***
Вечером этого же тяжелого дня еще на подъезде к своему дому Эбигейл увидела машину Чарльза, стоящую на парковке. Память говорила, что они не договаривались о том, что тот заедет сегодня. Стоило только девушке переступить порог, как первое, что она услышала от дворецкого, было: — В гостиной Вас ждёт мистер Магнуссен. Он же Ваш отец, и… и не было распоряжений о том, что его не стоит впускать, когда Вас нет дома, ещё господин очень настаивал, что дождётся Вас здесь, — Кристофер ответил на немой вопрос Эбигейл о том, что отец здесь делает в её отсутствие. Дворецкий так давно работал на Магнуссенов, что без труда понимал даже ещё не заданные вслух вопросы. Хозяйка дома проигнорировала объяснения помощника по дому, молча двинувшись в сторону гостиной. Чарльз сидел лицом ко входу, что помешало его дочери закатить глаза при виде того, как он вольготно раскинулся в одном из кресел: почему-то сейчас его присутствие только раздражало. — Здравствуй, дочь, — сухо произнес бизнесмен. — Здравствуй, отец. Я, конечно, рада тебя видеть, но почему не предупредил о том, что заедешь? ̶ парировала генеральный директор его холдинга, по совпадению имеющая с ним кровные узы, закрывая за собой дверь, предчувствуя, что разговор будет не из приятных. — Спонтанно получилось, не хотел тебя отвлекать от работы звонками, — мужчина явно лгал. — Ну, раз уж я зашёл, то, может, расскажешь о том, почему ты ужинаешь с Холмсом? — Чарльз никогда не переходил на повышенные тона: чем больше он был напряжён, тем тише и спокойнее становился голос. — Тогда потрудись объяснить, откуда ты знаешь об этом? Следишь за родной дочерью? — Эбигейл подошла к окну и открыла его, чтобы хотя бы так остудить вновь рвущиеся наружу эмоции, которые она годами успешно держала под замком. — Ты слишком плохого мнения обо мне, — Чарльз поднял ладони к груди, капитулируя. — В ресторане за соседним столом с вами сидел мой знакомый, который, увидев вас, проболтался, хотя хотел лишь порадоваться, что, по его мнению, ты «ухватила очень жирную и приличную партию». Тоже мне «приличная партия», ты в состоянии найти себе кого-то получше, чем эта бездушная рептилия, желающая избавиться от твоего отца, — прыснул мужчина, встав с кресла и сжав руками его спинку. «Ты много лет не имеешь ни малейшего понятия о том, какого на самом деле я о тебе мнения», — ухмыльнулась про себя девушка, разжигая дрова в камине, чтобы выиграть время на обдумывание ситуации. Когда огонь наконец приятно и успокаивающе затрещал, она продолжила диалог. — Даже если и так. Как-то внезапно в двадцать девять лет тебя вдруг начала настолько волновать моя личная жизнь, что ты, отложив всё свои дела, примчался сюда. Что-то тут явно не так, папочка. — Холмс копает на меня вместе со своим детективом средней руки Шерлоком и его псом по имени Джон, которого младший из Холмсов подобрал раненого после войны, чтобы выглядеть на его фоне лучше, но как-то слишком привязался к нему. Поэтому я не хочу, чтобы ты связывалась с их семейкой, — Чарльз скорее подплыл, чем подошёл к Эбигейл, мягко положа ладони ей на плечи. — Я в состоянии сама разобраться, с кем и где мне проводить время или, как ты говоришь, «связываться». Или ты думаешь, что холдингом я могу успешно управлять, а личной жизнью нет? — девушка убрала от себя руки отца, которые делали её мягче, успокаивая вовсю бушевавшие эмоции еще минуту назад. Этот жест дался ей нелегко: маленькая, наивная девочка внутри любила и принимала его всем сердцем, тянулась к нему, что не всегда можно сказать о взрослой Эбигейл. Это именно взрослая Эбигейл отстранилась сейчас от Чарльза и отвернулась к камину, в котором играли языки пламени, освещая силуэты стоящих в комнате людей. Магнуссен-старший так и остался стоять у окна, девушка