Сочувствие не всегда значит прощение, Поражения редко пахнут виной. Театральность для клоуна – вознесение
Джером умел вырываться из оков. Умел убегать и изворачиваться, выскальзывая из крепких пут правосудия. Его мало что могло удержать. — Представь, что находишься в комнате без окон и дверей. Ты совсем один и выхода нет. Как оттуда выбраться? Джером захохотал, когда впервые услышал загадку Эдварда Нигмы, потому что знал ответ. Ему было легко рушить чужие ожидания и удивлять своей неуловимостью, потому что он умел вовремя остановиться в своих фантазиях. — Перестать представлять. Поэтому, как бы Брюс ни старался, у него никогда не получилось бы удержать Джерома. Он пнул вырванную ручку кресла и в раздражения потряс рукой, на которой теперь свободно висела пара наручников. Ему следовало найти что-то, что помогло бы ему избавиться от этой неприятно лязгающей штуки. Джером огляделся. Дворецкий Брюса лежал в метре от него, с разбитой губой и синяком на виске, но в остальном — невредимый и, что важнее, живой. У него было не много времени. Он так и не сумел понять принцип, по которому Брюс и дворецкий сменяли друг друга. Это никогда не было связано со временем: бывало Джером проводил часы с Брюсом, прерывался на несколько десятков минут с дворецким, а потом Брюс снова возвращался, только чтобы уйти через пару минут, и компанию ему снова составлял хмурый дворецкий с убийственным взглядом. Джером находил его компанию очаровательной, потому что любил дразнить мужчину тем, как открыто Брюс проявлял желание защитить Джерома. Дворецкий явно ненавидел это, но никогда не отвечал на колкости ударом или хотя бы простой пощёчиной. Джером не любил его, ненавидел то, как Брюс открыто показывает свою привязанность к какому-то жалкому дворецкому, но чем больше он размышлял о нём, тем больше находил в себе уважения. Альфред — жалкий дворецкий — был для Брюса всем, начиная с родителя и заканчивая телохранителем, и он принимал заботу о подростке беспрекословно, умело и со знанием того, на что идёт. Он защищал своего подопечного, не ограничивал его рамками, которые взрослые в большинстве своём любили навешивать на своих детей, и принимал всё, что Брюс ему давал, только лишь давая советы, без ожиданий того, что Брюс последует им. Он давал ему выбор, поддерживал и оберегал. У Джерома никогда не было такого человека рядом, и он был рад, что Брюс остался не один после смерти родителей. Это не помешало ему вырвать подлокотник стула, попутно разорвав себе кожу, и вырубить Альфреда быстрым, хотя и более аккуратным, чем свойственно Джерому, ударом. Он даже зашёл так далеко, что перетащил дворецкого на ковёр, зная, как Брюсу не понравится то, что он причинил его драгоценному Альфреду вред. Джером порылся в карманах дворецкого, но не нашёл ключа от наручников. Он полагал, что это должно быть ожидаемым: заходить в комнату пленника с ключом от его свободы было бы ужасно глупо. — …всего лишь шанс, — донёсся до Джерома ровный голос Брюса. Пока он сидел здесь — не очень долго, не больше суток — никто, кроме Брюса и дворецкого не заглядывал к нему. Собеседник Брюса стал для него непредвиденной переменной, но Джером любил импровизацию и был готов рискнуть справиться сразу с двумя. — Он архитектор, который работал с Томасом Уэйном. Мне это кажется слишком большим совпадением. — Сильный, привыкший к командованию голос был легко узнаваем. Джером надул губы, когда понял, что Брюс, похоже, сдал его Джиму Гордону, несмотря на их совместный побег с места преступления. Он прокрался к двери, встав у стену, чтобы застать врасплох того, кто войдёт в комнату первым. Он искренне надеялся, что это будет Гордон. — Потому что это не совпадение, — мрачно ответил Брюс. Джером кусал всё ещё онемевшие после последнего обезболивающего губы, слушая их разговор. Не трудно было догадаться, что они говорят о его брате. — Я всё ещё хочу знать, откуда ты взял это имя, Брюс, но твоё упрямство редко можно поколебать, — устало выдохнул Гордон. Джером напрягся, когда голоса послышались совсем близко. Он расставил ноги и немного размял пальцы, готовый наброситься на того, кто не раз садил его за решётку. Они больше не разговаривали, но Джером слышал их шаги. Глухой стук двух пар ног по застеленному ковром полу приближался, и Джером чувствовал, как спокойно бьётся у него