phantom

Ночной холод действует отрезвляюще, помогает горящему будто в центре самого дикого пламени телу. Юнги идёт, с трудом переставляя ноги, но на лице застывает улыбка, несмотря на глубокую царапину на носу и кровь в уголке рта. О, Юнги в курсе, как она называется. Безумная. Ему не раз доводилось слышать, что он псих. Разве что плевать. — Юнги? — голос, который не узнать невозможно. Улыбка исчезает сразу же. Они не должны были сегодня встретиться, тем более так. Но, наверное, это и есть ад Юнги, хотя он к чёртовой матери запутался в гребаных кругах. Может, он идёт по спирали, а дно — всего лишь иллюзия? Очень интересно. Юнги медленно поворачивается. Будет сложно сказать «это не я» и не выглядеть тем самым пресловутым психом. Или Намджун подумает, что ему все-таки отшибли мозги, и запрет в больницу. Ничего из этого Юнги не нужно. — Привет, Джун, — говорит он, когда полностью поворачивается лицом. К сожалению, фонари не позволяют спрятать последствия ночного времяпрепровождения. — Боже, Юнги, — в голосе Намджуна смешивается столько обеспокоенности и тревоги, что Юнги хочется вернуться туда, откуда только что пришел. — Ну почему?.. Дальше не говорит. Почему ты опять подрался? Почему ты продолжаешь делать это? Почему ты участвуешь в подпольных боях? Почему ты вмешиваешься во все пьяные драки? Почему ты поступаешь так с собой, Юнги? Но Юнги это слышал уже больше сотни раз, и вопрос со временем стал совсем коротким. Правда остался таким же чертовски ёмким. Юнги пожимает плечами, мол, ну вот такой я. Вот такая моя жизнь, Джун, уж извини, если не нравится. И Юнги думается, что Намджуну однажды надоест, и он уйдёт. Ему даже любопытно, от чего он загнется быстрее — если Намджун так же продолжит быть рядом или если все же исчезнет из его жизни. Заебись задачки, конечно. Намджун смотрит осуждающе. Хоть и пытается это прятать, но Юнги видит. Он молчит в ответ. Тут как в гребаных фильмах, один в один — «все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде». И Судья стоит напротив сейчас. Самый надёжный, самый справедливый и самый жестокий во всей ебаной галактике, хотя даже вряд ли знает об этом. Но знает Юнги. И этого достаточно, чтобы держать рот на замке. Намджуну не понять, а у Юнги не получится объяснить, каково это, когда адреналин практически взрывает вены, мышца в груди колотится, словно живая, и от этого слишком приятно кружится голова. Когда до мяса сдираешь костяшки о чужую кожу, заглушая физической все остальное. Когда волной накрывает бешеная эйфория. Когда все тело захлествает только одно — чистейшая ярость, а после наступает то, ради чего все затевается. Тишина. Тишина в голове. Намджун понять не сможет. Он качает головой, тяжело вздыхает и подходит, останавливаясь совсем близко. Юнги бы убежал, если бы ноги достаточно держали его. Или если бы Намджун не имел над ним такую власть. Или если бы Юнги не хотелось до саднящих легких надышаться им. Намджун протягивает руку и аккуратно, бережно, и — господи, хватит разрушать меня, слышишь? — нежно касается большим пальцем губы. Юнги жмурит глаза, но не потому, что больно. Точнее, больно — но не там. — У тебя разбита губа, — роняет шёпотом, как будто Юнги не знает. «У меня разбито сердце, Джун», — хочется ему сказать. Но он только дергает головой, обрывая прикосновение. Потому что для Намджуна — это просто оно, вот такое — обыкновенное, может, сочувствующее, но ни черта не значащее. А для Юнги — это каждый раз апокалипсис, по итогу которого он всегда остаётся мертвецом с открытыми глазами. Никаких супергероев тут ждать не стоит. Никаких счастливых финалов и чудесных исцелений. Никто никого не спасёт. — Идём, — говорит вдруг Намджун, осторожно хватает за запястье и тянет за собой. — Надо обработать, до меня идти две минуты. «До тебя — две вечности», — думает Юнги. Если не больше. Послушать и пойти за ним, значит, остаться один на один в знакомой до каждой трещинки на плитке тесной ванной, значит, плавиться от тепла его тела, значит, ощущать на своем лице его дыхание, пока он орудует ватой с перекисью. И не перекись будет жечь. Нет. Юнги это не нужно, хватит с него этих ебаных изощренных пыток. Он выдергивает свою руку. Плечо тут же простреливает колющей, но Юнги даже не морщится. Бывало и хуже, в самом-то деле. — Не надо. Намджун сразу оборачивается, хмурит брови. — Я же твой лучший друг, Юнги. Позволь помочь. И в этом, блять, вся беда — эти два предложения несовместимы. Ни под каким углом, ни под каким градусом. Ни в каком времени. Никак. И сам себе Юнги тоже помочь не может. Намджун все внутри превратил в свалку, усеянную стеклом, гранитной крошкой и искореженной, ржавеющей арматурой. Пусть никогда и не хотел этого. — Иди домой, Джун, пожалуйста, иди домой. Юнги готов умолять, потому что не выдерживает. Ему нельзя рядом с Намджуном — у него отключаются тормоза. Ему нельзя хотеть впечатать его в себя. Ему нельзя хотеть поцеловать его. Ему ни черта нельзя. Намджун смотрит тяжело, ещё сомневается, но Юнги уже знает, что выиграл. Хотя бы, блять, здесь. В игре «соври или сдохни» ему равных нет. — Я буду в порядке, — кидает контрольным Юнги. Он не будет. Намджун снова вздыхает. — Если что, звони, ладно? Он не позвонит. — Да уж выживу как-нибудь, господи, — за тупой шуткой Юнги прячет надрыв. Потому что в каждой шутке… Он не выживет. Юнги смотрит, пока Намджун не скрывается за углом, и потом наконец падает на колени, его подкашивает сразу всё — и встреча, и травмы. И он опять не знает, что сильнее. Хочется вдохнуть полной грудью и закричать, но он не может — ребро где-то справа точно больше не является целым. Его пробивает на совсем не уместный и явно не очень здоровый смех, но он не может и этого. Юнги с трудом подавляет нервные смешки, запрокидывая голову к небу. Ему нужно отдохнуть, наверное. Наверное, он просто вымотан. Наверное, сон принесёт облегчение. Врать самому себе — тоже надо уметь. Пара осторожных вдохов. Порядок. Надо просто добраться до дома, чтобы закинуться обезболом. Или чем-нибудь покрепче, чтобы ебаные чувства заткнулись хоть на один миг. Юнги сидит так, потеряв счет времени, и банально пытается дышать, параллельно пытаясь понять, для чего вообще это делает. И одно, и другое выходит крайне хреново. Когда руки становятся ледяными, а ноги начинают уже затекать, Юнги со стоном поднимается и тащится вдоль дороги в направлении своего дома. Не так уж все и плохо. Может быть, завтра в очередной драке ему наконец просто свернут шею. И тогда больше не будет больно.