же устало опустилась в кресло. Каждый задумался о чём-то своём, пока тени от огня играли между собой в догонялки, скача по стенам комнаты и мебели. На несколько минут в воздухе повисла звенящая тишина, казалось, что даже дрова перестали издавать треск от соприкосновения с огнём. — Я всё еще против твоего общения с этим человеком, Эбигейл, — продолжил мужчина. — Тебе придется принять тот факт, что мне совершенно всё равно на твои наставления, папа! Не влезай туда, куда тебя не просили, — в отличие от родителя девушка не обладала полностью безэмоциональным характером, поэтому Эбигейл хлопнула руками по подлокотникам своего кресла, вскочила и за несколько шагов добралась до двери. — У меня утром самолет, а сумки еще не собраны, Кристофер тебя проводит. Хорошей дороги, — следом за этой фразой она громко закрыла дверь, оставив Чарльза в одиночестве, давая понять, что разговор окончен, не оставляя мужчине даже шанса вставить хоть предложение. Магнуссен-старший давно смирился с манерой дочери хлопать дверью и уходить, как будто она коренная англичанка в шестом поколении, а не наполовину датчанка: всё же место, в котором ребёнок воспитывался, накладывает больший отпечаток, нежели гены. Мужчине пришлось буквально выбежать в коридор, чтобы не дать девушке успеть подняться по лестнице. Распахнув дверь из гостиной, он чуть было не задел дворецкого, который направлялся как раз к нему. — Мистер Магнуссен, ваша машина… — Кристофер не успел закончить фразу, Чарльз остановил его одним взмахом ладони, давая понять, что сейчас дворецкому стоит исчезнуть. — Эбигейл, я не закончил! Моя дочь не может общаться с моим врагом, ты же даже представить себе не можешь, кто такой на самом деле Майкрофт Холмс, — он догнал наследницу на втором этаже. Имя Майкрофта звучало из его уст с особым пренебрежением. — Сейчас важно то, что я могу представить, кто ты такой, — Эбигейл тяжело далось это предложение, мешал внезапно возникший ком в горле. — Уезжай. Я не хочу продолжать этот разговор, — девушка остановила отца одним взмахом ладони. «Да и объяснять, что мы не общаемся с Холмсами, тоже желания нет», — добавила про себя девушка. Чарльз, увидев эмоциональное состояние дочери, не стал больше возражать и, не сказав ни слова, покинул Hampstead. Раздался щелчок, говорящий о закрытии двери в спальню хозяйки дома. Эбигейл спиной прислонилась к стене, глядя перед собой, сфокусировала взгляд на закатном солнце, которое было изображено на подлиннике картины Фредерика Эдвина Чёрча «Котопахи». Взгляд был настолько отрешенным, что со стороны казалось, будто девушка сейчас мысленно гуляет вдоль лесного водопада или плавает в озере, изображённом на полотне. Она и сама не поняла, куда пропало её сознание, выпавшее из реальности на почти двадцать минут. Вернувшись из небольшого забвения, Эбигейл сконцентрировалась на своих ощущениях: апатия, усталость, раздражение на отца за то, что тот полез в её личную жизнь — пусть даже у них с Холмсом ничего не было и нет — и желание поскорее оказаться в Париже.***
Шесть утра. Серебристый автомобиль неспешно ехал по территории аэропорта к участку, где парковались частные самолёты. Найдя нужный авиалайнер, Логан мягко остановил машину. На трапе девушку встретил небольшой экипаж: пилот и стюардесса. Лететь нужно было столько же, сколько заняла утренняя дорога до аэропорта — чуть больше часа. Спать или занимать какой-то деятельностью мозг не хотелось, поэтому Магнуссен-младшая устроила себе час тишины, сидя под пледом с чаем и наблюдая за облаками. Её позабавило осознание того, что детская, наивная мечта потрогать мягкое, пушистое облако, засунуть в него руку, ощутить приятные прикосновения на коже с годами не исчезла, а всё еще весьма уверенно держалась в подсознании. Лайнер