Timeline

Сигареты кажутся непомерно горькими, как если бы Юнги курил впервые. Наверное, вот так и выглядит отвыкание — долгий перерыв в более чем десять лет дарит чувство удушья, приступа кашля, который едва контролируешь. Он так давно бросил это дело, но всегда держал в квартире одну сигарету, припасённую на самый чёрный день. Что? Что ещё более чёрным может сейчас показаться, чем выцветшая, выгоревшая метка? И Юнги как будто выгорел вместе с ней, перетлел где-то внутри. Он чувствует себя тем самым окурком, который тушит о пепельницу на балконе. Закончившимся как человек. Частично умершим где-то внутри. — Юнги… — Чимин подаёт тихий клич его имени, не осмеливаясь подойти поближе, не имея понятия, как ему действовать и что говорить. Неужели… Неужели Тэхён?.. Господи… Юнги мелко потряхивает, от воздействия ночной прохлады на ещё влажную от пота кожу его бросает в неистовую дрожь. В голове, там, под черепом, идёт столкновение пустоты и громкости. Мыслей так много, что ни одна не способна прочно зацепиться за разум. Он слышит Чимина, но даже понятия не имеет, как собраться в кучу, чтобы солгать, будто всё в порядке. Сигареты и виски — он курит и пьёт, как будто их комбинация подберёт нужный ключ, дабы запереть за замком все печали, всю боль, всю пустоту. Вот, что чувствуешь, когда теряешь его? Свет своей жизни, свою путеводную звезду, свои галактики, весь свой мир. Юнги запрещает себе даже в уме произносить это «умер». Но блокирует любой посыл, любую попытку осознания достучаться до всех возможных органов чувств. Он запрещает себе принимать это. Этого не может быть. Он не мог. Тэхён — он не мог. Неправданеправданеправда! Скажите, что это неправда… Этого не должно было произойти. Юнги не хотел его, ему не нужен был Тэхён, не нужен был соулмейт, и жизнь взаправду была бы проще и легче, не существуй в ней истинности. Но, Бога ради, он никогда не желал этого, не хотел этого. Он никогда не хотел, чтобы Тэхён… — Юнги… Не может быть. Этого… Этого просто. Не может. Быть. Он спит. Он спит, а это просто кошмарный сон, ведь так? Утром он проснётся, а метка будет всё так же бесшумно менять свои цифры, отсчитывая время с момента их встречи. Утром он поедет в офис и встретит Тэхёна. Невредимого. Родного. Своего Тэхёна. Тэхёна, в чьих глазах находишь свой покой, к которому тянешься в самые мрачные, самые ужасные моменты своей жизни даже без осознания — инстинктивно, так, как это было заложено Вселенной. — Юнги, поговори со мной, прошу, — Чимин чувствует себя максимально беспомощным, но открытым и готовым ко всему: если Юнги хочется напиться — пусть напьётся; захочется кричать — пусть кричит; захочется помолчать — Чимин примет это; захочется сорваться к нему — Чимин отпустит. Но чего Чимин не ожидает, так это того, что Юнги развернётся к нему, опустит холодную руку на оголённое плечо, подожмёт губы в тонкую ниточку, качнёт головой и не своим голосом обратится: — Иди спать, уже поздно. Что? Он это серьёзно? Он действительно думает, что в нынешних обстоятельствах можно будет вернуть сон? У Чимина в ушах до сих пор стоит этот его вопль. Перед глазами — лик любимого человека, что теряет часть себя. И эта выцветшая метка, на которой неподвижно застыла дата. — Юнги… — Прошу, ложись спать, Чимин. Глаза словно потеряли блеск. Голос — радость и наслаждение жизнью. Даже дыхание — даже оно изменилось. — Я не… Я не хочу оставлять тебя одного, — хочется цепляться за любые аргументы, хочется определить всю степень своей надобности, показать, что Юнги не одинок в своей боли, и что, если ему захочется поплакать, Чимин будет здесь, держать его, ловить его, собирать при надобности. — Не переживай, я не подросток, чтобы что-то делать с самим собой. Я хочу этого, Чимин. Сейчас я хочу побыть один. С мыслями о нём. Ведь как бы близко к нему ни был Чимин, он всё равно не поймёт. Не поймёт всего, что сейчас чувствует Юнги. Даже если он однажды сумеет подобрать слова, чтобы описать, в мире не найдётся столько оттенков чёрного, чтобы передать и половину того, что носится по нутру бушующим вихрем. — Юнги… — Я буду в порядке. Ложись в кровать, пожалуйста. Но ты не можешь быть в порядке. Твой истинный, он… — Юнги… — Чимин только и может, что звать его по имени, будучи не в силах пойти против чужой воли. Мин Юнги хочет побыть один — и Чимин должен дать ему это. — Я… Я немного посижу в гостиной, а потом приду к тебе. Займусь всем с утра. Узнаю… — Юнги запинается, как будто остаток слов режет ему горло, кашляет, как если бы каждая буква вгоняла в глотку по острому лезвию. — Узнаю… Где он… Что с ним произошло. Осталось ли от него что-то. Чимин обнимает его со спины, обеспокоенно целует в проступающий позвонок. Отпускает — а у самого сердце рвётся, возмущается, запрещает сейчас покидать Юнги. Потому что он не может, не будет в порядке. Его таймлайн остановился, а в природе известна лишь одна причина, по которой происходит так. Неужели Тэхён?.. Юнги плохо распознаёт пространство зрением — перед глазами сейчас совсем не стены собственной квартиры, там Тэхён, Тэхён, Тэхён, — и лишь шестое чувство — проприоцепция — помогает ему не вписаться в кофейный столик перед креслом, в которое он усаживает своё тело. В хрустальном стакане плещется алкоголь ещё на пару глотков. Снова хочется курить, но он держал одну единственную сигарету в доме, надеясь, что случая её использовать ему никогда в жизни не представится. Электрокамин пускает по комнате обманчивые тени, от него даже не чувствуется должного тепла — или это, может, Юнги утратил возможность распознавать ощущения извне. Все они сейчас внутри, воюют с пустотой за жалкое право чувствовать, чувствовать, чувствовать.

— Тэхён… — запретное, нежеланное, мятежное, его имя покидает губы шёпотом. Непослушные пальцы ерошат пепельные прядки волос, сжимают их у корня в судорожном ужасе. Выдержанный виски идёт туго, встревает в горле, оставляя после себя обожжённые стенки внутри. Юнги не пьянеет, мозг даже не регистрирует наличие высокого градуса в крови. Он нарочито трезвый, словно всё это так нужно, так положено — испытывать боль и пустоту, и потерю, не имея возможности хоть как-то притупить эти чувства, заглушить их силу. Чувствуй. Чувствуй то, что было твоим. Что было предначертано тебе. — Блять… Тэхён… Что же ты наделал? Ужасно, но у Юнги нет даже его номера. Он не потрудился спросить, посчитав это чем-то вовсе не таким важным, даже ненужным, ведь не собирался поддерживать связь вне офиса. Сейчас бы, пожалуй, он всё отдал ради того, чтобы позвонить ему. Чтобы трубку сняли, а дальше зазвучал этот низкий, бархатный, мелодичный голос. Чтобы Тэхён по ту сторону оказался ж и в ы м. — Твою мать, Тэхён… Виски не спасает, и Юнги уверен, что, будь у него ещё одна сигарета, она не спасла бы его точно так же. — Блять-блять-блять… — взмаливается он, едва различимо. Пальцы осторожно трогают метку на запястье. Кожа по краю цифр воспалена, её словно выжигали изнутри паяльником по контуру, татуируя ненавистную дату. Это не смертельно для Юнги, таких, как он, чьей половинки не стало, много. Он такой не один в этом мире. Но Тэхён… В глазах непозволительно мокро, однако он не разрешает этому чувству разрастись, часто-часто моргая, чтобы прогнать слёзы прочь. Стакан оказывается пуст, а за бутылкой плестись не обнаруживается сил. Стресс, какому подверглась вся его сущность, вылился в неимоверную усталость. Тело кажется максимально неподъёмным, неуправляемым. — Тэхён… В дрёму его уносит против воли, против собственного желания, как будто организм сам знает, что делать. Как он умудряется уснуть — остаётся полнейшей загадкой. А за закрытыми веками, прежде чем сознание улетучится прочь, — Тэхён. Разочарованный. Опечаленный. Чёрно-белый, как в старых фильмах из прошлого тысячелетия. И голос его звучит так же, несмотря на то, что губы не шевелятся, чтобы произнести слова. «Юнги».

