боится его. Что у него нет власти над его жизнью. Но мужчина лишь растягивает губы в гаденькой улыбке. Несмотря на ровный ряд отбеленных зубов, в этом оскале нет ничегошеньки приятного или красивого. Это кривая, уродливая, ледяная усмешка, что пробирает до самых сочленений в костях. — О… Ты так храбришься, Джун. Пытаешься доказать мне, что не опасаешься за место здесь… — мужчина низко усмехается и складывает на груди руки. — Но я знаю, что это не так, мой мальчик. До меня дошли слухи о том, кого ты нанял. Тэхёну кажется, у него становится невозможной вентиляция лёгких. Неужели, речь идёт о нём, о Тэхёне? — Не вмешивай его сюда. Он попал сюда честно и заслужено. Он — лучший из моих работников! — Правда? — Ким Сониль холодно выгибает бровь. — Ты взял его на должность секретаря лишь за его заслуги, а не потому, что он — твой маленький младший братик? — эти слова душат, больно бьют куда-то в солнечное сплетение. — Серьёзно? Намджун сереет на глазах, подавляющая аура Ким Сониля норовит вдавить всю сущность, все кости, весь разум куда-то в белоснежную стену за спиной. Что? — Ты думал, я не знал, что ты наводил о нём справки, долгие годы интересовался тем, как и где он жил? Втихую решал вопросы его обучения, зная, что он гордый, как и его шлюха-мамаша, как и его младший уродец-брат, и прямо твои деньги не возьмёт? Ты думал, я не узнаю, что это ты подстроил ему собеседование? Как там его зовут, этого ублюдка? Тэхун? Тэхун?.. — Его зовут Тэхён! И он прекрасный человек! Это была твоя задача — позаботиться о нём! Это ты заделал сына его матери. Это ты изменил моей маме! Кто здесь ублюдок, так это ты! Неправда! Неправда! Неправда! Это не может быть правдой! Не может… Прошу, пусть это будет ложью. Тэхён уверен, что у него не бьётся и сердце. Он пропустил момент, когда боль заполнила все внутренние пустоты. Он никогда не спрашивал у мамы про своего настоящего отца, они с Чонгуком договорились не бередить старые раны мамы. Он знает, что он у мамы ранний ребёнок, но он никогда не позволял себе спросить у неё о том, как она забеременела им, несмотря на то, как иногда хотелось узнать правду. Лучше бы он её так и не знал. Ким Сониль — его отец… Господин Намджун и господин Сокджин — его старшие братья по этому чудовищу-отцу Ким Сонилю. — Его мамке нужны были деньги, а мне — её молодое тело. Это был равнозначный обмен. — Равнозначный?! — Намджун срывается на сиплый хрип. — У тебя есть ещё один ребёнок, ещё один сын, и ты, всё время зная о его существовании, всё время зная, как он живёт, через что он проходит, и палец о палец не ударил, чтобы помочь ему! — Думаешь, ты сам такой герой, раз пристроил его под своим крылом, Джун-и? — мужчина кажется не впечатлённым и не затронутым кислотным ядом презрительных слов своего сына. — Думаешь, когда он узнает, кто ты для него, кто он для тебя, он скажет тебе «спасибо»? Ты нанял этого маленького ублюдка приносить тебе кофе, носиться за тобой хвостиком, называть «господин». Да, так старшие братья и поступают, Джун-и. Они эксплуатируют младших. Ты потрясающий. — Он не ублюдок! Его зовут Тэхён! У него есть имя, и он человек, такой же, как и я, как и Сокджин. Он наш брат! Мой брат! Он тоже твой сын! Он, мать твою, тоже твой ребёнок! — Он мой ублюдок, но никак не сын. Я никогда не признаю ни его мать-падаль, ни его самого. Ублюдок.Ублюдок. Ублюдок. Младший брат. Человек, который ничего не стоит. Тэхёну кажется, его сейчас разорвёт от переизбытка эмоций, от желания вскрыться. Не сын. Ублюдок. Ублюдок. Тэхёна приняли сюда не за знания, не за таланты. Его устроили на эту работу, потому что он — ублюдок Ким Сониля, младший брат. Резко становится понятным, почему господин Сокджин долгое время смотрел на Тэхёна, словно не знал, что ему делать. Наверное, он тоже знал о том, кто такой Тэхён, вот и не понимал, как к этому относиться. К тому, что перед ним был ублюдок их отца. Их с Намджуном маленький братик, что родился от женщины, с которой отец изменил своей жене. Ублюдок. «Господин». Тэхёну кажется, он смеётся, но глаза неумолимо