коснулся парижской земли. Эбигейл с облегчением обмякла в кресле, представляя себе целых три дня без телефонных звонков, документов и совещаний — легкая улыбка сама появилась на губах. Агата позаботилась, чтобы по прилёте начальницу ждал арендованный автомобиль на её имя. Мисс Магнуссен заселилась в номер, с балкона которого, казалось, можно рукой дотянуться до Эйфелевой башни. Владелец отеля не пожалел финансов на хороший стеклопакет с шумоизоляцией в каждом номере, поэтому расположение в центре и шумные туристы на улочках не мешали гостям Four Seasons George V Paris наслаждаться ещё и тишиной. В буквальном смысле упав на огромную, шикарную кровать в ожидании доставки багажа, девушка набрала сообщение: Агата, купите один билет в оперу Гарнье на завтра. Постановка «Призрак оперы». Ответ пришёл раньше, чем портье с чемоданом. В сообщение было сказано, что достать билет в оперу нереально, всё было давно продано. Эбигейл высказала свою позицию незамедлительно: Решите эту проблему любыми законными способами. Первые полдня девушка потратила на разбор вещей, джакузи, который так кстати был установлен в ванной комнате, вторые же решила посвятить покупке вещей для выхода в свет. Желание пойти в Гарнье пришло так же внезапно, как и полететь во Францию: достаточно было увидеть афиши по всему городу о том, что Гарнье ставит знаменитую оперу. В чемодане ничего подходящего не нашлось, поэтому пришлось отправиться на шоппинг. Мисс Магнуссен приехала прямиком на улицу Сен-Оноре — место воплощения парижского шика, именно здесь расположены лучшие модные магазины именитых кутюрье. Улица пестрила вывесками с такими узнаваемыми названиями, как Gucci, Roberto Cavalli, Escada, John Galliano. Выбор молодой особы пал на классику — Balmain. Не без помощи консультантов, которые в таких магазинах обхаживают тебя как могут, чтобы человек оставил как можно более крупную сумму в их кассе, она выбрала себе черное коктейльное платье длины миди, открывавшее острые, выделяющиеся ключицы и лебединую шею, к нему — такие же черные лодочки на высоком каблуке и компактный серебристый клатч. Крутясь перед зеркалом в примерочной, не обращая внимание на голос совсем юной двадцатилетней девочки, которая всё нахваливала образ, вкус и красоту потенциальной покупательницы, Эбигейл мысленно представила, какие украшения из тех, что лежат в номере, подойдут для такого случая. Выбор пал на колье, чтобы подчеркнуть изящность шеи, и браслет, чтобы сделать акцент на тонкости и элегантности женского запястья. «Только белое золото, желтое или розовое испортят весь образ, белое же подойдет к клатчу и лишний раз подчеркнет черный цвет», — решила про себя девушка. Пока Магнуссен-младшая ждала на кассе, чтобы её покупки упаковали, телефон принял новое сообщение: Билет в ложу высылаю на Вашу почту. Постановка в восемь вечера. Агата. Остаток первого Парижского дня прошел за прогулкой по старинным улицам города. Эбигейл впервые за долгое время задумалась над тем, что ходит пешком очень мало, поэтому, переодевшись в удобный городской стиль, отправилась на своих двоих осматривать окрестности. Первое, куда она пришла, была улица Абревуар — это красивая улица с затейливым маршрутом не раз становилась героиней кинолент, снятых в Париже. Потом «встретилась» с писателем и драматургом Марселем Эме, чей памятник проходит через стену на одной из площадей. Подышала свежим воздухом и насладилась природой живописного сквера Вер Галлан. Вдохновившись городскими видами, попутно наслаждаясь звуками тишины от телефона, который весь день молчал — видимо, тоже был в отпуске — девушка вернулась в центр города, где находится деревня Сен-Поль, здесь Эбигейл посмотрела на старинные готические сооружения и вспомнила уроки истории. Вечером ступни начали болеть, а мышцы намекать на то, что завтра будет тяжело даже пошевелиться с непривычки, но она не стала сразу возвращаться в отель, а поужинала в одном из кафе деревеньки, сидя у окна и наблюдая за размеренными местными жителями и суетливыми туристами, спешащими за один день посмотреть как можно больше.***
