phantom

Музыка кажется слишком громкой, как и свет — слишком ярким. И в целом он чувствует себя тут совершенно лишним и не на своём месте, хотя в доме нет ни одного человека, которого он бы не знал. Дело в усталости, точно — оправдывает себя и в сотый раз за вечер цепляет улыбку, чтобы никому не портить веселье. Наверное, стоило все же остаться у себя, думает Чонгук, бесцельно ошиваясь между пьющими и танцующими людьми. Их немного — только парни из группы и максимум с десяток человек из команды. Не хватает только хозяина дома. Тэхён любезно предложил встретиться всем у него и отметить успешно прошедший последний концерт в этом месяце. Он с утра завёз ключи Намджуну и сказал ни в чем себе не отказывать, предупредив, что задержится. Может, именно это подтолкнуло Чонгука к тому, чтобы согласиться — можно побыть со всеми, не придумывая очередных, уже кажущихся подозрительными отговорок, и ускользнуть, когда Тэхён появится. Хотя не то чтобы это было менее подозрительно. У Чонгука привычка уже в костях обосновалась — избегать его любой ценой. Так легче. Так не надо сдерживать цунами в грудине, так можно улыбаться чуть искренней, без вероятности сорваться во что-то похожее на истерику. И давиться ревностью, права на существование не имеющей, тоже не надо. Так проще. Потому что Тэхён и без того везде, что расшатывает каждый уродливо оголенный нерв. Впрочем, все складывается прекрасно — Тэхёна нет ни в десять вечера, ни в двенадцать ночи. Но все равно дышится хреново — даже стены давят, напоминая о том, кто здесь живёт, просто фактом своего наличия. Ну или Чонгук просто сходит с ума. Он не удивился бы вообще ни разу, даже бровью не повёл, если бы к нему внезапно из ниоткуда свалился доктор и сказал: «Ты псих, Чонгук, вот твой диагноз». Хотя тут бы он поспорил: его диагноз — всего один человек, а все остальное — просто вытекающие последствия. Которые расхлебывать уже не хватает сил. Чонгук пытается отвлекаться, присматривает за остальными, несмотря на то, что буквально все они здесь его старше. Он не пьёт сам, ведь завтра тренировка, и ему не хочется чувствовать себя овощем. А потом постепенно становится тихо — кто-то уезжает домой, кто-то остаётся на ночь в гостевых комнатах. И Чонгук оказывается один на один со своими мыслями, от которых весь вечер упорно и безуспешно бежал. Он не спит уже вторые сутки, но сон не приходит все равно, поэтому Чонгук продолжает тенью шататься по комнатам, но теперь с определенной целью — по возможности минимизируя шум, он методично убирает последствия тусовки. Это выбросить, это вытереть, это помыть — жаль, что с чувствами нельзя так же просто, — и не думать-не думать-не думать о том, где и с кем сейчас Тэхён. «Не касается, это тебя не касается, хватит», — пытается убедить сам себя и терпит крах. Как и всегда. Он обнаруживает себя на кухне в три часа ночи, уставшим сильнее, чем после концерта, и думает — к черту всё это, ему нужен побег из реальности в виде сна. К черту тренировку, выматывающие мысли, переживания, собственное сердце и Тэхёна тоже. На стол отправляется оставшаяся полупустая бутылка и следом стопка. Может быть, надо было послать все сразу, едва переступив порог. Он успевает выпить только одну, когда слышит шум. И, конечно же, стоило забрать все это в свободную комнату, и, наверное, стоило, блять, просто уехать домой, как и планировал, до того, как алкоголь оказался внутри. А теперь он в ловушке — даже если закажет такси, нельзя выйти отсюда незамеченным. — В доме тихо, не думал, что кто-то ещё не спит, — говорит вошедший Тэхён. Пульс резко сбоит — и будто колет, — и Чонгуку кажется, что он раскрошится сейчас песчинками перед обладателем этого голоса, а потому подменяет пятьдесят процентов боли на злость. — Ты бы ещё позже пришёл. Чонгук, безусловно, вплетает личное, но действительно в итоге получилось не очень красиво, правда же? И как будто неважно, что мысль о том, как это выглядело для остальных, появляется только сейчас. Чтобы процент этого самого личного попытаться уменьшить. — Так получилось, я просто… — Мне без разницы, — прерывает Чонгук довольно грубо, но на самом деле он просто не готов слышать, кем там Тэхён был увлечён настолько. — Кто бы сомневался, — в голос Тэхёна вплетается лёд. Он подходит ближе, и теперь они напротив друг друга. Чонгук смотрит на него прямо впервые за последние несколько дней, и внезапно это бьёт гораздо, гораздо сильнее, чем он рассчитывал. Разве такое рассчитать вообще можно? Тэхён окидывает взглядом стол, потом самого Чонгука, словно пытаясь определить, выпил тот такое количество сам или все не так плачевно. — Не поздновато ли, чтобы заливаться алкоголем в одиночку? «Поздновато не влюбляться в тебя, а остальное как раз нормально», — дико хочется ляпнуть Чонгуку. Но он не настолько пьян. — А тебе не плевать? Тэхён замирает и странно на него смотрит. — Ты знаешь, что это не так. Чонгук от удивления чуть не давится второй стопкой, которую все же решил не обделять вниманием — в попытке его с Тэхёна сдвинуть хоть на жалкий дюйм. Откуда, блять, эта забота? Почему он просто не уйдёт к себе? Чонгук зло вытирает губы рукавом. — Знаю? Я нихрена не знаю, Тэ, — сокращение срывается помимо воли, — кроме одной вещи. Он кивает на покрытую несколькими