сердце. В моменты, когда он был готов совершить нечто страшное, возбуждающее, необыкновенное, его сердце всегда билось ровно, не мешая мыслить ясно. Джером умел быть внимательным и вдумчивым, чему противоречил его образ сумасшедшего шутника, купающегося в хаосе. — Это налево, — негромко сказал Брюс. Его голос был спокойным, и Джером выдохнул, когда понял, что они свернули в другую сторону. Теперь шаги начали отдаляться. Джером не сдержал тихий смешок, когда понял, что Брюс не сдал его полиции. Он рассказал Гордону всё, что узнал от него, но не сказал, что разыскиваемый всей полицией города преступник находится у него дома. Ему понравилось то чувство, что расцвело у него в груди после этих мыслей. Брюс был таким… сложным. Джером дождался, пока их шаги совсем не стихнут, и проскользнул наружу, готовый выбраться из этого нелепо огромного дома. Он всё ещё помнил дорогу к заднему входу, через который они с Брюсом вошли, и намеревался уйти тем же путём. Он вспомнил лицо Брюса, когда тот был в закусочной, наблюдая за расправой Джерома за дядей Заком; его выражение, когда Джером обнимал его со спины и рисовал ему кровавую улыбку, наблюдая за их отражением; чистую ярость, боль, страх и отчаяние, которыми Брюс руководствовался, когда нависал над Джеромом с осколком зеркала, готовый убить. Он пожалел, что не может сохранить эти мгновение нигде, кроме своей памяти. Особенно их маленькую встречу в зеркальном лабиринте. Всё в те минуты, каждое воспоминание о Брюсе, его эмоции на лице — всё разжигало в нём жар. То, как глаза Брюса ярко вспыхнули дикой яростью, как ускорилось его дыхание, как тяжесть тела Брюса прижала его к полу. Сердце Джерома забилось быстрее, когда он вспомнил размазанную краску и кровь на его лице, яростный крик Брюса, его удивление, когда он понял, что собирается сделать. В Брюсе Уэйне было заперто так много ярости. Но он не был убийцей. В нём был потенциал, глубокий и многообещающий, и Джером каждое мгновение проведённое рядом с ним искушался возможностью подтолкнуть его, втянуть Брюса в ту тьму, которой славился Готэм. Однако Джером знал, что Брюс может подойти к грани, но не пойдёт на убийство, если сможет не убить, а исправить и помочь. В Брюсе Уэйне, наравне с яростью, было слишком много света и добра, слишком много сострадания и милосердия. Джером удивился самому себе, когда понял, что не возражает. Без этих света и доброты Брюс, возможно, не заступился бы за него в закусочной, не стал бы залечивать его раны и прятать от Джима Гордона. У него могла бы быть огромная пропасть тьмы под кожей, но в конечном счете его свет всегда, всегда побеждал. Обычно Джером высмеивал подобные вещи, но Брюс Уэйн был добрым человеком. И он мог признаться перед самим собой, что восхищался этим.***
— Я не буду говорить, что предупреждал вас, мастер Брюс, потому что вы и без того осознаёте мою правоту, — устало заметил Альфред, прижимая к виску обёрнутый в полотенце свёрток льда. — Нам следовало сразу рассказать о нём детективу Гордону. Брюс сцепил руки за спиной, наблюдая за Альфредом с хмурым выражением лица. — Возможно, и следовало, — согласился он. — Однако Джером не причинил тебе вреда. — Этот лёд, который я прижимаю к своему повреждённому виску, ни о чём не говорит вам, мастер Брюс? — язвительно спросил Альфред, тем не менее бросая на Брюса понимающий взгляд. Если бы Джером хотел причинить Альфреду вред, он не отделался бы несколькими ударами по лицу. Брюс сел в кресло с повреждённым подлокотником, к которому совсем недавно был прикован Джером, и провёл пальцем по щепкам, торчащим на месте, где дерево треснуло, уступая силе Джерома. Он не пугал Брюса, но что-то в глазах Джерома всегда настораживало его. Необузданность, жажда, свобода — Брюс порой замечал, что не может оторвать от него глаз, увлечённый всем тем, что Джером легко выставлял на всеобщее обозрение, но что редко было кем-то замечено. — Детектив Гордон ушёл, чтобы проверить Ксандера Уайлда. Я намерен присоединиться к нему. Джером редко проявлял интерес к конкретным людям по личным причинам. А Ксандер Уайлд определённо был для него чем-то большим, чем просто полезный инструмент или мимолётный интерес, коим для него, должно быть, был Брюс. — Помните об осторожности, мастер Брюс. Мистер Валеска на свободе и кто знает, что он сделает в следующую вашу встречу. Брюс кивнул, мрачно размышляя о будущем. Ра’с аль Гул не пугал его так сильно, как вероятность встречи с тем Джеромом, которого Брюс знал до встречи в закусочной. После случая в зеркальном лабиринте Джером начал смотреть на него по-другому, и Брюсу нравилось это изменение, хотя он и не полностью понимал его причину. Он встал, принёс Альфреду новую порцию льда и накинул куртку, готовый найти Гордона и выяснить, кого так отчаянно искал Джером.***