***

Понять, что он спит, не составляет труда, несмотря на всю реалистичность окружения. Иногда детализация кажется такой чёткой, что даже нельзя разобрать: просто сон это или уже явь. Юнги чувствует своё тело, работу сердца, вентиляцию лёгких. Он — это он, такой же чуток за тридцать, как показывает ему собственное отображение в чёрном стекле раздолбанной колымаги у здания старенькой школы, видавшей виды. Мимо него несутся что-то громко обсуждающие между собой школьники, норовя сбить с ног прямо на ступеньках у входа в здание. — Эй! — он возмущается, требуя к себе хоть капельку уважения. Но ни один из учащихся так и не реагирует на его слова, как будто Юнги ничего и вовсе не произносил. Они продолжают гудеть о своём-о-школьном и быстренько надевают на лица маски смирения, поздоровавшись с одним из преподавателей. — Я к вам обращаюсь! Но никто даже не оборачивается в его сторону, как будто Юнги для них невидимка. Именно так он обнаруживает, что, скорее всего, всё это просто сон. Сон, в котором его не слышат и не видят. Дивное место. Почему ему снится что-то подобное? Он где-то читал, что сны об учебных буднях могут свидетельствовать о каком-нибудь незакрытом в этой сфере гештальте, но Юнги не припомнит, чтобы имелись в прошлом перед кем-нибудь какие-то долги. Он поднимается на одну ступеньку выше, намереваясь войти в школу, когда слух цепляет чей-то вскрик, что раздаётся где-то за поворотом от школьного здания. Это заставляет Юнги отказаться от намерения переступить порог учебного заведения и проследовать к источнику звука. Несколько шагов — и за углом находится кучка школьников, что вжимают младшего учащегося в кирпичную кладку и больно засаждают кулаком в живот. — Прекратите! — Юнги срывается на них на автомате, силясь разнять драку, совсем позабыв, что никто его даже не слышит. Попытки ухватиться хоть за кого-нибудь увенчиваются крахом — пальцы просто проходят сквозь чужие тела, словно Юнги — призрак. — Эй! Он никогда не бывал в таких школах, для малоимущих, куда принимают всех без разбора. Юнги учился в элитной школе, где никто не вдавался в насилие. Здесь же мимо кучки хулиганов проходят то тут, то там другие ученики, и никто так и не осмеливается помочь другому мальчику, что падает на землю, обильно кашляя от сильного удара в солнечное сплетение. Очки на его переносице совсем съезжают с носа и оказываются в короткой втоптанной траве. Один из школьных задир наступает на стёкла, и те трескаются в погнутой от чужого веса оправе. — Зачем вы делаете это? Я ничего плохого вам не сделал, — голос мальчика дрожит. Юнги подходит ближе, присаживаясь рядом с ним на корточки, и лишь тогда, когда мальчишка поднимает на хулиганов гордый взгляд, борясь со злыми слезами, Юнги наконец узнаёт, кто перед ним. Он уверен, что узнал бы его всегда, в любом возрасте, с любым цветом волос, в любом состоянии. По глазам. Потому что только в его глазах виднеется вся Вселенная, весь Юнгиев мир. — Т-Тэхён?.. — собственный голос узнать тяжко, в нём слишком много свинца. — Т-Тэхён… Рядом с ним десятилетний худенький и хрупенький, но гордый и сильный духом Ким Тэхён, что поднимается на ноги, несмотря на боль в теле, не намереваясь стоять перед своими обидчиками на коленях ни секундой больше. — Тэ… — Юнги касается чужого плеча с опаской и осторожностью, медленно и без грамма уверенности, но мальчик не реагирует ни на касание чужой ладони, ни на собственное имя с губ Юнги. Пальцы, как и в случае с другими мальчишками, даже не ощущают материю одежды. Он тоже. Он тоже не слышит его. Для него, Юнги здесь тоже нет. — Ты просто уродец, вот и всё, — басовито гогочут хулиганы, возвышаясь над мальчиком. — Я не уродец! — Да? Если бы ты им не был, твой папа бы тебя не бросил. Ты, такой уродец, ему не нужен. — Мне он тоже не нужен! У меня есть брат и любящая мама! — Тэхён защищает себя и свою семью перед ними, как может. — И я не уродец! — Да кому ты нужен? Посмотри на себя! Уродец. Спорим, что твоя мать жалеет о таком сыне, как ты. Твой брат с тебя смеётся. — Это неправда! Мама любит меня! Чонгук любит меня! У Тэхёна тонкие и слабые руки, его физическое состояние тела не способно дать должный отпор амбалистым противникам, но пальцы в крепкие кулаки он всё равно сжимает. Этот мальчик не намерен терпеть оскорбления в адрес своих родных. — Семейка уродов, — жёстко сплёвывает один из школьников постарше. — Не говорите так о маме и моём братике! — Тэхён предупреждающе рычит в ответ и подходит на шаг, едва сдерживаясь. — Уверен, ты, такой страшненький, и истинному своему будешь не нужен, — старший школьник вынимает изо рта сигаретный окурок, противным голосом продолжая: — Значит, и метка тебе такая красивая не нужна. Замечание вгоняет вглубь Юнги тонкую, но длинную спицу, что пронзает саму суть его сущности. Тэхён же… Тэхён же не думал, что Юнги от него отказался лишь из-за изъянов внешности? Это было не так. Юнги не… Он… Задира кивком вынуждает своего закадычного дружка схватиться за Тэхёна, зажав запястье с ещё ровной, ждущей своего часа меткой. Внутри Юнги всё холодеет от осознания, что такого задумал сделать этот пацан, поднося окурок близко к медовой коже. — Нет! — Тэхён издаёт вопль, рефлекторно дёргаясь в чужом захвате. Включившийся инстинкт самосохранения вынуждает его оттолкнуться ногами от земли и засадить одной из них по обидчику перед ним. Горящий окурок не касается неонов таймлайна, на котором виднеются до боли знакомые цифры — 3042:05:24:18:46:17, — но всё равно находит своё место, на котором оставляет ожог — на внутренней стороне другой ладони, что попыталась заслонить собой метку, как самое ценное. Тэхён вскрикивает, но не плачет. Об него сейчас что, потушили окурок? — Маленькая сука, — злобно шипит хулиган, отшатнувшись от чужого удара по груди. — Ты и вся твоя семейка приносите одни неприятности! Ну, держись! — ТэТэ! — пространство разряжает ещё один звонкий голос, какой вынуждает Юнги разыскать взглядом источник нового шума. Он встречал его в жизни уже однажды, и тогда этот мальчик был постарше. — А ну, отпусти его, пока я тебе ноги не переломал! — колкий на язык уже в таком юном возрасте, во взгляде — самый настоящий смерч, буря, шторм. — Глухой, на хрен? Чонгук. — Гук-и, — Тэхён как-то нежно проговаривает его имя, когда младший брат, что чуть выше его ростом, несмотря на два года разницы, на манер защиты заслоняет его собой. — А вот и второй уродец, — один из задир приходит в восторг, заприметив разъярённого Чонгука. – Нам ещё стоит ждать вашу мамочку? Она торчит моему отцу деньжат. — Зачем же? — нагло и ядовито смеётся Чонгук ему прямо в лицо. — Я один могу раскидать вас, — и бросается с кулаками на самого главного из них. — И она вернула деньги, ты, козлина! — он достаточно ловкий и быстрый, что дарит ему в каком-то роде преимущество. В свои восемь Чонгук дерётся так, словно явно брал где-нибудь уроки самообороны. Не удивительно, учитывая, где и как они живут. Без способности постоять за себя в таком случае будет просто не обойтись. — Ай! — Чонгук! — Тэхён вскрикивает от ужаса, когда старший мальчик бьёт Чонгука кулаком по лицу. По коже тут же заструились две алые дорожки крови из носа, чьи капли пачкают грошовый свитер, явно до этого ношенный Тэхёном. Сам Чонгук не позволяет себе сконцентрироваться на боли и бьёт в ответ с новой силой своей головой. Благо лишь, что противников лишь двое. Чонгук пинает носком рваного и изношенного кроссовка старшего мальчишку и отрывисто дышит. — Ты покойник, Чон! Ты, твой братишка и ваша мамочка! — шипит злостно один из хулиганов, сплёвывая в траву выбитый зуб. — Наша мама всё вернула, идиот! А если поднимешь этот вопрос ещё раз — одним выбитым зубом ты не обойдёшься! А теперь катись! Ещё раз увижу рядом с Тэ – и ты поплатишься! Чонгук не уступает по упрямости и упёртости, всё продолжая сжимать в кулаках сбитые и стёсанные до кровоточащих ранок костяшки. — Ты труп, Чон. Я за тобой ещё вернусь! — Дрожу от страха, — Чонгук драматично цедит сквозь зубы ему в ответ, победно наблюдая, как двое задир исчезают с поля зрения. Тэхён наконец может больше не сдерживать свою обеспокоенность и подойти к брату. — Чонгук, у тебя кровь… — Ерунда, — отмахивается младший брат, как будто в этом нет ничего удивительного. — Да нет же, у тебя нос разбит. — Ну, не сломан же. Я в порядке, ТэТэ. Это всего лишь кровь. Лучше скажи мне, как ты? Сильно били? Погоди, это что? – Чонгук ошалело находит взглядом на худой ручке брата воспалённый след. — Сигаретный ожог?! Вот дрянь! Нужно было ему хребет через задницу вытащить! О том, что они хотели изуродовать Тэхёну метку, сам Тэхён молчит, превозмогая причинённую боль и стараясь как можно более безмятежно захихикать, чтобы Чонгук не сорвался и не отправился мстить. В отличие от Тэхёна, Чонгук более пылкий и импульсивный. «Это не изменилось даже с возрастом», — зачем-то для себя отмечает Юнги. — Жить буду, — Тэхён расплывается в мягкой улыбке, хватаясь за предплечье мальчика рядом. — Не стоило тебе лезть в драку. Я бы сам справился, Гук-и. — Да как же? Ты весь в маму — и мухи не обидишь. А эти утырки так и нарывались на взбучку. Я не мог стоять в стороне и смотреть, как они унижали тебя. Ещё и шрам тебе оставили взяли… — Чонгук утирает нос тыльной стороной свободной ладони, кровь так и не перестаёт стекать по подбородку вниз на одежду. — Мама будет недовольна, что я испачкал свитер… — Ты правда не должен был заступаться за меня, Гук. — Как это? Мы семья, ТэТэ. Я всегда буду заступаться за тебя. — Гук-и, ты — мой младший брат. Это я должен защищать тебя, а не наоборот. — Давай сочтёмся на том, что мы должны защищать друг друга, — Чонгук предлагает ему альтернативу и улыбается уголками губ. Юнги смотрит на них безотрывно, затаив дыхание. — Тогда я возьму на себя вину за испачканный свитер, — храбро вызывается Тэхён. — Давай переоденемся. — Мама не поверит в то, что ты кому-то навалял. — Но в то, что я неуклюжий — поверит. Они разбили мне очки… Скажу, что я упал с лестницы. — Ладно, ТэТэ. Юнги, огорошенный и потрясённый тем, что увидел, тупо моргает им вслед, пока два мальчика не теряются из виду. Его мощным толчком выкидывает обратно в реальность, заставив взбудоражено открыть глаза и обнаружить себя в кресле гостиной комнаты их с Чимином квартиры. Он дышит шумно и обильно, как будто у него острая нехватка воздуха. Что это было? Он никогда не бывал в таких местах, чтобы они ему снились. Он волей судьбы не мог встретить Тэхёна раньше положенного метке срока. Сон был таким чётким, что Юнги до сих пор чувствует холодящий кожу ветер и металлически-солёный запах крови. Слишком реалистично, как для сна, больше похоже на какие-то воспоминания… Что… Что происходит? Он совсем ничего не понимает.