Следующий день Магнуссен-младшая посвятила исключительно культурному развитию, ведь не случайно Париж называют культурной столицей Европы. Она посмотрела выставку лучших образцов восточного и европейского искусства, а также работ известных французских скульпторов, представленных в Лувре. Эбигейл обожала живопись, поэтому просто не смогла пройти мимо галереи Жё-де-Пом, где в это время года выставляют полотна современных художников. Преступлением было бы не учесть тот факт, что когда-то город окружало кольцо монастырей, а монахи, жившие там, владели участками земли, засаженными виноградниками, их вино доставляли не только к королевскому двору, но и к столу аристократических семей. Так же, как живопись, девушка ценила вино и разбиралась в нём, что привело её в музей, посвященный этому напитку. Машина позволяла быстро перемещаться по городу и уже к пяти часам дня успеть вернуться в номер, чтобы приготовиться к выходу в светское общество Франции. Предстоящая опера обещала принять большое количество людей, причисляемых к европейской элите, поэтому выглядеть нужно было соответствующе. Здание оперы — роскошный, изысканный дворец, сочетающий разные стили и элементы барокко, готики, архитектуры эпохи Возрождения. Фасад и купол украшали несколько скульптур, эффектно смотрелись бронзовые изваяния греческих богов, между мраморными колоннами были расположены бюсты знаменитых музыкантов. Эбигейл, как ценитель искусства, могла бы потратить несколько часов для того, чтобы просто рассматривать Гарнье, но сейчас она здесь не за этим. В фойе было много людей, одетых в дорогие ткани, каждый соблюдал дресс-код мероприятия. Никого не зная, девушка не собиралась тратить время за беседами, поэтому почти сразу двинулась в сторону входа в свою ложу. Одновременно с первым звонком Эбигейл зашла в театральный зал. В оформлении главной достопримечательности театра использовались красный бархат, оббивающий кресла, сусальное золото, мрамор, лепнина. К внешнему великолепию прилагалась превосходная акустика. Магнуссен-младшая расположилась на своём месте, откуда открывался великолепный вид на сцену и разворачивающееся действо. Опера завораживала так, что оторваться было невозможно, и одновременно с этим успокаивала душевное состояние. Она была здесь и сейчас, проживала жизнь других героев, мысленно оставляя свои проблемы. Эбигейл вообще не думала ни о какой работе или личных переживаниях ровно с того момента, как её нога ступила на борт личного самолёта в Лондоне. Раздался звонок, означающий конец первого акта и начало антракта. Девушка вышла в просторное светлое фойе, предназначенное для прогулок и общения публики, с целью взять бокал шампанского прямиком из региона Шампань. Подняв бокал с золотистого цвета содержимым, до того, как она успела сделать глоток, на долю секунды Эбигейл показалось, что в толпе мелькнул знакомый зонт-трость. Вернув взгляд в ту сторону, где показался знакомый предмет, догадка подтвердилась: рядом с премьер-министром Франции стоял неожиданно появившийся здесь Майкрофт Холмс. На нём был надет элегантный чёрный смокинг. Он ещё не заметил Магнуссен-младшую, слишком уж был увлечён беседой с политиком. Девушка прогуливалась по залу, иногда отпивая шампанское, любовалась интерьером, увлеклась изучением мозаики на потолке, которой было выложено изображение детей, играющих на музыкальных инструментах, танцоров и музыкантов. Она вроде следила за обстановкой