Перед ними стоял молодой человек, как две капли воды похожий на разыскиваемого преступника Валеску, но при одном взгляде на него Брюс почувствовал кислый привкус во рту. Он оглядел его, приметил очки, аккуратную причёску, строгий костюм с педантично выглаженной рубашкой и идеально сидящим пиджаком, и скривил губы, чувствуя в голове странный диссонанс. — Ты не Джером, — уверенно сказал он, удивив этим и Джима Гордона, наставившего пистолет на предполагаемого преступника, и самого Ксандера Уайлда. — Нет, — улыбнулся двойник Джерома. Его улыбка была мягкой, почти нерешительной. Брюс сглотнул, чувствуя к этой улыбке, которая на лице, похожем на лицо Джерома, выглядела невероятно очаровательно, отвращение. Джером никогда так не улыбался. — Меня зовут Ксандер Уайлд. Но должен сказать, это вымышленное имя. — Удивительно, — сухо выдал Брюс, заработав косой взгляд Гордона. Ксандер Уайлд опустил голову, выглядя почти затравленно. Брюс наблюдал за ним с ровным выражением лица, смущённый такой странно слабой реакцией. Видеть в человеке с лицом Джерома застенчивость было дико. — Я Джеремайя. Джеремайя Валеска. Джером — мой брат. Брюс не позволил себе показать то удивление, что вызвали эти слова. Он только приподнял брови, теперь изучая Джеремайю ещё более тщательно. Он искал любые признаки обмана, скрывающие за собой безумие, которым руководствовался его брат, но видел только неуверенность и страх, плещущийся в ясных, широко раскрытых глазах. — Брат Джерома Валески? — без выражения переспросил Гордон, и Брюс почувствовал лёгкий прилив веселья, увидев выражение его лица. Джим был ошеломлён. Брюс не мог винить его в этом. Джеремайя выглядел не так. Брюс говорил с ним, наблюдал за его резкими, рваными, нервными движениями, смотрел схемы его изобретений. Он наслаждался восторгом, с которым Джеремайя говорил о своих работах, о лабиринте, ему даже нравилось разговаривать со столь умным, хотя и до смерти напуганным своим братом человеком. Но… Всё в нём выглядело неправильно. От позы, закрытой и ссутуленной, до выражения лица, где не было глубокой, тёмной потребности во внимании, жажды и жизни. Джеремайя не был Джеромом, и Брюс готов был признать, что дело было только в этом.***
Джером высматривал в толпе знакомое лицо, черноволосую макушку, подростка, окружённого атмосферой безнадёжности и сводящей с ума уверенности, но не находил того, кого так жаждал увидеть. Он раздражённо сжал кулак, оглядел собравшихся перед сценой людей ещё раз и картинно раскинул руки в стороны. — Представление скоро начнётся, дамы и господа, будьте терпеливы. — Он слышал оскорбления, бросаемые ему в лицо. Он знал, что эти жалкие приверженцы обыденности и нормальности никогда не осмелились бы сказать нечто подобное, если бы стояли напротив Джерома без поддержки человеческой массы, без защиты многоликости толпы. — Мы начнём, как только прибудут последние гости. Я не посмел бы начать без… — Джером, — послышался ровный, глубокий голос, усиленный микрофоном. Джером едва не подпрыгнул от восторга, глазами разыскивая обладателя этого голоса. Брюс стоял чуть в стороне от толпившихся людей, а подле него с ноги на ногу переминался его брат. Джером не стал сдерживать презрительную гримасу, дополненную кровожадной улыбкой, когда посмотрел на Джеремайю. — Брюси, дорогой, — искренне улыбнулся Джером, разглядывая его бледное, измученное лицо. Чёрная одежда оттеняла его бледность, но это не выглядело болезненно — скорее контрастно эстетично. — Я вижу ты привёл моего любимого брата. Тебе пришлось вести его силой? Он всегда был маленьким трусишкой. Брюс и бровью не повёл. Джерому нравилась его невозмутимость, на фоне которой Джером сиял особенно ярко. — Мы сумели прийти к соглашению, — последовал туманный ответ, и Джером вздохнул, внутри сгорая от самых разных чувств, от ненависти до возбуждения. Но не от