печёт от пелены горячих слёз. Он называл их «господинами», как собачонка ходил хвостиком. Сказать «спасибо»? За что? За то, что такой уровень унижения он ещё никогда не испытывал, а сегодня пробили дно? — Я ненавижу тебя! Какое же ты бесчувственное чудовище! — Намджун обессилено двигает губами в болезненных словах. — Ты не только разрушил нашу с Джином жизнь, ты разрушил ещё и жизнь Тэхёна. — Вы с Сокджином — ошибка Вселенной. Либо он, либо ты вообще не должны были появляться на свет. А Тэхён? А кто он такой, чтобы я о нём беспокоился? Всего лишь ублюдок, не более. Кто он такой? Ублюдок. Не более. — Не делай вид, будто ты совершил для мальчишки что-то хорошее. Ты унизил его гораздо больше, чем это сделал я, Джун-и. — Я хотя бы попытался сделать для него хоть что-то, а не тупо забил на его существование. Он — моя семья. — Давай проверим, будешь ли ты его семьёй, когда он обо всём узнает? М? Если этот мальчик такой же гордый, как и его мать, — не жди тёплых братских объятий и слов благодарности. Он, скорее, плеснёт тебе горячий кофе в лицо, чем ещё раз унизится и подаст его тебе по требованию, опустив на край стола. Тэхён грузно оставляет кофе и папку с документами на ближайшей поверхности в коридоре. В голове так шумно, что он не может вычленить какой-то конкретной мысли. Взгляд потерянный, бегающий, помутнённый, рассредоточенный. Он чувствует себя стеклом, по которому нанесли удар битой — трещины пошли как мелкие, так и большие, но чего-то по-прежнему не хватает, чтобы он совсем рассыпался. Боль внутри сразу и тупая, и острая, и пульсирующая, и спазматическая, и ноющая. Он не помнит, как возвращается в основной отдел офиса, лишь остатками сознания регистрирует встряску собственного плеча чужой ладонью. — Ты с нами? — слух цепляет вопрос, но мозг более не обрабатывает эту информацию. — Что? — он даже не уверен, что слова действительно проговариваются им вслух. — После окончания рабочего дня мы собрались в клуб с коллегами. Ты с нами? Тэхён не помнит, как положительно кивает, всё кажется неимоверно заторможенным сейчас. Он не думает ни о маме, ни о Чонгуке. Он так неправильно думает о Юнги. Очень хочется сейчас к Юнги. Прижаться к нему что есть силы и не отпускать. Долго-долго плакать в его руках, к которым тело и сознание тянется на чёртовых рефлексах, как к спасению. Ему так сильно хочется к Юнги, найти своё умиротворение в его глазах, перенять часть света себе — ту часть, что погасла. С Тэхёновой планеты словно сдули всю атмосферу, он стал уязвимым, в нём массово вымирают целые экосистемы, виды. И только Юнги под силу восстановить целостность растерзанной души. Она же у них общая, на двоих. Но к Юнги нельзя. Он не нужен Юнги. Он не нужен ни своему соулмейту, ни своему отцу. Они оба от Тэхёна отказались, он ими не любим. Он ублюдок для Ким Сониля. Он никто для Мин Юнги.***
Чонгуку радостно, что сегодня удалось пораньше закончить смену. Если бы Тэхён не написал коротко, что сегодня задержится, можно было бы всем вместе поужинать с мамой где-нибудь. С Чонгуком как раз рассчитались за прошлую неделю, и он бы всё оплатил. Ну, по крайней мере, он покупает в лавке цветы для мамы. Растения становятся редкостью в самом Сеуле. Небоскрёбы с острыми шпилями здесь строятся быстрее, чем успевают вырастать деревья, к тому же, аппаратура контроля климата частенько вынуждает небеса рыдать над неоновым городом. Многие цветы растут в закрытых оранжереях и никогда так и не видели солнца. Чонгук осторожно закрывает купленный букет магнолий подолом своей куртки. Дождь сегодня небольшой, но не хочется, чтобы лепестки намокли, а обёртка расползлась от воды. Это мамины любимые цветы. Чонгук с Тэхёном попеременно дарят их ей, силясь как-то поднять настроение и выразить всю свою любовь и благодарность. Он торопливо перебегает через дорогу, удостоверившись, что успеет проскочить перед проезжающей машиной. Единственное, чего он не замечает сразу на другой стороне улицы, — силуэт мужчины, в которого случайно вписывается плечом, не рассчитав ни скорость, ни силу. Сумка, которую