***

Время теряет своё ощущение после звонка из больницы. После этого реальность кажется фрагментированной, с пробелами. Неспокойно было ещё тогда, когда Тэхён не отвечал ни на звонки, ни на сообщения, а время уже подбиралась к полуночи. Чонгук помнит мамины волнения, то, как она ненароком обожглась о горячий чайник, всё ожидая возвращения Тэхёна домой. Ему было не свойственно так задерживаться после работы, и материнское сердце как будто чуяло что-то неладное, чуяло что-то нехорошее и тревожное — то, что не позволило ей лечь и уснуть, ведь вставать на работу завтра нужно в пять утра. Как она могла уснуть, когда Тэхён так и не вернулся? Чонгук помнит, как втайне от мамы вышел курить на улицу, спрятавшись за углом фундамента. Он взрослый, ему двадцать, и он имел право делать то, что ему бы вздумалось с собой делать, но маме поведать о своей не самой полезной привычке он не находил в себе сил. С его местоположения хорошо просматривалась улочка, ведущая в аккурат к их дому. Мерзко и зябко дождило. Тэхёна всё не было, и трубку он не брал. Странно. Тэхён никогда не игнорировал подобное. Это на него не похоже. Чонгук помнит, как из больницы им звонят ближе к часу ночи, сообщают о вещах, в какие трудно поверить: их ТэТэ попал в аварию, его сбила машина. И не просто машина — за рулём злосчастной угнанной тачки сидел тот самый разыскиваемый преступник, Лим Сумин. На шум инцидента сбежались жители квартала, в каком произошло несчастье. Лим Сумин не успел покинуть место преступления: силясь сбить Тэхёна, его машина также вписалась и в стенку магазинчика на углу улицы, как только мужчина потерял контроль над управлением. Убийца, тоже не отделавшись от повреждений, был передан в руки полиции, а скорая забрала Тэхёна в больницу. — Что… Что Вы такое говорите? — первой реакцией мамы было полнейшее неверие в то, чем делятся с ней врачи, как только они в спешном и скоропалительном порядке добираются до медицинского учреждения. Она хватается за сердце, как будто готова свалиться в обмороке прямо в коридоре на глазах пары хирургов, что как раз вышли из операционной. — Он… Он умер? Тэхён не мог… Мой сын… Мой маленький ангел… Он не мог… У Чонгука всё пространство перед глазами расщепляется на атомы. Не может быть. Всё нутро натягивается струной, что вот-вот порвётся. Не-е-е-ет… Пожалуйста, скажите, что он не умер. Тэхён не мог… Он не мог… Только не он, прошу. — Пациент под именем Ким Тэхён был мёртв почти три минуты. Состояние от многочисленных травм было практически не совместимо с жизнью. Зафиксирована остановка его сердца, — информирует их хирург. — Скажите, что с ним? — мама хватается за лацканы его халата, не сдерживая слёз. — Мой мальчик не мог умереть… Нет… Тэхён не мог! Не мог! Он не мог нас бросить! — Нам удалось перезапустить его сердце, — продолжает ровным тоном врач, давно привыкший сохранять хладнокровие в такого рода ситуациях. — Только что он пережил серьёзную операцию мозга, и она, к сожалению, не последняя, что его ожидает. — Он жив?.. — мама роняет слёзы, уточняя слабо, с надеждой. — Он не мёртв, но и не жив. Он находится в глубокой коме, и лишь аппараты поддерживают в нём жизнь. Я не могу спрогнозировать, придёт ли он в себя вообще. Чонгук словно теряет центр тяжести. Мир для него сходит со своей оси. — Т-Тэхён… — проговаривает он шёпотом, одними лишь губами. А внутри разрушающий вихрь равняет всё хорошее с землёй. Тэхён может никогда не проснуться. — Нам было велено перевести пациента в элитное отделение, — в том же мрачном тоне чеканит врач, — с ним будут работать лучшие специалисты Кореи, задействованы самые передовые технологии. Чонгук даже заикаться не хочет о том, во сколько обойдётся такое лечение и даст ли оно хоть какой-то результат. Но заикается мама: — Велено?.. Кем?.. — её голос хрупкий и уставший, обессиленный и выжатый. — Мной, — раздаётся твёрдо за их спинами. Чонгук, как и мама, сразу же оборачиваются на присутствие посторонней личности, что норовит ввязаться в дискуссию. Несмотря на то, что сюда мужчина явно сорвался так же незамедлительно, и оттого внешне он выглядит немного неряшливо, по одежде — одному лишь пальто — несложно догадаться, что он из сам из сеульской элиты. Чонгук узнаёт его сразу, о нём много говорят в новостях — нынешний директор Cypher Inc., Ким Намджун. Босс их Тэхёна. — Прошу прощения, что наше знакомство происходит при таких ужасных обстоятельствах, — мужчина осторожно кланяется маме Чонгука, вежливо поджав губы. — Я взял на себя обязанность позаботиться о содержании и лечении Тэхёна. — Почему? — Чонгук рявкает грубо, по-другому в приступе глубочайшего душевного раздрая он не может разговаривать. — Сомневаюсь, что его страховка покроет всю стоимость операций. — Не покроет, — коротко соглашается с ним Намджун, не сводя прямого взгляда с Чона. — Я лично оплачу его лечение, вне рабочего статуса. Чонгуку охота рассмеяться от горечи. Это что ещё за подачки? Они никогда в таких не нуждались! Что за аттракцион невиданной щедрости? Это господин Ким решил сделать из семейной трагедии повод для сплетен общества? Мол, такой богатенький решил сотворить добро и пожертвовать немалую сумму в благотворительность на спасение жизни? Им стоит ждать прессы? Газетных заголовков, в ходе которых этот мажорный говнюк поднимет себе рейтинг в глазах народа? Надо будет теперь молиться на само его имя и упасть на колени в непередаваемой благодарности? — Почему? — ещё более сухо и напряжённо цедит Чонгук, недоверчиво подходя ближе на шаг к мужчине. — Мой брат не станет Вашим счастливым билетом во что бы то ни стало. Он, блять, умирает, а Вы филантропом вокруг него заделались? Почему же, господин Ким Намджун? — Чонгук язвит, вкладывает в само произношение этого имени побольше яда, плохо справляясь с той душевной болью и тоской, что крошит в ошмётки всё его нутро. — Кто он для Вас? Просто Ваш секретарь! Это с Вашими коллегами он пошёл выпить этим вечером! Это из-за них он задержался и не вернулся домой! Из-за Вас! Так кто он? Отвечайте! Почему Вы так щедры с ним? Чонгука ещё до этого интересовал этот вопрос. Таких, как Тэхён, низкого происхождения и сословия, никогда бы не взяли на должность под протекцией кого-то настолько влиятельного, как Ким Намджун. Чонгук не верил, что Тэхёну просто так повезло со своей путеводной звездой на небе, что направляла его. Он плакался Чонгуку за совершённые на работе ошибки, за страх увольнения, за неоправданные надежды в ходе обучения, но не получал ни выговоров, ни предупреждений в итоге. Казалось, его ценили. О нём… О нём, если можно так сказать, даже заботились. — Он мой брат, — наконец даёт им ответ деловитый мужчина. Чонгук ощущает себя витражом, в который метнули камнем. Все осколки Чонгука зычно разлетаются в разные стороны и осыпаются на асфальт. — Что?.. — Он тоже мой брат. Мой младший брат. И, в отличие от нашего отца, я не собираюсь игнорировать его существование и наблюдать, как он загибается в трущобах. Он… Тэхён — моя семья. Я не желаю ему зла. Ким Намджун — брат Тэ? — Ты… — у мамы глаза расширились от осознания, она отшатывается к стене, словно утратив контроль над равновесием. — Ты — сын Ким Сониля? Чонгук как-то подслушал разговор мамы с какими-то неизвестными мужчинами, что приходили к ним в дом примерно раз в месяц. Имя Ким Сониля тоже употреблялось в ходе их диалога. Они не причиняли маме вред, только интересовались Тэхёном и приносили что-то в конверте для неё и Тэ. Казалось, в их жизни был кто-то, кто немного облегчал им существование: если мама не была в силах разобраться с долгами, кто-то гасил счета вместо неё. Кто-то поддерживал успеваемость Тэ в школе… Чонгуку казалось, что иногда за Тэхёном и следили. Наблюдали даже, скорее, не стремясь причинить зло или как-то навредить. Чонгук тогда сложил два и два