страха. Он давно разучился бояться по-настоящему. — О? — Так собираешься убить нас или мы так и будет стоять здесь, тратя время всех этих милых людей? Джером засмеялся, почти испугавшись своего смеха. Он был таким… чистым. Смех шёл изнутри, сотрясал всё его тело, и Джером прикрыл рот рукой, пытаясь понять, почему смеяться было так… хорошо. Ему никогда не было так приятно во время смеха. Обычно он веселил его, возбуждал, вспенивал кровь, но не заставлял шевелиться что-то в животе, щекоча и посылая приятные импульсы. Он скучал по этому. Скучал по Брюсу и по тем эмоциям, что он умел вызывать у Джерома. — Поднимайся, мой любимый доброволец, — отсмеявшись, прохрипел Джером. За несколько дней ожоги успели немного зажить, и говорить было легче, но хрипотца осталась. — И прихвати с собой моего брата. Брюс передал микрофон Гордону, и Джером краем уха слушал условия Джимбо, всё своё внимание направив на Брюса и Джеремайю. Они тихо переговаривались друг с другом, пробираясь сквозь толпу. Брюс положил руку на предплечье его брата, и фамильярность этого жеста сказала Джерому то, что они явно близко познакомились за эти дни. Он почувствовал, как ненависть к брату сворачивается у него в животе, и поклялся себе, что Джеремайя не отнимет у него ещё и Брюса. Брюс уже знал все его худшие стороны. У Джеремайи не было козырей в рукаве, которые могли бы отвратить его от Джерома. Они поднялись на сцену, и Джером махнул рукой, приказывая надеть на Джеремайю ошейник с бомбой. Брюса он обхватил за плечи и придвинул ближе к себе, оттаскивая от приготовленного для него стула и точно такого же ошейника. Брюс недовольно вздохнул, но последовал за ним, послушно переставляя ноги, когда Джером двигал его в ту или иную сторону. — И что вы с Джимбо собираетесь предпринять? — склонившись к уху Брюса спросил Джером, обдавая кожу горячим дыханием и с восторгом наблюдая за лёгким, почти незаметным вздрагиванием, которое последовало за его вопросом. Он не был идиотом. Джером умел смотреть широко, глубоко мыслил и обладал незаурядным умом, поэтому понимал, что Джим Гордон никогда не позволил бы двум подросткам добровольно попасть в руки психопата без плана, который страховал бы их. — Спасти всех, кого ты собираешься убить. — В таком случае, тебя не нужно спасать, — крепче обнял его Джером, прижавшись к спине Брюса и положив подбородок ему на плечо. — Это напоминает мне нашу первую встречу. — Тогда я был от тебя в ужасе, — обескураживающе честно ответил Брюс, и Джером затаил дыхание, прижавшись своей щекой, покрытой бугристыми шрамами, к гладкой, холодной щеке Брюса. — Теперь ты пугаешь меня ещё больше. Потому что я узнал на что ты способен. — По тебе и не скажешь, — нахмурился Джером, опуская руку на грудь Брюса. Он прикрыл глаза, как никогда ярко чувствуя человека рядом с собой, мягкость его свитера и сумасшедший, быстрый стук сердца, который не соответствовал совершенно спокойному, почти безмятежному лицу. — Зачем я здесь, если ты не собираешься убить меня? — спросил Брюс. Джером заметил, как Джеремайя наблюдал за ними, широко раскрыв глаза, в которых плескался ужас и нечто совершенно неуместное и тёмное. Джером видел в его глазах ревность. И он ухмыльнулся, запуская руку в волосы Брюса к его вящему недовольству, и обхватив его талию свободной рукой. — Просто захотел тебя увидеть, — сказал он громче, чтобы Джеремайя услышал. Брюс покосился на него, подозрительно сощурив глаза, и Джером неохотно отстранился, понимая, что не может всё представление простоять вот так, наслаждаясь возможностью касаться безупречной кожи и мягких волос, которые теперь потеряли свою идеальную укладку. — Достаточно одного плохого дня, чтобы самый здравомыслящий в мире человек сошел с ума. Это и разделяет меня и весь остальной мир. Один плохой день, — громко выкрикнул он, с сожалением надевая на несопротивляющегося Брюса ошейник. — Он пустой, — зачем-то прошептал Джером, когда защёлкивал металлическую застёжку на его шее. — Здесь нет взрывчатки. — Но в остальных есть, — сжал губы Брюс, оглядываясь на Джеремайю и мэра. Джером пожал плечами, широко ухмыльнувшись. — Они заслуживают смерти. Брюс не успел ответить. Джером толкнул его на стул, стоящий в центре, и склонился, наконец, к своему брату, тихо посмеиваясь на его очевидный ужас. Он хотел насладиться своей местью.