phantom

Намджун получил смс полчаса назад. Он ждет его. Ждёт свой вердикт, который и так был отложен на слишком долгое время. Сейчас придет Джин — и Намджун останется совсем один. Снова. Но, безусловно, в этот раз заслуженно. Намджун приканчивает вторую стопку, когда Джин наконец приходит. Видеть его настолько подавленным и измученным — ужасно. Но винить кого-то, кроме себя, бесполезно. «Полюбуйся, что ты сделал своими руками», — шепчет совесть. И наверное, Намджун все же не виноват в том, как жестоко эти самые руки — с зажатым в них самым светлым и ценным — были сломаны до Джина, не Джином. Но внутреннему голосу плевать. И в общем-то Намджун с ним согласен. Не нужно было начинать то, что заранее обречено на провал. Он не имел право на это. Но назад теперь не вернуться, все шансы упущены, все возможности захоронены так глубоко, что не достать при всем желании. — Я правда думал, что у нас получится, — первым начинает Джин. За этим и ехал. Разобраться, поговорить. Поставить точку, все верно. — Я старался, Намджун, за нас двоих, и ты действительно иногда казался счастливым… — его голос ломается. — Я думал, у нас получится, — задушенно повторяет он. Как будто это единственная фраза, на которую его хватает. Намджуну сказать в свое оправдание нечего. Уважаемый судья, огласите приговор. Виновен по всем статьям. «Казался» тут ключевое слово. Потому что по факту не был. — Я тоже, — наконец отвечает он. — Если бы ты только знал, как сильно я хотел в это верить. Намджуну хочется подойти ближе и хотя бы взять ладони Джина в свои, но так сделает только хуже. Да и Джин больше не подпустит. Он и так ждал до последнего. Намджун ненавидит себя за то, что не делал шагов навстречу. Но он не мог, намертво скованный, застывший в своём отчаянии. — Мне тяжело, мне с тобой тяжелей с каждым днем, и у меня не осталось сил тащить обоих, не осталось, Джун, совсем, правда. Намджун бы сейчас отдал многое, чтобы не видеть слез в этих глазах. Вина выпускает все — кажется, их не сотни, их миллионы — свои шипы, до единого, и с упоением рвет его на части. — И не надо, слышишь? — он все-таки делает полшага вперёд, но Джин тормозит его вскинутой ладонью. — Ты должен идти дальше… — голос падает до шепота. — Прости, что задержал тебя так надолго. Джин рваным движением стирает слезу и усмехается. — Ты же даже не попросишь остаться, не правда ли? Самый прекрасный, самый чудесный, самый заботливый Джин все понимает. Но каким бы «самым» он ни был — он другой. Намджун улыбается ему ломано и горько, от этой горечи задыхаясь. — Прости, родной. Джину больно, Намджун слишком отчётливо видит это в его глазах. Он не думает, что сможет простить себя вообще хоть когда-нибудь. — Для такой красивой улыбки — у тебя слишком холодное сердце. «У него тоже», — думает Намджун, но благоразумно оставляет это неозвученным. Видит бог, он не хотел становиться таким, только не с Джином, и это хорошо, что тот сейчас уйдёт. Чтобы однажды не превратиться точно в такого же, как он теперь. Намджун пытался — снова, и снова, и снова. Пытался любить его так сильно, как никого другого. Пытался, пока в этом обмане себя почти не потерял. Без Джина его сердце околеет совсем, Намджун знает, но так будет правильно. Он не смог бы, больше не смог бы сказать заветное «я тебя люблю», однажды подаренное совсем другому человеку. И им же растоптанное. Только тлеющие обломки этих чувств до сих пор так больно жгут сердце, что хочется вытащить его из грудины и вышвырнуть в пропасть, в бездну, в пекло, только чтобы оно перестало выть так яростно и отчаянно. — Мне очень, очень жаль. Если сможешь — поверь мне хотя бы в этом. Джин не отвечает. Только качает головой и уходит, все-таки хлопнув дверью. Намджун доходит до кресла и валится в него старой, разорванной и забытой в подворотне игрушкой. Пытается успокоить загнанное дыхание. Но такое же загнанное сердце кровоточит с новой силой. Он не кидается вслед за Джином, он не будет больше ему писать, звонить, чтобы попросить вернуться. Хватит мучить и его, и себя, занимаясь безжалостным самообманом. Джин не тот-не тот-не тот, кто смог бы вылечить все его чудовищные раны. Намджун наливает третью, выпивает залпом и борется с желанием швырнуть стакан о стену. Он отставляет его на столик, откидывает голову на спинку кресла и прикрывает глаза. Он устал. Быть разбитым. Причинять боль кому-то еще. И так сильно болеть другим человеком. Он просто надеется, что станет легче хоть на йоту до того, как он сломается окончательно.