и подумал, что это было дело рук кого-то, для кого его старший брат не был пустым звуком, но с Тэхёном он своими доводами не делился. Всё это держала в секрете мама, а Чонгук был склонен к тому, чтобы хранить её тайны даже от самых близких. — Да. Мне было четырнадцать, когда я узнал о существовании Тэхёна. Мой отец всячески скрывал это от меня и моего старшего брата, Сокджина. Он не признавал и не признаёт Тэхёна, так что я начал действовать самостоятельно. По щекам мамы бесшумно стекают слёзы, скапливаясь у острого подбородка. Она не может поднять на Намджуна взгляд должным образом, так и задержав его где-то на уровне кадыка мужчины. Чонгук же смотрит на него в упор, от нарастающей злости его начинает неумолимо трясти. — С тех пор, как я узнал о нём, я старался переводить деньги Вам, госпожа, на его содержание. Я интересовался им, старался всячески заботиться, как мог. О, да. Он превосходно позаботился! — Я думала… Он хоть что-то значил для Сониля… А это… Это был ты… — мама разочарованно смеётся, но в этом нет ничего от радости. — Всё это время… Его оберегал ты… — Я отправлял Вам деньги от имени отца. И, справедливости ради, не только Тэхён ничего не значит для Ким Сониля. Он также ненавидит меня и моего брата, Сокджина. Ненавидит? А с виду и не скажешь. Холёный весь такой, рос в тепле и достатке, и ужин у него всегда был на столе каждым вечером. Получал самые дорогие игрушки, ездил на моря, отучился в одном из самых лучших университетов мира. В то время как Тэхён иной раз отдавал свою еду Чонгуку, так как он младше, был растущим организмом. В то время как Тэ замерзал ночами и со временем, так как Чонгук перегнал его в росте и телосложении, донашивал старое уже за Чонгуком. — Наверное, легко говорить об отцовской ненависти с набитыми деньгами карманами, а? — Чонгук разменивается на нервный смешок, от горя и ярости, и скорби, и печали, и боли, боли, боли, ему совсем сорвало крышу. — Чонгук… — мама пытается коснуться его руки на успокаивающий манер, но Чонгук пресекает это, не допуская физического контакта. — Ты признанный, — долой уходят все крупицы вежливости, переходится на личности. — В хороших шмотках от кутюр, магнат с личной охраной, огромной ячейкой в банке и крутым пентхаусом. Тебе грех жаловаться на отсутствие благосклонности своего папаши к своей персоне. Думаешь, деньги решают всё? Думаешь, пришёл здесь такой и можешь купить себе статус его брата? — Чонгук, прекрати… — взмаливается мама, с новой силой хватаясь за предплечье своего младшего сына. — Я ничего не собирался покупать… — монотонно и строго отвечает на это Намджун. Он держится спокойно и ровно, держится сильным, не поддаваясь на провокации со стороны. Всем понятно, что Чонгук сейчас не в себе, он вне себя от горя, от боли, от душераздирающей тоски. — А что так? Разве? А как же тот факт, что он стал на тебя работать? Не ты ли устроил это? М? А что взамен? Зачем он пригодился тебе, Ким Намджун? — а затем он дёргано оборачивается к матери, не меняя циничного и холодного, разочарованного и обозлённого на всю несправедливость судьбы тона голоса. — Ты знала? Знала, что Тэхёна приняли на должность в компанию Ким Сониля? Знала? Мама закрывает своё лицо ладонями, задыхаясь от слёз. — Скажи, мама! Ты знала?! — у Чонгука мутно, мокро и горячо у век. Силуэт мамы расплывается, фигура Ким Намджуна теряет чёткие линии и очертания. — Ты знала? Скажи, что не знала! Прошу! — Чонгук… — Ты знала? — Я… Я подозревала… Я думала, что это устроил сам Сониль… Что он не забыл о Тэхёне… Что хотел для него лучшего будущего… Я думала… — Чонгук, — заговаривает с ним Намджун твёрдым, но спокойным голосом, — прекрати. Чужое «прекрати» доводит Чонгука едва ли не до пены. Какое он имеет право затыкать ему рот? Он никто! Никто! Никто! Он не брат Тэхёну! Такое не купишь за деньги в конвертах и за тихое наблюдение со стороны! Чонгук это не примет ни за что в жизни! Он единственный — он единственный любит Тэхёна, он единственный его защищает, он один не стесняется на весь мир протрубить, что Тэхён — его брат. У Тэхёна есть только Чонгук! Он всегда был рядом, какое бы дерьмо ни приключалось! Только они всегда были друг у друга! А тут пришёл какой-то мужик с толстым кошельком, и заявляет, что всегда заботился о Тэхёне? Что он какой-то там «брат»? Что значит «прекрати», чёрт возьми? Чонгук не станет! Не будет! Не примет! Да пошёл он! Этому не бывать! — Ты мне никто, чтобы указывать, что делать! — Чонгук делает единственное, что ошибочно считает правильным, и замахивается для удара по чужой физиономии. Намджун не только спокойно уходит от кулака, но и не церемонится и легко припирает разъярённого Чонгука к стенке, словно щенка, схватив за ворот куртки. Мужчина несколько выше и на порядок сильнее, а Чонгук сейчас слишком не в себе, чтобы отбиваться на полную силу, поэтому всё, что он может, это беспомощно хвататься за чужую крепкую руку в попытке оторвать её от себя. — Отпусти меня, урод! На лице мамы застыл немой крик, но несмотря на то, как жёстко держит младшего мальчишку господин Намджун, ничто в его поведении не показывает дополнительной агрессии; причинять вред Чонгуку не входит в его планы. Он подождёт, пока пацан перебесится и успокоится, и тогда отпустит. — Я единственный! Я единственный его брат! Я был с ним рядом, когда тебя не было! Когда ты откупался от всего, от самого Тэхёна в том числе, своими грязными деньгами! — Я не собираюсь тебе кем-то становиться, мальчик. Я не желаю зла тебе или твоей матери, и уж тем более — Тэ. Я уже сказал — он моя семья. — Да на хуй пошёл ты! — Чонгук шипит в его захвате, за что его уже более жёстче толкают в стенку, вынудив пересчитать каждый позвонок. — Он — мой брат! Он и мама — всё, что у Чонгука есть в этой паскудной жизни. Они — всё, чем он дорожит. — Я сказал, отпусти меня! Пусти! Пусти! — Отпущу, как только ты успокоишься, — низко отрезает Намджун, уставившись на него с холодом. — Я не хочу успокаиваться! Не хочу! Иди в жопу! Ты никто! Ты никто для него! Тебя не было рядом, когда ему делали больно, когда он плакал, когда над ним смеялись. Тебя не было рядом, когда его обижали, разбивали сердце. Тебя не было рядом, когда он не доедал, не досыпал, когда его отвергали. Тебя не было рядом! Ты — никто! Никто! Никто! Ты никто! — Отпусти! Чонгуку кажется, он сейчас задохнётся в Намджуновых руках. Глаза уже ничего не видят, затуманенные, застланные мутной пеленой горячей жидкости, что дразнит веки. Ему нужен Тэхён. Ему нужен его брат. Ему нужно, чтобы они все вернулись домой. Ему нужна его семья — единственная, какую он знал с малых лет: его мама и его ТэТэ. Пожалуйста, пусть всё будет, как раньше! — Чонгук! — мама надрывает его имя на истошном всхлипе. Несколько докторов принимаются помогать Намджуну удержать Чонгука, тогда как другой врач набирает в шприц успокоительное. Каким-то чудом Чонгуку удаётся всё-таким выскользнуть из хватки и не позволить себя уколоть. Сейчас в его голове набатом звучит лишь одна мысль: бежать-бежать-бежать. Это он и делает, не даваясь никому больше в руки. — Чонгук-и! — Господин, — человек из личной охраны Ким Намджуна спохватывается и напрягается, — нам его догнать? Намджун переводит вопросительный взгляд на маму Тэхёна и Чонгука, словно последнее слово за ней. Она не даёт никакой команды словами, но заплаканный взгляд очень даже красноречив. — Нет, не нужно, — в итоге Намджун отдаёт приказ оставить брата Тэ в покое. Чонгук дышит загнанно и тяжело, и почти весь сразу насквозь промокает под стеной дождя. Его старенький мотоцикл, придя после зажигания в движение, быстро уносит его прочь, рассекая мокрый неон ночных улиц. Его сердце разбито, а душа — душа разлетелась на частицы вместе с Тэхёном. Пусть всё будет, как раньше! Только мама, ТэТэ и он, Чонгук. Пожалуйста!