отметинами шею Тэхёна: — Ты прекрасно провел сегодня время и без нас. Кажется, это злит Тэхёна, он хмурится и складывает руки на груди. — И что ты хочешь этим сказать? Чонгук хочет сказать слишком много всего, но ограничивается одним-единственным словом, на которое получается собрать себя. — Перестань. И ему думается, что вот сейчас Тэхён его либо пошлёт, либо вмажет за всю срывающуюся грубость. И не знает, что хуже. Но тот только закатывает глаза, проявляя, должно быть, дьявольское терпение. — Это моя жизнь, Чонгук. Я могу видеться с кем захочу и когда захочу, не спрашивая у кого-то разрешения. У «кого-то» Тэхён выделяет некрасивой интонацией, имея в виду, кончено же, Чонгука. И ему вдруг хочется смеяться так сильно, чтобы согнуться пополам и упасть на пол, без возможности подняться вообще хоть когда-нибудь. Ему хочется смеяться, чтобы ни одна слеза не смогла сорваться столь очевидным предателем. Он чудом душит в себе этот порыв, оба порыва, и просто усмехается. — Ты не понимаешь, — что-то этой ночью ломается в Чонгуке окончательно, и слова, которые он так старательно заталкивал себе в глотку, отказываются оставаться там. — Ты можешь встречаться, с кем хочешь, можешь спать, с кем хочешь, можешь перетрахать хоть весь Сеул. — Он вдруг смотрит в глаза Тэхёна, замечая там что-то тёмное и болезненное до безумия, но не понимает причину, собственная боль глушит все остальное. — Но перестань после этого смотреть на меня так, будто я что-то для тебя значу. Перестань касаться так, как будто хочешь чего-то большего. Перестань играть, как только включается камера. Перестань убивать меня таким способом, Тэхён. Вот что я имел в виду. Во всем виноват алкоголь — несмотря на ничтожное его количество, — Чонгук не сомневается, потому что это больше правды, чем он собирался озвучивать вообще когда-либо. Но Тэхён молчит, и Чонгук разочарованно фыркает — а чего ещё ожидать от человека, которому ты нахрен не нужен со своими чувствами. Он твёрдым шагом идёт к выходу из кухни, жёстко тесня загораживающего проход Тэхёна. Хватит с него на сегодня откровений. Но, видимо, Тэхён так не считает. Он хватает Чонгука за запястье резко, почти болезненно, разворачивая к себе лицом, отчего Чонгук едва на Тэхёна не заваливается, но тот не допускает этого, крепко удерживая его за талию. Чонгук цепляется за его плечи и ему хочется две вещи одновременно — оттолкнуть и бежать со всех ног на другой конец земного шара и — остаться в этом моменте навечно. А ещё опять этот непонятный взгляд, который Чонгука на части режет. — Почему? — говорит Тэхён так тихо, что будь Чонгук всего на шаг позади, то вряд ли бы услышал. Прямо сейчас эмоций слишком много, Тэхёна рядом слишком много, и Чонгук, раздираемый противоречиями, не может сосредоточиться и понять вопрос. — Почему что? — Почему ты не сказал раньше? Нет, Чонгук не готов быть препарированным сейчас, у него тоже есть границы, у него тоже есть пределы, шагать за которые не нужно, если не хочешь свихнуться окончательно. Он пытается выпутаться из объятий, но либо Тэхён внезапно оказывается сильнее, либо Чонгук сейчас вымотан полностью. У него не получается. Хотя он всегда был слаб перед Тэхёном. Он перестаёт вырваться, потому что уже едва держится на ногах, и сдаётся ему. — Потому что это ничего бы не изменило, потому что тебе все равно, Тэ. Потому что всегда, всегда есть кто-то еще. Чонгук выдерживает взгляд Тэхёна, а тот осторожно, медленно поднимает руку, ведёт пальцами по скуле — тем самым прикосновением, из-за которого от сердца Чонгука отваливаются ошметки — и обхватывает ладонью шею. Еще немного — и они коснутся носами. — Чонгуки, — и в этом выдохе надрыв, которого не должно быть: горький, измученный, царапающий соль по щекам Чонгука. — Это изменило бы всё. Всегда был кто-то ещё, потому что я о тебе хотел не думать хоть одну гребаную минуту. Чонгука словно парализует, а Тэхён подаётся вперёд, и их лбы соприкасаются. — Господи, — шепчет он, — как давно? Чонгук пытается одновременно осмыслить происходящее, переварить услышанное и не развалиться на куски от того, как Тэхён обнимает его прямо сейчас. У него аварийные сирены в голове, ошибка в системе, программный сбой под названием «Ким Тэхён». «Это происходит на самом деле», — повторяет Чонгук про себя неизвестно который раз. И все ещё не верит. Тихий голос Тэхёна возвращает в реальность, когда он повторяет свой вопрос, выдыхая прямо в губы. — Скажи мне, как давно, Гуки? В этом шёпоте Тэхёна такая нужда, такая жажда, словно от ответа зависит, схлопнется ли вселенная обратно. А Чонгук едва остаётся в сознании и только пожимает плечами. Ответ на самом деле очень прост. — Я не знаю. Клянусь тебе, я не знаю, Тэ. Я смотрю назад, и кажется, не было ни дня, когда бы я не любил тебя. Тэхён дышит часто, рвано, обнимает сильнее, на грани боли, и Чонгук разжимает железную хватку на его плечах, обхватывает ладонями лицо и большими пальцами аккуратно стирает слезы. — Скажи это, — вдруг просит Тэхён, мягко улыбаясь ему, и Чонгук улыбается в ответ. — Поцелуй меня. И когда Тэхён делает это, когда они отчаянно, жадно, не в силах насытиться целуются поздней ночью на его кухне, только тогда Чонгук верит — это реально. Здесь, сейчас и будет дальше. Теперь он не сомневается — будет.