держал прохожий, выпадает у него из рук, а содержимое рассыпается по тротуару, катится на проезжую часть, трескаясь под давлением колёс: одни яблоки всевозможных сортов, что мужчина принимается судорожно собирать. — Умоляю, простите, — Чонгук, чувствуя себя максимально виноватым, бросается помогать мужчине собрать оставшиеся уцелевшими фруктовые плоды. — Я заплачу за всё… — Не надо, — звучит в ответ твёрдо, но не грубо. И затем, когда вытянутая незнакомцем рука оказывается в зоне Чонгукового зрения, а натянутый рукав обнажает часть запястья, Чонгука передёргивает. Там погасшие цифры, ни одна из них не светится синим неоном. Метка на несколько оттенков темнее кожи, похожа на клеймо. Клеймо с застывшей датой — датой смерти истинного мужчины. Незнакомец, заметив взгляд Чонгука, стремится побыстрее закрыть руку и начинает более оперативно собирать упавшие яблоки. Чонгук ничего ему не говорит, он даже не способен выдавить из себя «мне жаль» или ещё одно «простите». Мужчина выглядит лет на тридцать, но тоска в глазах прибавляет ему ещё с десяток лет сверху. Волосы короткие, выкрашены в пепельно-серый, близкий к холодному белому. На груди у ворота болотно-зелёной футболки болтается на цепочке кулон полумесяца. Курточка идентичного цвета с футболкой, чёрные карго и массивные ботинки, что не дают стопам промокнуть в глубоких лужах. — Вы точно в порядке? Там несколько яблок на дороге… — Чонгук снова начинает неловко и сбивчиво. — Ничего, я куплю ещё. — Давайте я, — вызывается Чонгук, всё ещё чувствуя ужасную вину перед прохожим. — Если бы я в Вас не врезался… — Всё в порядке, не переживайте, — мужчина улыбается ему, но в этом нет ничего от счастья. Мысли Чонгука всё ещё там, с этими выцветшими цифрами. Он не раз уже видел застывший таймлайн у других людей, но это впервые, когда такое оказалось так близко. Говорят, самое болезненное, что можно пережить в этом мире, — смерть собственного истинного. Смерть части своей души. Смерть части самого себя. И пусть Чонгук не собирается оставаться рядом со своим соулмейтом, он ни в коем случае не хочет однажды прочувствовать на себе что-то подобное. Ввиду имеется неестественная, преждевременная смерть, не от старости, не от хронической болезни, перед которой ты как истинный бессилен. Другая. И вот тогда. Вот тогда наступает настоящая боль, какую ничем не унять. Когда Чонгук успевает опомниться, незнакомца уже не видно, а на земле под каплями дождя всё так же валяется несколько разносортных яблок, что расплющивает на асфальте под тяжестью машин.***
Вспышки камер появляются уже на самом подъезде к Оперному театру. У входа расположена длинная красная дорожка, по которой гордо проходятся сливки корейского общества: политики, актёры, инфлюенсеры, филантропы и прочие люди с безразмерными кошельками — всё пафосно и помпезно, под свет софитов и зычные «посмотрите сюда» от моря фотографов, в строгом дресс-коде. До театра Чимина с Юнги довозит роскошный лимузин, что предоставил один Чиминов друг, для которого он шьёт эксклюзивную линию одежды. Несмотря на то, что к семье Юнги всю его жизнь было приковано общественное внимание, видеть себя в заголовках и на первых полосах он по-прежнему не привык. А чрезмерные вспышки камер и подавно бередят не самые лучшие события из детства. Его родители никогда не были образцовыми, для них всегда были важны прежде всего имидж и статус, поэтому они особо не следили за Юнги, оказываясь на публике. Он помнит, как на одном таком событии он, маленький и незащищённый, умудрился потеряться среди толпы, а люди, вместо того чтобы помочь ему найти маму, только и делали, что лезли с фотоаппаратами в заплаканное детское лицо. Он бы и сейчас в люди не выбирался, если бы не Чимин. Именно присутствие Чимина дарит ощущение того, что всё может быть сносным — и журналисты, и папарацци, — если он рядом, держит за руку, нежно улыбается. Чимин сегодня выглядит невозможным, от него слишком сложно оторвать восхищённый взгляд: дорогие туфли, чёрные брюки свободного кроя с внушительной серебряной пряжкой