вокруг, обходила разговаривающих между собой людей, которые ей встречались на пути, но так казалось, до того момента, пока носком своих чёрных лодочек случайно не ударила по ноге какого-то мужчину, стоявшего за спиной. Он, почувствовав, что его задели, повернулся, Эбигейл подняла взгляд, чтобы извиниться, а этим мужчиной оказался старший из знакомых ей Холмсов. На лице англичанина появилось удивление, он первый раз за вечер заметил свою знакомую. — Здравствуйте, мистер Холмс, прошу прощения, я увлеклась изображением лиры и имела неосторожность столкнуться с Вами, — девушка изобразила извинительную улыбку. — Эбигейл? Добрый вечер, неожиданно встретиться в другой стране, пусть и соседней с нашей, — джентльмен, кажется, искренне улыбнулся. — Как ваши туфли? Не сломали каблук? — Благодарю за беспокойство, всё в порядке. Не буду Вас задерживать, Майкрофт, не хочу заставлять вашу спутницу волноваться. — Я здесь один. Что же ваш спутник? — парировал Холмс с легкой иронией во взгляде. — У меня небольшой отпуск, даже телефоном не пользуюсь, поэтому я тоже одна. Вы любите оперу, мистер Холмс? — девушке показалось, что она испытала облегчение, услышав, что Майкрофта не сопровождала женщина, но она отмахнулась от этого ощущения. — Люблю, особенно когда её можно совместить с важными рабочими делами, — взгляд мужчины скользнул вниз по шее стоявшей перед ним леди, на несколько мгновений задержав взгляд на ключицах, которые так удачно подчеркивал фигурный вырез чёрного коктейльного платья. — Что Вы думаете о первом акте, Эбигейл? — вернув свой взгляд к глазам девушки, поинтересовался политик. — Оценивать художественную значимость мюзикла Уэббера, тридцать лет идущего с бесперебойными аншлагами на всех основных площадках от Вест-Энда до Бродвея — как рецензировать любую классику, значение имеет только степень подобия оригиналу, который и является эталоном. В этом смысле команда постановщиков — непревзойденные мастера: степная хореография, мерный ритм, картинные мизансцены и, главное, невероятно роскошные драпированные занавесы — всё миллиметр в миллиметр как на премьере в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году. — Мисс Магнуссен, степень того, как Вы разбираетесь в искусстве, достойна уважения. — слегка наклонив голову в знак признания, ответил Майкрофт. — В моей ложе кроме меня никого нет, возможно, Вы не откажете в том, чтобы досмотреть постановку в моей компании? — Не откажу, мистер Холмс, — девушка улыбнулась и отдала пустой бокал проходящему мимо официанту. — Прошу, — мужчина уверенно подставил Эбигейл свой локоть, приглашая взять его под руку. Эбигейл взяла Майкрофта за локоть, стараясь не слишком к нему прижиматься, чтобы не влезать в личное пространство: Холмс не был похож на человека, которому бы такое понравилось. В ложе они оба были увлечены просмотром, да и разговоры во время того, как на сцене разворачивается действие, считается жутким моветоном. Мюзикл закончился, зрители стали расходиться, делясь впечатлениями от просмотра или обсуждая игру любимых актёров. Эбигейл шла, аккуратно держа Майкрофта за локоть, увлечённо рассказывая о художественной выставке современников, которую ей удалось посетить. Эрудированность Холмса позволяла ему спокойно поддерживать разговор на любую тему. Отдых настолько поглотил Магнуссен-младшую, что, только когда на площади перед оперой прохладный воздух прошелся по её лицу, она наконец начала анализировать, ведь в Лондоне они не были с ним добрыми друзьями, а здесь и сейчас вели себя совершенно непринужденно, просто как мужчина и женщина, вышедшие на совместный променад. Из-за этого возникло молчание, затянувшееся на довольно большой промежуток времени, но никто не мог найти слов, чтобы попрощаться и разъехаться