***

В бинтах он весь похож на мумию, и снимут их ещё нескоро — по словам врачей, операций понадобится много, чтобы банально собрать его тело заново, вернуть ту самую внешность. Намджун не запомнил весь перечень травм, он и не доктор, чтобы подробно разбираться в них; в уме прокручиваются лишь самые основные: множество сломанных костей, внутреннее кровотечение, повреждённый задний проход. В его крови обнаружили следы алкоголя… Мирное тиканье аппаратов служит показателем признаков жизни. Именно они и поддерживают её в нём, в Тэхёне. Без них он не жилец, без них он и не хватается за своё существование. К нему начали пускать не сразу — как только сообщили о «стабильном состоянии». Его мама заходит к нему первой — Намджун без споров даёт ей такое право, ведь знает даже без очевидных Чонгуковых на то слов: деньги не подарят ему семью, не купят ему Тэхёновы любовь, тепло и признание. Он по-прежнему остаётся никем в глазах родных своего младшего брата и понятия не имеет, какой будет реакция самого Тэ на правду, когда он придёт в себя. Если. Если он придёт в себя. Ни одна дальнейшая манипуляция с его телом не может гарантировать, что он вернётся к ним, даже если будет проведена стопроцентная регенерация его организма. Всё будет зависеть от самого Тэхёна и от его желания цепляться за этот мир, за людей, что его любят, что им дорожат, которые ждут его. Он даёт матери Тэхёна время, терпеливо ждёт у двери, сиротливо заглядывая в окошко двери палаты: женщина рыдает над сыном в скрюченном состоянии, осторожно гладит пальцами те немногие участки кожи, какие не скрывают бинты. Не для Намджуновых ушей все те нежности, что она шепчет Тэхёну, не для его глаз вся её боль, вся её горечь и все её слёзы. Подростком он возненавидел сам факт измены их отца его матери. Он решил найти эту женщину, чтобы просто узнать, что в ней было такого, чего не нашлось в его, Намджуновой, маме. Почему отец пошёл налево. Почему имел интрижку на стороне. Он был зол. Так зол. В такой ярости. В отличие от Джина, что относился к существованию Тэхёна ровно, Намджун не сумел принять новость вот так же спокойно. Он отыскал имя и адрес, отыскал все сведения на отцовского ублюдка и решился найти их самих. В его планы не входило раскрывать свою личность, он всего лишь хотел посмотреть на неё, посмотреть ей, этой женщине, сделавшей намджуновой маме очень больно, в глаза. Посмотреть на неё и на отцовского выродка. Ему было четырнадцать, когда он впервые увидел её — замученную, несчастную, старающуюся улыбаться двум своим малышам. Она была прекрасной мамой, отдающей последнее ради своих детей. Свои ответы на вопрос «почему?» он так и не получил тогда. Почему отец изменил маме, почему заделал на стороне ещё одного сына. Вряд ли эта женщина была согласна на беременность после интрижки. Чуть позже Намджуну удалось узнать, что с отцом она спала не по своему великому на то желанию, не из особой страсти или пылкой любви. Кто во всём этом и был уродом, так это Ким Сониль. Она нуждалась в помощи, в средствах, рано оставшись сиротой, а он решил воспользоваться её положением, не позаботившись о том, во что в будущем выльется его похоть. Они встретились в баре, где она работала официанткой. В роковой вечер Ким Сониль перебрал, выпил лишнего, а она как раз обслуживала его столик. Непристойное предложение было встречено хлёсткой пощёчиной и выговором от администратора бара — Намджун так зациклился на своей ненависти, что даже сумел раздобыть видеозапись той ночи. Ким Сониль предлагал ей — тогда ещё совсем девчонке — деньги за ночь с ним. Интересно, как много раз она сожалела о своём согласии? Один бог знает, что толкнуло её согласиться, но счастливой это её никак не сделало. Ким Сониль даже не позаботился о безопасности физического контакта, ему было всё равно, что станет с этой девчонкой после того, как всё закончится. А у женщин без должной на то защиты имелось обыкновение зачатия. После всего она связалась с Ким Сонилем лишь раз — уже после того, как Тэхён появился на свет. Она вела себя гордо и холодно, словно та ночь навсегда убила в ней ту девчонку. Она больше не могла позволить себе такие плохо обдуманные поступки. Она была мамой. Мамой малыша, на которого Ким Сониль даже не захотел посмотреть. Мальчик не был продуктом любви, он был результатом боли и, возможно, совершения самой большой ошибки. «Возможно» — лишь потому, что так предполагал сам Намджун. Ему хотелось её сожаления, её раскаяния. Она легла под урода-отца, и эта новость надолго заставила маму Намджуна замкнуться в себе и тайно пройти курс лечения за границей. Ким Сониль сделал больно всем без исключения. Один взгляд на эту женщину дал Намджуну понять одно: Тэхён для неё никогда не был ошибкой. Не был этим «возможно». Он стал её семьёй, она больше не была одна. В её взгляде было так много любви, так много радости — из-за него. Из-за них с Чонгуком. Намджуну было не интересно, как на свет появился брат Тэхёна, как ещё этот мир сумел обидеть ту девчонку из бара, помимо встречи с Ким Сонилем. Но она любила своих ангелов. Она любила их так, какой любви не знал Намджун. Тэхён стал её солнцем. И как только мальчик нашёл глазами фигуру Намджуна, как только он улыбнулся незнакомому подростку, солнце засияло и для младшего наследника империи Ким. Намджун стоял в тот день в стороне, наблюдая за ними сквозь сетку забора. Его разобрало на чёртовы балки прямо там — от одного детского смеха. Его порвало на лоскуты, прошибло на слёзы. Этот мальчик не был ублюдком. Он был маленьким лучиком солнца, маленьким братиком, которого хотелось защищать. Ким Сониль сделал всё, чтобы о нём не узнали, и маму Тэхёна даже не пришлось затыкать угрозами или деньгами. Она сама не хотела иметь ничего общего с таким гнилым человеком, как Ким Сониль. Намджун не мог просто так оставить в покое тот факт, что у него был младший брат. Те условия, в каких он жил с мамой и Чонгуком, были ужасны, и всё, что Намджун тогда мог, — скрыто, от имени отца отправлять им деньги, хоть какие-то средства для существования. Себя раскрыть он не мог, да и делать это нужно было тайно, так, чтобы тиран-отец не узнал. Он интересовался мальчишкой. Аккуратно наблюдал, как тот рос, как учился, втихаря помогая, как только находил способ: то гасил долги мамы Тэхёна, то обеспечивал ему хорошее обучение. Жизнь была несправедлива к выходцам из трущоб, и без руки помощи мальчик мог бы и не рассчитывать на светлое и перспективное будущее. Намджун не мог этого допустить. Он слишком привязался к мальчишке; та детская улыбка, подаренная ему совершенно бескорыстно, прорубившая лёд у сердца, отказывалась уходить из мыслей, покидать память. Она была там прочно, намертво, не стереть. Мальчик волновал его, несмотря на лёгкие насмешки Сокджина о том, что Намджун заделался никому не нужным героем. Он хотел для Тэхёна лучшего, и когда ему представился шанс встать во главе корпорации, Намджун решил не упускать возможность. Он взаправду устроил всё так, чтобы мальчик попал на собеседование к нему на пост секретаря. Он уже знал, кого возьмёт под своё крыло, о ком собирается позаботиться, кому предоставить место в компании, несмотря на то, что объективно были кандидаты получше Ким Тэхёна. Он не был ублюдком. У него было имя — Ким Тэхён. И он был его младшим братом. Намджун волновался. Он не показывал в виду отточенного до перфекционизма контроля над мимикой и эмоциями, но внутри его всего трусило, когда они познакомились официально, когда Тэхён пришёл к нему в офис. Намджун был жутко зол за ту выходку с кофе в приёмной. Те недоумки посмели обидеть его младшего брата, и он должен был сделать нечто большее, чем просто развернуть их и направить на выход. Он был должен! Должен! Должен! Они заставили его плакать — Намджун помнит те покрасневшие глаза. Господи, Намджун ненавидел его слёзы ещё с детства. Была бы его воля — он бы сделал всё, чтобы мальчик так же заливисто смеялся, как тем зимним днём, когда они увиделись впервые. Когда на густые ресницы оседали снежинки, а от мороза покраснели щёки и нос. Он переживал. Он переживал за него, когда стало ясно о местонахождении Лим Сумина — того психопата. Он был готов, блять, выселить ради Тэхёна весь квартал, как тогда сказал ему мальчишка. Он бы вернулся назад и не поскупился бы на деньги, если бы это предотвратило эту ночь. Ему несложно предположить, откуда появились некоторые травмы — он получил их ещё до аварии, врачи обнаружили на нём следы пальцев и чужой половой сущности. В уголках рта были остатки рвоты — его рвало от количества выпитого спиртного, от горечи, от стресса, какому подверглось тело. Если бы Намджун был осторожнее, если бы следил за ним тщательнее, нанял для того людей, Тэхён бы не лежал сейчас здесь? Если бы Намджун