поясного ремня, в который вправлена рубашка. Рубашка — другой такой ни в Сеуле, ни в Корее, ни во всём мире не сыщешь. Чимин любит одевать себя неповторимо, чтобы только у него одного и никого больше. Широкие рукава обхватывают тонкие запястья. Ткань лёгкая, почти невесомая, но выглядит так, словно каждый её миллиметр расшит тяжёлыми дорогими камнями, что переливаются при малейшем попадании на них солнца. Свободный воротник обнажает кадык, ключичную впадину и немного молочной кожи на груди. — Я её раньше не видел, — Юнги задумчиво кусает губу, давая свою экспертную оценку. — Я её ещё никуда не надевал, — Чимин отвечает ему довольно, мягко пригладив волосы. Те тоже отливают серебром, уложены волнообразно. Он весь похож на ледяную сияющую Луну этим вечером. — Народ с ума сойдёт, как тебя в этом увидит. Ожидай заказов. — Нет, ещё одну такую я шить не буду, — Чимин качает головой и улыбается. — Она мне слишком нравится, чтобы была у кого-то ещё. И сам Чимин. Он тоже слишком нравится Юнги, чтобы он был у кого-то ещё. Чимин прячет от Юнги метку в последние дни более тщательно, словно это как-то способно затянуть время и дать им ещё фору. Но это ни на что не повлияет, ведь время неумолимо и жестоко, и до встречи Чимина с его истинным остаётся всего несколько дней. Так быстро… Казалось, и Юнги встретил Тэхёна только вчера… Но кругом-бегом уже прошло два месяца… — Как родители? — Юнги пытается снять напряжение, слушая Чиминов голос. — Хорошо, — Чимин чуть накреняется вперёд, чтобы поправить Юнги галстук-бабочку и разгладить ткань смокинга по плечам. — Они думали, мы приедем вместе. Соскучились, привет передавали. — Думаю, мы наведаемся к ним через пару недель. Я попробую взять отпускные. — Им будет приятно. Говорят, билеты на сегодняшнее шоу нельзя было купить ни онлайн, ни в кассе. Это полностью эксклюзивное событие, последнее, что дают в Корее с участием Хвасы перед мировым турне. — Идём? — Чимин бережно берёт его за руку и осторожно уточняет, готов ли Юнги эмоционально снова столкнуться с таким огромным количеством назойливых людей рядом с собой. — Я буду рядом, помнишь? Господи, чем Юнги его, такого потрясающего, понимающего, любимого, заслужил вообще? — Да… Личный шофёр отворяет им двери, и глаза тут же начинает жечь от ослепительных вспышек света. Юнги чувствует, как Чимин мягко хватает его локоть, не отступая ни на шаг. Чёрт. Это нужно позировать и быть улыбчивым. Он берёт пример с Чимина и приподнимает руку в жесте приветствия. — Господин Мин Юнги! — Господин Пак Чимин! — Расслабься, я рядом, — в напоминание шепчет Чимин на ухо. Юнги старается следовать просьбе и вынуждает дыхание успокоиться. Сегодня его тревожность бьёт все рекорды, и он даже не может понять, с чем всё это связано. Внутри очень неспокойно, и это чувство никак не проходит. Закрадывается мысль, что, кроме нелюбимого появления на публике, есть что-то ещё. Что-то ещё крутит внутри непокоем. Что-то нехорошее, но Юнги своё состояние никак не сформулировать в слова пояснения. Пара журналистов берёт у них короткое интервью — в основном говорит Чимин, с благодарностью принимая комплименты и отвечая на вопросы о своей рубашке. Затем вопросы набирают оттенок достаточно личного и интимного характера, и вот жёлтой прессе становится интересно, когда же общественности стоит ждать свадьбы. — Если мы с Юнги и поженимся, мы не хотим, чтобы наш брак стал достоянием публики. Если это произойдёт, это произойдёт по-тихому, в малом кругу гостей, — Чимин делится с ними вежливо своими мыслями. Мысль о полноценной свадьбе будоражит. Они редко говорят об этом между собой, пообещав более основательно поднять этот вопрос уже после того, как проблема с истинными будет решена. Для Юнги важно разорвать связь с Тэхёном полностью, перестать испытывать то, что гнездится внутри, что переворачивается всякий раз, стоит Тэхёну просто пройти мимо, попавшись на глаза, или появиться образом в голове. Если жениться, Юнги хочет быть Чиминовым без остатка, полностью. И сердцем, и душой, и мыслями. Что, если Чиминов