phantom

Чонгук добирается к квартире Юнги около двух часов ночи. Садится спиной к двери, вытягивает ноги, прикрывает глаза. Прощается. О том, что у него завтра свадьба, Чонгук узнал от Джина. «Я подумал, ты должен знать», — сказал он. И Чонгук благодарит за это его решение всех существующих и несуществующих богов. Потому что этим же вечером, едва он успевает вернуться с работы, в его квартире раздаётся звонок. Не то чтобы Чонгук хотел открывать — у него там в груди перепаханное ядовитой болью поле, и он не совсем в состоянии вести беседы. Но звонящий настойчив. Так что приходится открывать. Чонгук даже не чувствует удивления, когда видит на пороге отца Юнги с двумя амбалами за спиной. — Чем обязан? — Чонгук грубит намеренно, потому что гости не только незваные, но ещё и нежеланные донельзя. — Какой невоспитанный молодой человек, — театрально хватается за сердце. — Как хорошо, что мой сын больше не имеет с вами ничего общего. Больше. Уже год как не имеет, Чонгук считает каждый чёртов день. И сейчас царапает. Сильно. Но Чонгук молчит, показывать слабость перед этим человеком он не собирается. Тот, не дождавшись ни реакции, ни ответной реплики, раздраженно цокает. — Я пришёл по делу, — лезет в карман пиджака, достаёт картонку, — Юнги завтра женится, — и впивается взглядом. И, спасибо Джину, Чонгук — глыба льда, на лице — застывшая маска. Он успел к вечеру принять эту новость и слепить себе хлипенький щит под названием «мне все равно». Успел. Если бы сейчас он услышал это, и именно от старшего Мина, он бы ни за что не смог держать себя в руках. Хотя это и так получается еле-еле. — Я рад за него, — выплевывает Чонгук, зная, что это ещё не конец представления. Господин Мин не доволен, это очень хорошо видно, он явно надеялся на фееричное шоу. Только Чонгук уже почти умер. Поищите зрелищ где-то в другом месте, господин Мин. Но тот продолжает. — Я решил, что на свадьбе должны быть все, кого мой мальчик когда-то считал достойным внимания, — ублюдок, — поэтому с превеликой радостью вручаю приглашение вам лично. Чонгук смотрит на протянутую картонку, подавляя в себе желание разорвать ее на куски и затолкать господину Мину в глотку, даже амбалы бы не помешали. Но это все ещё отец Юнги. Чонгук забирает приглашение. Ладно. Играть так играть. — Какая честь. Я обязательно приду. Чонгук врёт. Но Мину совсем не нужно об этом знать. И, боже, видеть его на пару секунд изменившееся полного торжества лицо — стоит всего. — А знаете, молодой человек, — он никогда не мог назвать его по имени, — будет прекрасно, если связь между нашими семьями начнёт крепнуть. Я знаю господина Пака, на которого вы работаете. Думаю, он не откажет мне в просьбе, чтобы будущая госпожа Мин работала в проектном отделе с вами. Чонгуку кажется, что мышцы его лица кто-то залил изнутри бетоном, иначе сам себе объяснить не может, откуда на нем такое спокойствие — мёртвое и ледяное. Хотя вряд ли хоть что-то способно переплюнуть первую новость. Старший Мин снова едва заметно, но хмурится, все ещё ждёт, когда же Чонгук разрушится, ему на потеху. Только вот он уже. Чужое недовольство волшебным образом придаёт сил, чтобы сыграть ещё один крохотный акт. — Буду ждать нашего знакомства с нетерпением, — и — улыбается. Господин Мин улыбаться перестаёт. Хотя бы в этой игре Чонгук одерживает победу. После того, как он остаётся один, мысли на удивление плывут стройно и плавно. Руки не дрожат, когда он пишет заявление на увольнение и отправляет начальнику по почте, ему все равно уже ничего не сделают. Не дрожат, когда заказывает билет на самый ранний рейс, и даже когда собирает чемодан. Ему здесь больше делать нечего. Он не вынесет, он, блять, ни за что не вынесет работу бок о бок с женой Юнги. Перебраться на новое место тоже не вариант. Его отец имеет слишком большое влияние в целой гребаной стране, достать Чонгука — раз плюнуть. Но другой город в другой стране — это уже какой-то выход. Чонгук пишет Намджуну, зная, что тот единственный, кто не станет лезть в душу и кто без лишних вопросов примет его у себя на первое время. Так что теперь Чонгук сидит у чужой двери, практически приклеенный к ней. Ему нужно побыть рядом хотя бы так. Еще совсем немножко. Просто представить его тепло, его объятие и улыбку. Он там — в паре метров через стены. Уже крепко спит, потому что всегда ложится раньше перед важными событиями. Чонгук все ещё помнит, кажется, даже лучше, чем собственные привычки. Помнит слишком много, на самом-то деле: ночи, пробуждения, мягкие губы, горячие ладони, сжигающую нежность и безмерную искренность. А ещё ни черта, как оказалось, не значащее: «Ты лучшее, что случалось в моей жизни». Чонгук не знает, сколько нужно времени, чтобы воспоминания хотя бы частично стерлись. На то, чтобы исчезли — уже просто не надеется. Нельзя желать невозможного. У Чонгука прекрасный пример за спиной. Его тянет туда так сильно, будто под кожу вшиты магниты. Но звонить нельзя. Увидеться — подобно самоубийству. Чонгуку кажется, что он свихнется сразу же, как только ему откроют двери. Потому что потом все равно придётся уходить. Он знает, что не вынесет. Поэтому сидит, едва дыша, и — прощается. Он открывает глаза и смотрит на время, неверяще уставившись на экран телефона, который показывает пять утра. А казалось, что прикрыл глаза на секунду. Надо уже идти, чтобы успеть добраться в аэропорт. Чтобы перестать сжигать себя заживо. «Ещё минутка, пожалуйста», — просит у вечности. Но она до ужаса беспощадна. Два глубоких вдоха. Надо идти. Надо. Он собирает то, что осталось от сил, рывком отрывает себя от двери и уходит быстрым шагом. Боль в груди не прекращается ни на секунду. Он отрывает себя от двери. Сердце остаётся прикованным к порогу.