phantom

Юнги не очень хочется лететь в Японию. Он не может понять этого чувства. Лететь нужно для заключения контракта — в их жестоком бизнесе полезные связи иногда играют важную роль. Поездка стандартная рабочая. И всего на три дня. В своей семье он не сомневается, дома все будет под контролем. От чего тогда этот шелест наждачки внутри? Ответа нет, как и выбора. Юнги улетает, успешно проводит встречу, даже позволяет себе освободившийся последний день провести как обычный турист — просто отдохнуть, походить по окрестностям, побыть… самим собой. Он не знает, что семья дома приготовила для него сюрприз. Юнги сюрпризы никогда не любил. Когда он возвращается, ему сообщают, что в тот же день, когда он улетел, им удалось заполучить какую-то шишку из законников. Из тех, кто борется с ними, у кого на это есть все основания, но это автоматически помещает каждого из них в разряд врагов. Каждого. Но первая мысль, которая возникает в голове Юнги, когда он слышит новость о пленнике, и которую проконтролировать оказывается не в состоянии — пусть это будет не он. Несколько лет между ними ничего, кроме отсутствия друг у друга. Но, пожалуйста, пусть это будет не он. Юнги слышит имя. Чон Чонгук звучит набатом. Ни одна эмоция не отражается на лице. Один из врагов в их руках. Здесь не может быть ничего иного. Прекрасная новость. Прекрасный повод отметить. Юнги берет с собой бутылку и стакан. Ему нужно заткнуть шелест наждачки. Который всё громче. И ощутимее. Три дня. Они держали его на складе три дня. Он спокойно занимался своими делами, пока его собственная семья оставляла кровавые следы на пленнике. Три дня в их власти была его тайна, его прошлое. Его совесть. Душа. Хорошо, что не знал заранее. Неизвестно, чем бы встреча закончилась. Сорвался бы. На чем-то или ком-то. И все равно не смог бы ни на что повлиять. Когда он заходит на склад, там Хосок. Проклятье. Прежде чем повернуться к Чонгуку, Юнги наливает себе полный стакан. С осанкой победителя держит его в руках, держит себя в руках, держит дыхание под контролем. Он смотрит. Выдыхает. Чон в лучшем состоянии, чем мог бы быть. Его держат двое, и он связан. Очень разумно. Юнги один здесь знает, с кем они имеют дело. Ребята приберегли все веселье для него. Кто бы мог подумать, что он в первые в жизни будет так рад привилегиям. Юнги делает первый глоток. И встречается с пленником глазами. И падает. Хотя стоит на месте. Хосок чуть ли не пританцовывает. — Босс, — тянет елейное, — наконец-то. Он подходит к Чону ближе. Юнги сжимает стакан крепче. Хосок искрится безумием сильнее. — Мы заждались. — Удар. — Мне переломать ему все кости… — Удар. — Или… Юнги залпом допивает виски и с силой ставит стакан на стол: — Хосок, — пока только оклик, не предупреждение. Хосока нужно тормозить, когда дело доходит до мучений. Точее, этого делать никогда не приходится, но сейчас — нужно. Хосок увлекается, не реагирует. — Или… — Продолжает. Ещё один удар. Очень сильный. Очень болезненный. Чонгук не издаёт ни звука, как будто ему не больно. Больно почему-то Юнги. — ...