истинный не примет реальность, в которой Чимин выбрал Юнги? Что, если соулмейт любви всей его жизни станет бороться за их связь, за их чувства? — Ты в порядке? — Чимин снова наклоняется к уху и аккуратно интересуется его состоянием. У Юнги беглый взгляд и повышенный пульс. Чёрт, что это? Почему ему так неуютно, неспокойно? Хочется в тишину. Хочется… Хочется, мать вашу, к Тэхёну. Почему так сильно хочется к нему? Это рефлекс? Инстинкт? Базовый порыв души найти самое комфортное место, где собран весь твой мир? Кто? Кто решил, что Ким Тэхён — спасительная земля Юнги? — Я не знаю… — Юнги?.. — Пойдём в зал, — тихо просит его Юнги, и Чимин незаметно кивает, стараясь поддерживать непринуждённую улыбку ради ещё парочки снимков, пока они находятся под пристальностью сотни объективов. Где-то здесь должен быть и Намджун сегодня, но Юнги не оглядывает зал в его поисках. Он просто устало опускается в кресло, как только они отыскивают соответствующие билетам места. — Если тебе нехорошо, мы можем уйти… — Чимин с осторожностью поворачивает к себе его лицо, заглядывает в глаза. — Расскажи мне, что с тобой. Как тебе помочь? Если бы Юнги сам знал, что с ним. Они ушли подальше от света софитов, от папарацции, но чувство чего-то неспокойного до сих пор цепко зажимает саму его основу. — Я в порядке, — он лжёт и даже понимает, что Чимин тоже распознаёт его ложь. Но сказать что-то ещё не представляется возможности — зал погружается в темноту и тишину, в которой, кажется, можно услышать своё же дыхание, а затем единственный синеватый луч света падает на сцену, где уже стоит оперная дива Хваса. Оркестр начинает играть чётко под руководством дирижёра; спектакль начался. Юнги вжимается в кресло, наблюдая за тем, что происходит на сцене. Чимин же всё с тем же беспокойством смотрит на его профиль, различимый в слабом свете, что льётся в зал со сцены.***
Тэхён не помнит, как оказался в этом шумном месте с затхлым воздухом. Сам он не слышит ни музыки, ни речей своих коллег, но взгляд наблюдает за тем, как смыкаются и размыкаются, двигаются губы в формации и подаче предложений; кожа и кости вибрируют от басов, от которых дрожат стенки и мебель. Здесь душно, темно и жарко, но Тэхён не способен в полной мере прочувствовать, насколько это место ему чуждо и незнакомо. Он не помнит, как начал пить — что и сколько. Казалось, только спиртное будет способно загасить в голове голоса. Вырезать мрачные мысли, стереть воспоминания о том, что он услышал. Что Ким Сониль — его настоящий отец. Что, помимо Чонгук-и, у него ещё есть брат. И даже не один. Что от него скрывали это, заставили обманом работать, чувствовать себя верным ручным пёсиком на коротком поводке. Что он — ублюдок. Ему толкают ещё стопку, что-то радостно говорят, а Тэхён вливает в себя ещё порцию чего-то отвратительно горького. Самой горечи он даже не чувствует — кажется, будто ему напрочь отбило любые чувства, кроме боли. Там, внутри, всё ещё ужасно болит. В нём как будто пробили сквозную дыру. — Ты приглянулся кое-кому, — неожиданно чей-то голос обжигает ушную раковину, и Тэхён не имеет понятия, почему мозг регистрирует эту информацию. — Что?.. — он практически шепчет растерянно. — Несколько последних шотов тебе от того мужика за барной стойкой, — один из его сотрудников хватает Тэхёна за подбородок и силой поворачивает в сторону мужчины, чтобы помочь Тэхёну выйти на зрительный контакт. — Не хочешь к нему? Мужчина, что угостил Тэхёна выпивкой, выглядит крепким и сильным, не внушающим доверия. Он не красавец, и даже его улыбка отталкивает и вызывает неприятные мурашки по коже. — Не хочу, — он еле слышимо выдаёт свой ответ. — Почему же? Вы друг другу подходите, нам всем так кажется. Тэхён мог бы. Ему более нет необходимости беречь себя для Юнги, хранить ему верность. Его давно интересовало, каково это — быть любимым, быть близким с кем-то в постели, касаться так сокровенно и интимно. Но Юнги отказался от него. — Я не хочу… Мужчина подмигивает Тэхёну, и от этого неброского элемента внимания к гортани тут же подступает