не был таким плохим старшим братом, Тэхён был бы сейчас здоров и невредим? Был бы он счастлив? Намджун сидит у его кровати, не осмеливаясь прикоснуться даже к неподвижной руке. Мама Тэхёна плакала так горько, так сильно, что почти лишилась чувств, усевшись прямо на полу у холодной стены. У неё даже не нашлось ни гордости, ни мощи отвергнуть предложение Намджуна отвезти её домой его людям и присмотреть за ней. Чонгук так и не вернулся в больницу, видимо, успокоение для него оказалось расточительной роскошью, на какую не хватило сил. Он тупо моргает, непонимающе смотря на какие-то показатели, когда раздаётся тихий скрип двери. — Я приехал, как смог, — голос Сокджина тихий, близкий к шёпоту, как если бы Тэхён просто спал, а громкие возгласы привели бы его в чувство. Будь это так, Намджун бы уже устроил тут концерт. Если бы это помогло Тэхёну прийти в себя — он бы это сделал. — Как ты? Тут правильнее задавать такой вопрос не Намджуну. Не он лежит там, не способный самостоятельно дышать. Он не имеет права винить Джина за то, что подобных чувств к Тэхёну он не испытывает. Для Джина он тоже младший брат, но Джина так не колошматило от новости о его существовании. Возможно, всё дело было в том, что не его матери изменил их отец. Не его мама проходила лечение психики, надолго покинув Намджуна. Мама Джина умерла, когда он был маленьким, и само рождение Намджуна уже отзывалось у него болью в сердце. Новая женщина. Новый сын отца. Одним меньше, одним больше, уже не было разницы. Джин отказывался от предложений Намджуна съездить вместе, чтобы просто посмотреть на малыша. Он предпочитал делать вид, что его не существовало, пока это явно не начало быть вездесущим фактом. Сокджин долгое время не знал, как воспринимать это. Как элементарно смотреть и обращаться с новоиспечённым секретарём Ким. Он знал, что до добра это не доведёт, но не мог ничего сделать: Намджун избрал этот путь. Путь, в котором мальчик стал для него важен, в котором он привязался к Тэхёну. У Намджуна не находится слов лжи на поставленный вопрос, поэтому он отвечает честно: — Дерьмово, Джин. Сокджин ничего не говорит. Он просто заключает младшего брата в объятия — крепкие, желанные, запретные. Одновременно братские и такие, какие может дать только истинный. В его руках так спокойно, как будто замирает вся планета, словно всё время мира отдаётся, отводится лишь им одним. Намджуну бы навсегда остаться вот так, в молчании, в тишине, с ним одним рядом. — Отец уже знает? — тихо интересуется он, придерживаясь той же политики пониженного тона. — Знает. — И? — И ничего. Как будто он что-то и ради нас с тобой в такой ситуации сделал бы, — Джин закатывает глаза с раздражённым выдохом. — Это ведь Ким Сониль, наш ублюдочный папаша. От него не стоит ждать чего-то хорошего. — Если бы мой сын был при смерти, я бы не смог спокойно жить, зная, что я даже не попытался спасти своего ребёнка. — Начнём с того, что ты в принципе на стороне детей не заделаешь, — смеётся тихонько Джин. Начнём с того, что Намджун в принципе детей не хотел. — К тому же, врачи сказали, что дело за Тэхёном, как я понял. Намджун удобнее мостит голову у него на плече. Наслаждаясь до невозможности редким теплом родного тела. — Спасибо, что приехал. Джин раскошеливается на короткий поцелуй в висок — необычно. Необычно, сколько дополнительных чувств может принести боль. — Он важен для тебя, а для меня важен ты. — Отец бы не одобрил такие слова и выслал бы тебя за них куда-нибудь на Антарктиду. — Мне всё равно. Сердце пропускает удар, рвётся, разрывается. Какой срок жизни у этой уверенности — не сказать. Как долго Джин будет без страха заявлять о том, что ему всё равно? Сколько бы эти слова ни произносились, Намджун будет упиваться ими. Он будет лелеять каждый запретный момент, находясь рядом. — Знаешь, подростком я желал ему смерти, — он заговаривает, не сводя глаз с Тэхёна. — Я ненавидел само его существование примерно так же, как ты ненавидел моё. Джин набирает воздух, чтобы чем-то оправдаться или возразить, но в ответ просто громко выдыхает. — Я ненавидел его мать, потому что её интрижка с нашим отцом едва ли не свела мою маму с ума. Подростком меня бесило и злило то, что эта женщина осталась безнаказанной. Но, знаешь, сама связь с Ким Сонилем — уже кара Вселенной. Это наказание — иметь с ним дело. Я ненавидел Тэхёна ровно до того, пока он не улыбнулся мне тем зимним днём. Он был таким маленьким, таким радостным, какими бывают дети, забавляясь со снегом. Мне хотелось снять с себя куртку, укрыть его и отвести в первую кофейню, чтобы угостить печеньем с горячим молоком. Джин тоже смотрит на Тэхёна. Увы, похвастаться такими воспоминаниями об их общем младшем брате он не может. — Он — солнце. Тот, кто заземлил меня в мои мятежные годы, когда я начал в полной мере понимать, кто ты для меня и почему отец не разрешал нам даже общаться. Та его улыбка убила во мне всю ненависть. Мне хотелось стать лучше, добрее. Я не мог действовать иначе, как тайно. Его существование оставалось огромным секретом Ким Сониля, а он пойдёт на всё, лишь бы они не всплыли. Мне казалось, слёзы его матери однажды подарят мне душевный покой… Что моя собственная мама таким образом получит покой. Джин слушает его внимательно, не перебивая. — Но, знаешь… Сегодня, когда мы столкнулись в коридоре, когда я был к ней так близко, когда видел, как она плачет… Легче мне не стало. — Джун… — Мне не стало легче от оскорблений Чонгука, его младшего брата. Мне не стало легче от мысли, что мои деньги помогут вернуть ему здоровье. Что они вернут мне моего младшего братика, которого я даже ни разу не мог обнять. Я подумал — а если моё вмешательство в его жизнь и привело его сегодня сюда? Что, если я виноват в этом? — Джун, не ты сидел в тачке с Лим Сумином и руководил процессом. Не кори себя. Это не твоя вина. — А если моя? Я мог лучше о нём заботиться. Я мог любить его, как было нужно. Я мог нарушить все запреты отца и подойти вплотную тем зимним вечером, отдать свою куртку и напоить его молоком с печеньем. Я мог лучше. — Намджун… — Или наоборот… Мне вообще не следовало отыскивать его. Нужно было оставить всё, как есть. — Ты поступил так, как у меня не вышло, — Сокджин принимается убеждать его в обратном. — Я бунтовал против тебя, нашей связи, отца, против мира. И даже не воспринял всерьёз наличие у меня ещё одного брата. Если ты виноват, то и я виноват. Что не принимал участие. Что не был рядом, не поехал тогда с тобой и не напоил его какао. Что не познакомился с ним раньше, никак не помогал ему. Не помогал тебе. Так что если ты виноват, Джун, то виноват и я. — Сокджин… — Если он выживет, если он очнётся, я хочу загладить свою вину. Я больше не хочу отворачиваться от него, как этому меня учил наш отец. Намджун глухо и невесело хмыкает: — Думаю, Чон Чонгук, его брат, будет не в восторге от такого расклада событий. — Это сейчас неважно. Главное — наш Тэхён. Это солнышко, чья улыбка плавит любые сердца. — Скоро приедет Юнги, — извещает Джина Намджун. — Юнги? Зачем? — искреннее недоумение в своё время разделял и Намджун, но предположения у него всё равно имеются: — До конца не знаю, он мне не сказал. Лишь спросил, могу ли я найти для него Тэхёна, а я назвал ему адрес больницы. Они с Тэ всё время, что ошивались друг возле друга, вели себя странно. У меня есть подозрение, что они истинные. — Ист?.. — Джин запинается в изумлении и тут же отыскивает взглядом угасшую метку на запястье их младшего брата, подключённого к аппаратам. — Истинные? Ты уверен? — Не уверен. Но это пока единственное логичное и понятное мне объяснение всему. Он бы не срывался ради новости о моём секретаре в четыре утра. «Секретарь». Отцовские слова вчерашнего дня ещё достаточно острые, чтобы снова прорезать что-то внутри. Он называл Тэхёна всяко, и это по-настоящему делало Намджуну больно. Этот мальчик важен для него. Он многое значит для Намджуна. Он — семья. — С утра займусь изучением того, как Тэхёна занесло в клуб. Думаю, там была мразина, что воспользовалась его состоянием. — Его?.. — Джин даже не договаривает, Намджуну и так становится понятно, что он имеет в виду. — Я не знаю. На его теле есть следы не только пальцев. Там тоже есть… — Бедный мальчик… — Джин. — М? — Мне понадобится твоя помощь. — Я не оставлю тебя и компанию в таком состоянии. Намджун может не признавать это даже перед ним, перед Сокджином, но он тоже выбит из колеи трагедией, что случилась с Тэхёном. Такое бесследно не проходит, а Джин не совсем ублюдок, чтобы бросить Намджуна вот так. Вот таким. — Джин… — имя звучит уже интимней. — Что? — и чужие слова горячим выдохом дразнят кожу на щеке, где от такой редкой улыбки виднеется ямочка. — Я люблю тебя. Сокджин не шевелится. Не дышит. И не отвечает.