по своим отелям. — Майкрофт, я так и не спросила, зачем Вы прилетели в Париж? Вряд ли только ради Призрака в опере, — проговорила Эбигейл, мысленно огрызаясь внутреннему голосу, что она сейчас вовсе не тянет время. — Посещение Гарнье — это знак поддержания дипломатических отношений с Францией, ведь, как Вы могли заметить, среди публики были несколько министров. — Оказывается, служба для Её Величество может быть весьма увлекательной. Благодарю за приятную компанию и интересную беседу, мистер Холмс, но мне пора возвращаться. — Я довезу Вас, Эбигейл. Где Вы остановились? — переложив зонт с одной руки в другую, поинтересовался англичанин. — Не стоит, я приехала на своей машине, не бросать же её на парковке, — пыталась вежливо отказаться девушка. — Это не проблема. Я тоже увлекаюсь автомобильной ездой, сяду за руль сам, а мой водитель привезет ваш транспорт к отелю, — Майкрофт весь вечер не переставал говорить галантно-вежливым тоном. — Я остановилась в Four Seasons George V Paris, — мысленно она напоминала себе, что это всё лишь английская аристократическая вежливость. Даже в другой стране серый кардинал Англии не мог себе позволить передвигаться на чём-то простом без бронированных окон. Девушка вообще не могла соединить имя Майкрофта Холмса и какие-то простые обыденные вещи: просто отпуск, просто дом, просто машина, просто работа, простая беззаботная, ничем не обремененная жизнь, как у девяноста процентов людей. Дорога прошла в разговоре о культуре и менталитете французов и сравнении их с англичанами. Автомобиль остановился перед главным входом в гостиницу. Так как водитель Холмса-старшего отстал где-то сзади, мужчине пришлось самому выходить, чтобы протянуть Эбигейл руку. Его педантичная любовь к соблюдению этикета просто не могла позволить поступить по-другому. Портье забрал ключи от машины, а они зашли в фойе. — Майкрофт, не стоило так беспокоиться и провожать меня практически до самого номера, — сжимая двумя руками перед собой клатч, сказала мисс Магнуссен. — На самом деле, я намерен подняться к себе, — его улыбка в этот момент казалась не самой приятной: то ли падающий с потолка свет её портил, то ли действительно она такой и была. В голосе же проскочили нотки колкости, которые, как бы между строк, давали девушке понять, что она слишком много о себе думает. — Вы не упоминали, что остановились здесь же, мистер Холмс, — с безразличием проигнорировав подтекст, оставленный между строк, ответила Магнуссен-младшая. — Не стал говорить то, о чём меня не спрашивали. Прошу прощения. — Холмс потянулся к телефону во внутреннем кармане пиджака, на который только что пришло сообщение, помешавшее им договорить. На экране высветилось: Лорд Смолвуд наложил на себя руки. Англичанин несколько раз покрутил зонт в левой руке, давая себе время обдумать то, что ему только что сообщили. — Мистер Смолвуд совершил самоубийство. Как не вовремя, я планировал провести в Париже еще несколько дней, — с досадой в голосе произнес Майкрофт. Он посчитал нужным поделиться последней новостью с девушкой, которая тоже была к этому причастна. — Действительно жаль, это обстоятельство портит мне отпуск. Придется возвращаться в Лондон раньше запланированного времени, — это было не первое и, вероятно, не последнее такого рода последствие того, что она опубликовывала какие-то материалы по просьбе Чарльза. Последние несколько лет Эбигейл перестала в такие моменты испытывать муки совести, ведь, если быть откровенной до конца, эти статьи обеспечивали всему холдингу известность и были частью пиар-компании. — Прошу меня простить, Эбигейл, вынужден заняться работой, — слегка наклонив голову в прощании, Майкрофт Холмс ушёл восвояси, покачивая в руке свой аксессуар так, как будто этот жест помогал ему думать.