тошнота. — Почему? Потому что узнает истинный? — кто-то в компании смеётся, а его вопрос лишь ещё сильнее травмирует Тэхёна где-то внутри. Нет. Своему истинному он не нужен. А к нему сейчас так хочется… Похоже, так задумано самой Вселенной — в самые мрачные и плохие, самые одинокие моменты, моменты страха и неуверенности чтобы мы тянулись к людям, которые нам ближе всего. Тэхён не думает о маме или Чонгуке. Не к ним сейчас так сильно стремится сердце. Оно рвётся к Юнги. К его рукам, к его губам, к тому космосу, что существует где-то в глубине его глаз. Но он Ю н г и не н у ж е н . — Иди и развлекись. Ты такой напряжённый всё время. Наша ханжа. — Я не хочу. Он пугает. Он неприятный. От него мерзко. Или Тэхён только такого и стоит? Или он не достоин любви совсем? Ким не замечает, как пьёт ещё, намереваясь забыть этот день, забыть этот взгляд, забыть Юнги и самого себя — нужно и себя забыть тоже. В себе сейчас до ужаса больно. Тэхён не замечает, как в мгновение все его коллеги куда-то рассиропились по танцполу, а на диванчик к нему подсаживается тот самый мужчина. Ему чуть больше сорока, голова обрита наголо, у виска широкий шрам, между зубами зажата зубочистка. — Я не хочу… Не с Вами… — он едва шепчет, и кажется, что мужчина его даже не слышит, лишь наклоняясь поближе к лицу: — Издали ты кажешься симпатичнее. Но, ничего, под алкоголь зайдёшь, малыш. С Тэхёна без спроса снимают очки и касаются чёлки, зачёсывая её назад, а затем больно впиваясь в корни волос, зажатые в кулаке. Тэхёну сейчас так хочется, чтобы Юнги оказался рядом, оттащил от него эти руки и увёл за собой в безопасное место. Он не способен дать мужчине отпор, когда его властно целуют, когда чужой язык нещадно толкается в рот. Тэхёну кажется, его сейчас вырвет, но рвоты всё нет. Есть лишь отвращение. Мужчина уводит его в какую-то комнату, где музыка гудит уже не так громко. Здесь густой и приглушённый розовый свет, от которого становится дурно. Незнакомец делает вокруг него круг и останавливается позади, впившись широкими ладонями в талию. — А тело под этими одеждами хорошее, несмотря на уродливое лицо. Тэхён кряхтит — то ли от того, что пальцы оставляют синяки, то ли от того, что память запечатывает обидные слова. Он и сам знает, что некрасив, но дополнительная оценка со стороны всё-таки оставляет вмятину на какой-никакой самооценке. Тэхёна опять целуют. Глубоко и мокро, агрессивно и больно, вцепившись в челюсть. Тело предательски отзывается даже на эту чудовищную форму ласки, поэтому руки сами касаются незнакомца хоть как-то. — Вы… Вы хотите заняться со мной любовью? — Тэхён не узнаёт собственный сорванный голос, всё его тело дрожит от раздавшегося холодного смеха: — Ты слишком уродлив, чтобы тебя любили, но трахнуть тебя разок можно. У меня очкариков ещё не было. Выходит, Тэхён — лишь галочка? Уродливая галочка, которую никогда не будут любить. — Я… Я буду… Буду любим… — шепчет он сдавленно, когда его толкают на большую кровать в форме сердца. — Что ты там гудишь? Я не слышу. — Я буду любим… — и говорит это ещё тише. Тэхёна переворачивают на живот, мутный взгляд фокусируется на двери, через которую хотелось бы сейчас сбежать. С него стаскивают брюки, стягивают нижнее бельё. Между ягодицами становится мокро, и он морщится, всхлипывая от боли, когда в него проникает сразу несколько пальцев. Он всё ещё пьян, и, наверное, только это не позволяет прочувствовать всю глубину унижения, позора, неприятных ощущений. Его приподнимают за горло, вовлекают в новый поцелуй, а затем грубо вдавливают голову в подушку. Тэхён с силой зажимает ткань простыней в кулаке — там боль такая, как будто его разрывают. Он будет любим. Он. Будет. Любим. Он должен. Если он не нужен Юнги, нет смысла и хранить ему верность. Но не про такой первый раз Тэхён мечтал. Не под градусом и не под мужчиной, что называет его уродливым, годным лишь на один раз потрахаться. «Урод» и «ублюдок». Уродливый ублюдок.***