***

Юнги даже не дожидается утра должным образом — нервы заканчиваются к четырём часам, когда ещё даже не встало солнце. Он не знал, с чего начать поиски, но знал человека, который мог помочь ему с этим. Ким Намджун был Тэхёновым босом. У него, как минимум, имелось личное дело Тэхёна со всеми адресами и номерами. Можно было начать хотя бы с этого.

привет, Джун

прости, что пишу так поздно

или так рано, с какой точки посмотреть

мне нужна твоя помощь

Намджун: я не сплю Намджун: что я могу для тебя сделать?

мне нужен номер Тэхёна или кого-то из его близких

Намджун: зачем тебе это?

просто надо, Джун

мне нужно найти его

не могу объяснить пока

Намджун: тебе не нужно его искать Намджун: я здесь, рядом с ним в больнице

что ты делаешь рядом с ним в больнице?

Намджун: я тоже не могу пока это объяснить Намджун: похоже, у нас с тобой будет, о чём поговорить

???

Намджун: я сброшу тебе адрес больницы

спасибо

Джун

Намджун: м?

скажи мне одно

он жив?

Намджун: всё сложно, Юнги Намджуново «всё сложно» не даёт покоя, как будто до этого внутри Юнги всё было в гармонии и стабильности. Заказанное такси прибывает под порог их с Чимином пентхауса достаточно быстро. Он старается не шуметь в своих сборах — возможно, Чимин действительно спит. Юнги покидает жилище, так и не узнав, что этой ночью не одному ему неспокойно, и что Чимин на самом деле не спал, а вышел выглянуть на улицу, когда воздушный транспорт уже отчаливал вместе с Юнги. Мин оставил ему на кухонном столе записку с сообщением места своего направления. Всё-таки он едет к нему, а Чимин обещал себе принять этот выбор с уважением. Не место для ревности, для злости. Не время для упрёков и обид. Метка Юнги угасла, и это, на самом деле, очень страшно. Юнги убивает время дороги на две вещи: пялится на воспалённые цифры таймлайна на своём запястье, аккуратно потирая подушечкой ещё неприятно саднящую кожу; читает новости со своего карманного голографического планшета. Из них он узнаёт о поимке Лим Сумина, обвиняемого в убийстве своей жены, Хван Джихён, её молодого соулмейта Хан Тэгюна, их не рождённого ребёнка и старушки Сон Ёрым. Он узнаёт, что именно случилось с Тэхёном: авария. Лим Сумин нарочито сбил его на угнанной машине в попытке покинуть местность. В конечном итоге сбежать ему так и не удалось, и представители Ока Закона взяли его под стражу. О состоянии самого Тэхёна ничего не сказано. Авария. Этот сукин сын сбил его. Юнги предчувствовал, что что-то произойдёт. Ему было неспокойно весь вечер. И вот, почему. Из-за Тэхёна. Из-за Тэхёна, с которым «всё сложно». Из-за Тэхёна, который непонятно: живой или нет. Солнце только начинает рисовать у горизонта мятными красками, растолкав грозовые тучи локтями. Юнги высаживают в аккурат у больничного здания, и, выйдя на улицу, он по привычке оттягивает ткани пальто, поправляя и расправляя складки. Для поездки он набросил на себя первое, что отыскал в гардеробной на воспалённый ум: тёмно-синий джемпер и джинсы. Пепельные волосы не уложены гелем, как обычно, они растрёпаны и со вчерашнего дня не знали расчёски. Юнги было не до приличного вида, не до наведения порядка и поддержания стиля. Он собрался лихорадочно, за несколько мгновений, как только понял, что дела до утра не могут больше ждать. Тэхёна определили в достаточно дорогое по своим средствам место, но в этой больнице людей взаправду возвращают с того света самыми невероятными из возможных способов. Его колотит, руки делаются ледяными и потливыми, когда он замирает у регистратуры, заговаривая с голограммой Сандэй-медсестры. Искусственный интеллект вежливо здоровается с ним и уточняет причину его визита. — Я ищу пациента под именем Ким Тэхён. — Обрабатываю запрос, господин, — приятный, но неживой голос вводит в компьютер соответствующие данные. — Как Вас зовут и кем Вы приходитесь пациенту? — Мин Юнги. Я… Давай, Юнги, скажи это. Скажи то, что запрещал себе даже в мыслях. Произнеси то, от чего отворачивался, чего не хотел, что душил в себе всеми силами. — Я его соулмейт. — Пожалуйста, поднесите Ваш таймлайн к сканеру, система проверит соответствие данных. У стены находится лазерный сканер, к которому Юнги подносит своё запястье. При поступлении сюда Тэхёна данные о его метке были внесены в систему. Сканер позволяет установить безопасность доступа посетителей к пациентам: для соулмейтов будет достаточно лишь дать показания своей метки, тогда как родственники проходят экспресс-тест крови для подтверждения статуса своего родства. Каким образом Намджуна пропустили к Тэхёну? — Данные совпадают, спасибо за Ваше ожидание. Палата пациента по имени Ким Тэхён находится на двенадцатом этаже, в правом крыле. Комната «1248». Юнги не дожидается благодарностей искусственного интеллекта за доверие учреждениям Ока Жизни — этот государственный институт занимается больницами и клиниками. Он срывается к лифту, нетерпеливо давя на кнопку в нарастающей панике. Поездка в кабинке — то ещё удовольствие. В ней слишком светло и музыка играет совсем не под стать настроению. Юнги нервно отбивает какой-то неровный ритм носком ботинка, цепляя собственное отображение в зеркале у стены. Бледный, с тенями под глазами, он словно постарел на десяток лет за одну ночь. Легче не становится, когда лифт выбрасывает его на нужном этаже. Ноги — непослушные и ватные, отказываются нести тело до названной Сандэй комнаты. Но вот он здесь, у двери, сквозь стекло которой видно два силуэта чуть поодаль от кровати, на которой лежит Тэхён, весь обвешанный всякими трубками, масками и иглами. Юнги стучится к ним в мандраже, узнавая в личностях в палате Намджуна и Сокджина. Что? Сокджин тоже здесь? Джин реагирует мгновенно, осторожно покидая своё место и направляясь к Юнги. Сенсорная дверь реагирует на касание и распахивается. — Привет, Юнги, — слова бесцветные, пресные и безвкусные, с толикой горечи в самом конце. — Привет… — поникшим голосом здоровается в ответ Юнги. — Заходи. Я пока сделаю пару звонков. Юнги не знает, какими силами ему удаётся пересечь порог комнаты, тут явно не обошлось без помощи Вселенной. Сейчас, когда его глаза находят Тэхёна на койке вот таким, Юнги кажется, что он лежит там рядом с ним — такой же безжизненный, не способный самостоятельно дышать. Лёгкие и впрямь как будто перехватывает, утягивает в жгут. — Джун… — он едва заставляет себя выдавить чужое имя, сумев оторвать взгляд от такого родного тела. Тела всей его Вселенной, всего его мира. Его души. — Юнги… Обмен зовом имени сухой и холодный, но вместе с тем такой болезненный. — Он твой истинный? — вопрос Намджуна стреляет в упор, метко, с ходу. Внутри Юнги всё замерзает и обрывается. — Как ты узнал? — Вот до этого момента я не знал, — Намджун говорит ему тихо, качнув головой. — Но твоё лицо сказало всё за тебя. Я… Я уже какое-то время подозревал это, вы с ним вели себя странно рядом друг с другом. Юнги осторожно паркуется рядом с Намджуном. — Хуёво выглядишь, — Джун не разменивается на выбор слов, рубит их так, какой есть очевидная истина. Они не проговариваются в упрёк, просто ставят перед фактом. — И