мне просто вышибить ему мозги? Следующий удар приходится в точеное лицо. Кровь окрашивает мягкие — Юнги п о м н и т — губы. Некрасиво. Хосок вновь заносит кулак с кастетом, и Юнги говорит громче, чем требуется. Плохо. Выдержка даёт сбой. — Хосок! Тот в удивлении поворачивает голову, но опускает руку. Юнги не замечает, как стиснул свою в кулак. — Достаточно, — режет взглядом. — Я разберусь с ним лично, — тоном, не терпящим возражений. Сейчас они босс-подчинённый, не более. А были ли на самом деле более хоть когда-нибудь? Ответ все это время колет яростным взглядом, роняет кровь на землю и молчит. Двум своим людям, которые удерживают Чона с двух сторон, хочется вырвать руки. Плохо, черт возьми. Юнги кивает им, они отпускают тело, которое тут же падает, и выходят за дверь. Взгляд Хосока горит негодованием. Он рассчитывал поиграть. Хосок — золото, профи, мастер, и есть ещё тысячу комплиментов, которые Юнги мог бы назвать. Почти лучший. Почти. Хосок не знает одну деталь и никогда от него её не услышит. Лучший сейчас лежит на бетонном полу, весь в крови и с безумной улыбкой. У лучшего просто ещё не закончилось терпение. Или ему скучно (Юнги никогда не мог до конца его понять), но когда ему надоест — он, если придётся, перегрызет зубами глотку сначала Хосоку, потом десятку человек за дверью, а Юнги оставит на закуску. И только потом соизволит умереть. Юнги, правда, не уверен, что пули способны остановить этого человека. Что хоть что-то способно. Когда-то думал, что сможет он сам. Но ошибся. Чонгук возвел закон в абсолют, и ничто — никто — не смог занять это место. — Но, босс, — пытается ещё спорить Хосок, пока Юнги вязнет, утопает в воспоминаниях. — Выйди. — Беспрекословно. Наждачка вот-вот протрет дыру. Ему сейчас нужно остаться с Чонгуком наедине. (Ему нужно было остаться с ним когда-то очень давно). Хосок с разочарованным фырком разворачивается и уходит, протестующе хлопнув дверью. Ничего, Юнги это переживёт. (Ещё одну рану на лежащем на полу теле — нет). Как сложно произносить его имя спустя столько времени. Как будто это вскроет все, что не нужно, но стоять и молчать не лучший выход, поэтому: — Чонгук… — зовёт, выдыхает тихо с этим именем все: память, горечь, тоску, боль. Тот наконец перестаёт жутко скалиться. Молча подтягивает свое тело до ближайшей стены, садится, опираясь о нее, и, приложив видимое усилие, вытягивает ноги. Держа в руках перерезанную веревку, которой был связан. Удивлён ли Юнги? Нет. Хорошо, что Хосок ушёл. — Психованный у тебя пёс, — сплевывая кровь, говорит Чонгук. — В постели такой же? — сразу же больно жалит. Откуда только силы. Юнги сохраняет ледяное выражение лица, но кулак сжимается крепче. Он прячет его за спину. С Чонгуком его хваленая непоколебимость никогда не работала. А Чонгук, конечно, как всегда — видит всё и сразу. — Прекрати, — все же хмурится, несмотря на то, что голос звучит твёрдо. — Он верен мне. Яд скользит в слова расплавленным маслом помимо воли. Необоснованный. Чонгук тоже был верен ему. До последнего. Юнги выбрал семью. Чонгук выбрал закон. Речи о предательстве никогда не шло. Чонгук хмыкает: — Тогда действительно было бы жаль перерезать ему глотку. Самое ужасное, что Чонгук все ещё может это сделать. И Юнги не хочет думать об этом. Что бы между ними ни было — потерять Хосока он не готов. Потому что… если разворотить грудину, расшить, распороть, разодрать и заглянуть туда, хорошенько присмотревшись, — там будет скрытая ледяной комой и пуленепробиваемым склепом истина — с потерей Чонгука сердце все ещё не справляется. Но Юнги сам себе туда заглядывать не позволяет. Он переводит тему. Решать сложившуюся ситуацию как-то надо. Кровопролитие Юнги не рассматривает. Но не знает, что думает человек напротив. Как сильно ненавидит его? Ненавидит ли? Наверное, так было бы проще. Для кого — непонятно. — И что же, убьёшь меня, Чонгуки? Тот стискивает челюсти. Прикрывает глаза. Реагирует. Тебе правда тоже больно? Это длится не больше пары-тройки секунд. Юнги ловит в память каждую. А потом встречает взгляд — и там уже холод космоса. — Твои псы начнут мстить. И будет бойня, ты прекрасно это понимаешь. Пожертвую ли я своей командой ради одного убийства, которое мало что изменит? Ты знаешь, что нет. Только ли в этом дело? Юнги почти спрашивает. Но кусает губу. Хмурится. Снова. Плохо. Хладнокровие его второе имя. Чонгук топчет оба взмахом ресниц. Только ли в этом дело? Юнги не хочет, спустя столько времени он все равно не хочет услышать «да». — Но ты можешь пристрелить меня, — продолжает Чонгук, как будто предлагает чашку кофе. (Который они пили вместе по утрам, вкус которого Юнги потом сцеловывал с его губ). — Твои псы жаждут крови, — усмехается. — Один так особенно. Юнги ничего не стоит протянуть руку, взять пистолет и нажать на спусковой крючок. Несколько мгновений. Минус куча проблем. Ничего не стоит. Ничего. Но Юнги может стоять и повторять это про себя ещё сутки, неделю, год. Вечность. Может взять рупор и скандировать на каждой пройденной улице. Может исписать этой фразой все встреченные на пути поверхности. Ни черта не изменится. Кулак за спиной разжимается, и рука бессильно виснет вдоль тела. Как будто он когда-нибудь сможет причинить Чонгуку вред. Как будто Чонгук об этом не знает. Как будто не знают они оба, что когда Хосок наносил один удар за другим, выпустить пару пуль хотелось не в Чонгука. Юнги медленно подходит и садится на корточки рядом. Ближе, чем нужно. Дальше, чем хотелось бы. Чонгук даже не дёргается. Так и застывают. — Как ты вообще попался? — спрашивает, устало смотря в разбитое лицо. Красивое до умопомрачения. Почти касается носком кроссовка чужого колена. Почти дышит чужим запахом. Почти тянется пальцами, чтобы вытереть кровь с чужой губы — некрасиво, ей не идёт там быть, — но, встретив предупреждающий острый взгляд, снова опускает руку. И так лучше. Так правильней. Как потом с этим прикосновением жить дальше? — Напарнички нынче ни к черту, — зло кидает Чонгук. — Стоит помахать волшебными бумажками перед лицом — и они забывают, что такое слово «честь». Всё такой же. Максималист. Юнги почти позволят улыбке тронуть губы. Юнги почти позволят сердцу выглянуть из склепа. Разве переставало оно хоть на секунду тянуться к владельцу? — Ты знаешь, где другой выход. — Он смотрит в глаза Чонгука, боясь моргнуть. — Уходи. Не уходи никогда, пожалуйста. Юнги рывком встаёт на ноги и отворачивается, а когда поворачивается снова — никого в помещении больше нет. Не то чтобы он рассчитывал. Но, чёрт возьми, как же жаль. Как же жаль, что все заканчивается одинаково. Ещё порция алкоголя ничем не помогает. И следующая тоже. Слишком пусто. Слишком тихо. На мгновение он задаётся вопросом, а не приснилось ли ему все это вовсе. Юнги вдруг потерянно оглядывается вокруг. Вот стол, с оставленной на нем бутылкой. Вот ящики и коробки, с оставленной на них пылью. Вот серые стены, с оставленной на них грязью. Вот пол, с оставленной на нем кровью. Значит, не сон. Он здесь и правда был. Был. Вот Мин Юнги, оставленный Чон Чонгуком. Он качает головой. Алкоголь делает из него… нет, наверное, не слабака, но человека, не главу мафиозной группировки. Но тот человек умер несколько лет назад. И должен оставаться мёртвым дальше. С Хосоком и остальными Юнги объяснится чуть позже. А завтра его руки привычно будут по локоть в чьей-то крови, и он снова будет сеять ужас одним своим взглядом. Рутина. Контроль. Спокойствие. Хорошо. Это должно помочь парочке новых трещин в груди не колоть так сильно. А пока Юнги наливает себе ещё виски. Его пальцы дрожат впервые за очень долгое время.