Юнги задумчиво смотрит за окно лимузина в ночь, пока Чимин обескураженно и беспомощно смотрит на него. Представление в Оперном театре с Хвасой закончилось, и теперь они, уставшие и впечатлённые игрой на сцене, направляются домой. — Тебе до сих пор тревожно? — спрашивает у него Чимин тихим голосом. Юнги не отвечает вербально, но кивка достаточно, чтобы Чимин всё понял. — Ты раньше подобное испытывал? — Сначала мне показалось, что это из-за вспышек камер, — Юнги тяжело, но бесшумно вздыхает, переводя взгляд на возлюбленного. — Вспомнился тот самый страх, когда я потерялся в детстве, а родителям было важнее дать интервью, чем найти меня. Но казалось, что за этим было что-то ещё, что-то, не связанное с моим появлением на публике. — На что похоже это чувство? — Сам понять не могу. Мне просто… Неспокойно. Это больше не похоже на панику или страх, или растерянность. Это просто… Непонятное чувство беспокойства. Возможно, мне просто нужно выпить, я не знаю. — Ты много работаешь в последнее время, Юнги. Много работаешь и мало отдыхаешь, — Чимин мягко касается его колена на несексуальный манер. — Должно быть, это просто усталость. Чимин не озвучивает то, что ещё вертится у него на уме, но Тэхён — встречи с ним на работе тоже выпивают из Юнги все соки. Родители сказали, что нужно время, что это — эффект метки — рано или поздно пройдёт. Что ж, остаётся ждать, когда всё наладится… Дом встречает их приятной прохладой и приветствием Сандэй. Юнги снимает с себя верхнюю часть смокинга и направляется к бару на кухне. — Я выпью с тобой за компанию, — Чимин грациозно подплывает к нему сбоку и прислоняется устало к плечу. Чужое тепло дарит комфорт и покой. — Немножко. Каждый делает по маленькому глотку выдержанного качественного виски, в стакан с которым Юнги предварительно бросает по паре кусочков льда. Отпускает не сразу, но часть тревог явным балластом спадает с плеч. Они оба направляются в душ, принимая его одновременно, да там и тянутся друг другу, словно изголодавшись по ласкам. Их секс сладкий, томительный, медленный. Поцелуи глубокие, нежные, вкусные. Юнги припирает его к стеклу стенки душевой кабины, когда Чимин, подхваченный под ягодицы, обвивает бледные бёдра ногами. Член Юнги чувствуется так правильно, так хорошо внутри. Он идеального размера, формы, приносит самый максимум удовольствия. — Я скучаю, — Юнги зарывается носом во влажный сгиб шеи. — Я по тебе тоже, Юнги. Распаренные после оргазма, они помогают один другому прийти в порядок и покидают ванную. Юнги ещё долго и чувственно целует его перед сном в их мягкой постели. — Тебе лучше? — Чимин бережно гладит его по щеке, а потом подносит его руку к своим губам, прислоняясь к костяшкам. — Лучше, — но Юнги даёт тот ответ, какой от него ожидают услышать, стараясь, чтобы это действительно больше походило на правду. Чимин засыпает первым у него на груди. Юнги ещё какое-то время просто смотрит на потолок без сна. Виски приятно обжог нутро. Тело выпустило пар во время секса. А непонятная тревожность, непокой, до сих пор трясут всю его душу.***
Тэхён не знает, что в жизни сделал не так, чем провинился, чем всё это заслужил, чем разозлил Вселенную. Его шаги медленные, каждый из них причиняет боль. Между ног неприятно мокро и липко, по бедру всё ещё стекает белёсая жидкость в знак напоминания о том, как озверело его поимели и кончили внутрь, даже не спросив на то разрешения. Тэхён не хочет помнить эту ночь. Ему бы забыть те руки, что оставили синяки, те губы, чьи поцелуи вызывали лишь желание вывернуть наизнанку желудок. Забыть эти прикосновения, что не принесли ничего, кроме боли. Тэхёну ни на секунду не было хорошо во время процесса. Ему бы забыть эти колючие, ядовитые, разъедающие слова о том, что такой, как он, — не создан для любви. Таких лишь можно разок трахнуть — для галочки. Тэхён не хочет помнить этот день. Ему бы забыть ту истину, какую до конца хочется отрицать, считать клеветой, ложью, неправдой. Забыть, что господин Намджун, его босс, — не просто его начальник, а старший брат, что скрыл это от него. Ему бы забыть, что он — сын Ким Сониля, одного из самых влиятельных людей в Корее. Нет, не так. Не