чувствую себя так же. — Как? — Как будто я умер, Джун. Как будто лежу там вместе с ним. Намджун осторожно смотрит на Тэхёнову погасшую метку, а Юнги в это время как раз смотрит на свою. Они идентичны. Обе воспалённые, обе чуть темнее естественного цвета кожи, и время на них больше не идёт. На них застыла дата остановки Тэхёнового сердца. Это правда: они действительно истинные. Предначертанные. Соулмейты. — Я… Я не мог принять его… Ты знаешь… У меня Чимин… — Я не ищу тебе оправданий, Юнги, — спокойно молвит Намджун, не сводя взгляда с Тэхёна. — Врачи ничего не прогнозируют по поводу его пробуждения. Ему выращивают новые органы на основе его же клеток, предстоит ещё множество операций, но ни одна из них не гарантирует точный успех. Он должен сам захотеть проснуться. — Семье Тэхёна не по карману такие операции… Им в жизни не выплатить долг за больничные счета. — Их оплачиваю я, — лаконично отвечает Намджун. — Как и за операции. — Что? — непонимающе уточняет Юнги. — Их оплачиваю я, — повторяется ранее произнесённая фраза. — Матери Тэхёна и его брату ничего не придётся выплачивать. — Он всего лишь твой секретарь… — Юнги удивляет, с чего это Намджун решил раскошелиться на спасение жизни его сотрудника. — Как ты попал сюда, кстати? — Прошёл тест на кровь, — пожимает плечами Ким, мрачно глянув на Юнги. — Что? Как это? Следуемая за этим тишина резко давит куда-то на гортань. В Юнги просыпается натужный мыслительный процесс. — В смысле? — В прямом. Я и Сокджин прошли тест на кровь. — Подожди… — огорошено шепчет Юнги в изумлении, метнув взгляд в сторону Тэхёна. — Это невозможно… Вы не можете быть родственниками. Ты взломал систему? — Я ничего не взламывал, Юнги. Только засекретил данные теста. — Но как ты его прошёл? — до Юнги никак не может дойти главное. В глубине души он уже знает ответ, но никак не хочет принимать его за уродливую правду. — Этого… Тэхён — брат Намджуна и Сокджина? — Не-е-ет… Нет… Только не говори, что он — сын Ким Сониля… Юнги был одним из очень немногих людей, кто знал об измене Ким Сониля своей жене. Он знал от Намджуна — тогда одержимого этой новостью, — что в следствие связи на свет появился ещё один ребёнок. Ещё один наследник империи Ким. Бастард. Ублюдок. Третий ребёнок Ким Сониля. Но других деталей Юнги не знал — большим Намджун с ним не делился, а Юнги и не спрашивал, силясь не давить на больное. В семье Ким было множество тайн, одна из которых — истинность двух официальных сыновей Ким Сониля. — Да, он — сын моего мудака-отца и той женщины. Он мой брат, наш с Сокджином. Их брат — предначертанный Юнги. Все внутренние замки так и продолжают разрушаться. — Пиздец, Намджун… Средний из Кимов лишь громко и тяжело сглатывает. — Как давно ты знаешь о нём? О том, что вы с ним братья по отцу? — С четырнадцати, как только узнал о самой интрижке. В те дни я был не в себе, ты сам это помнишь. Мама очень плохо восприняла эту новость, как и я. Я был одержим тем чтобы отыскать любовницу отца и их отпрыска. Мне хотелось увидеть её, их с отцом незаконного ребёнка. И я нашёл. Ему было тогда уже четыре года. Он игрался в парке со своим младшим братом Чонгуком. На нём была не по погоде лёгкая куртка. И знаешь, о чём я подумал вместо ненависти? Я побоялся, что он может простыть. Мне захотелось напоить его чем-то горячим, согреть, подарить лучшие игрушки, спрятать к себе под свитер. Он тогда посмотрел на меня, нашёл глазами на расстоянии. И знаешь, что он сделал? Он улыбнулся мне. Мой брат улыбнулся мне, как самое яркое солнце из всех существующих во Вселенной. Я банально не смог. Не смог возненавидеть его или его мать. — Джун… — Я тайно посылал им деньги от имени нашего папаши. Ему. Суммы не были большими, я снимал так, чтобы Ким Сониль ничего не заподозрил и передавал их людьми, которые держали эти операции в секрете. Я присматривал за ним на расстоянии, наблюдал за тем, как он рос, как менялся, становился взрослее. — Он… Он пришёл работать твоим секретарём, Джун… — Знаю, не лучшая из моих идей. Но мне тогда казалось, что это вытащит его из бедности, подарит хорошее будущее. Но, кажется я сделал только хуже. Я наслышан о нраве в его семье. Они все гордые, оба сына в мать. Чонгук — так вообще — на эмоциях чуть не заехал мне по лицу в коридоре. Чонгук. Тот агрессивный малый. — Да, он очень чувствительный и эмоциональный. На него это похоже, — соглашается с ним Юнги. — Мы тоже познакомились не при самых удобных обстоятельствах. — Мы проебались, Юнги, — итожит Намджун тем же пугающе ровным тоном. — Ты, я, Сокджин… Наш грёбанный отец. Мы все проебались перед Тэхёном, и я не уверен, предоставится ли шанс что-то исправить, повернуть Тэхёнову жизнь к лучшему. — Я хочу разделить с тобой счета за его выздоровление, — Юнги старается не смотреть на различные сенсорные мониторы, на отображающийся скелет пациента, на котором обозначены все проблемные точки, требующие операции. Лазерное заживление кожного покрова — самое малое, что ему предстоит. — Юнги, нет гарантии, что он проснётся. — Мне всё равно. Я должен сделать это ради него. Ради себя. Моё сердце остановилось вместе с ним, Намджун. У нас с ним одна душа на двоих. — Как скажешь. Какое-то время они сидят вот так, с тяжестью глядя на неподвижное тело, пока Намджун не поднимается на ноги. — Я схожу за кофе, — он делится с Юнги своим планом действий. — Тебе взять? — Буду благодарен. Ещё немного — и за средним из братьев Ким с тихим щелчком закрывается сенсорная дверь. Юнги остаётся рядом с Тэхёном один, и от этого осознания кожу вдоль и поперёк вспарывает муравейниками. Он тоже принимает вертикальное положение, ноги кажутся чем-то инородным, плохо справляющимся с тем, чтобы держать ровно корпус. Несколько шагов — и он оказывается вплотную у постели. — Тэхён… — он заговаривает к нему так, словно это способно разбудить мальчика, вернуть его к жизни, привести в сознание. Взглянуть на его лицо невозможно, оно скрыто бинтами. Голова плотно опоясана ими — ему провели тяжёлую операцию на мозг. Чудеса нынешней науки и техники справляются с задачами любой сложности, они восстановят любую нейронную связь, возобновят любые синопсисы. От операции не останется и следов, врачи даже соберут ему раздробленный позвоночник, и он снова будет способен ходить, бегать, функционировать, как раньше. Лишь бы он пришёл в себя. — Тэхён… — Юнги позволяет себе то, что запрещал после того самого ужина, где они впервые и в последний раз поцеловались. И не поцелуй, нет. Элементарное прикосновение кожи к коже. Пальцы находят незабинтованный участок на руке, ласково приглаживают подушечками. — Я не хотел… Я не желал тебе такого. Тэхён, как и следовало ожидать, никак не реагирует ни на звуки его голоса, ни на сами слова. — Прости… Душа моя, прости меня. Прости… А под пальцами чувствуется шрам. Юнги опускает взгляд на Тэхёнову руку, находя глазами молочный уродливый след от сигаретного ожога. Тот же, как и из его сна. На том же месте, но уже давно заживший и не саднящий. Это?.. Выходит, всё это был не сон? Воспоминание? Юнги был в воспоминаниях Тэхёна? Как это возможно?