сын. Ублюдок. Непризнанный, брошенный, ненужный ублюдок. Тэхён смеётся. Щёки мокрые от солёных слёз и от пресного дождя, от которого напитывается влагой одежда. Смех грустный, печальный, почти на грани истерики, на грани срыва. Так что же? Что он сделал не так? В кармане снова вибрирует сотовый — наверное, либо мама, либо Чонгук. Тэхён прекратил проверять уже какое-то время назад, потому что не готов снять трубку. Не в таком состоянии. Они не должны услышать его разбитый дрожащий голос. Не должны узнать, что сегодня он рассыпался на осколки. Ему бы собрать себя хотя бы частично, перед тем как вернуться домой. Они знают, что он сегодня задержится ввиду времяпрепровождения с коллегами по работе, а об остальном им знать не нужно. Им не нужно знать, что он — ублюдок Ким Сониля. Им не надо знать, что он — урод-очкарик, который сгодится на одну ночь, если принять градус. Недостойный. Недостойный, чтобы его любили. Однако что-то придумать и сказать всё равно придётся — по крайней мере, объяснить свой затрапезный вид. Думать о том, что ему делать с новой информацией, он будет после, — тогда, когда внутри поутихнет боль, и её след не создаст аффекта на принятие решения. Смешно, но только сейчас он понимает, что забыл в том жутком месте свои очки. Перед глазами всё плывёт, а дорога домой проделывается пьяным умом чисто на выверенном автомате. Он уже в своём районе, осталось недолго. Он почти дома. Он почти дома, а слов, чтобы объяснить всё маме и Гуку, так и не находится. Должно быть, он дерьмовый сын и дерьмовый брат. И дерьмовый соулмейт, раз уж на то пошло. Улицам трущоб не требуются фонари. Всю ночь тут горят яркие огни неоновых вывесок, чьего света достаточно, чтобы ориентироваться в пространстве. Но в какой-то момент что-то мощное и белое стремительно умудряется заслепить Тэхёну глаза. Фары подсвечивают всю его фигуру, вынуждая на рефлексах вытянуть руку, чтобы ладонью закрыть дразнящий сетчатку источник. У Тэхёна сбивается и так не самое идеально ровное дыхание, сердце пропускает удар, а кровь замерзает в жилах. Даже в пьяном состоянии, под алкоголем мозг способен распознать водителя. Для этого не требуется стопроцентное зрение, каким Тэхён не обладает, вынужденный таскать ненавистные толстые очки. Его лицо смотрит на тебя со всех билбордов города, со всех 3D-голограмм, какие транслируют дроны-полицейские. О нём неустанно говорят в новостях. Черты внешности в реальности выглядят ещё суровее, ещё жёстче. Они холодные, безэмоционаные, как у истинного психопата. Самый разыскиваемый преступник в Сеуле. Лим Сумин. Свет окончательно лишает Тэхёна зрения. Слышится свист шин. Чувствуется физическая боль, что по силе равняется с душевной, какая фантомно ломает внутри все кости. А затем становится тихо. Тэхён больше ничего не слышит, ничего не чувствует. Кажется, что его больше и вовсе не существует.***
Юнги просыпается от собственного крика, а вместе с ним от ужасающего вопля подкидывает и заспанного, но резко приходящего в полное сознание Чимина. — Юнги?! Что случилось? Юнги пропускает его слова, не способный сконцентрироваться на хоть на чём-то, кроме ужасной боли. Метка — её словно одновременно жжёт огнём и режет тупыми лезвиями. Всё тело как будто горит, бросает в тремор, но пот проступает холодный и липкий. Кажется, температура от высокой в момент падает на критично низкие показатели. Юнги бледнее мела, весь дрожит. — Юнги… Боль начинает спадать так же внезапно, как она и появилась, рассудок наконец принимает хоть что-то извне, принимает голос Чимина. — Юнги! — Чимин пытается не брать во внимание собственный испуг, оставить его в стороне, не поддаваться панике. Он нужен Юнги сейчас, хотя и понятия не имеет, что происходит. — Что с тобой? Скажи мне, прошу. — Метка… — Юнги едва обретает обратно свой голос. Он подносит запястье ближе к лицу — то самое, где находятся цифры. Застывшие и выцветшие. — Метка, она… Его таймлайн остановился. О Боже. Юнги суматошно выхватывает из сознания единственное имя, с которым связано так много чувств и так много боли. Тэхён.