***
Справедливость. Честность. Право на жизнь. Все причисленные слова — обыденность для многих. Для тех, кто желает и подтверждает наличие данных понятий в жизни. Но для одного главного героя этой истории справедливости не существует. Он бы сказал, что не верит и, по правде говоря, плюнул бы в лицо каждому, кто будет рвать рубашку, доказывая ему обратное. Если бы кто-то завязал с ним спор, он бы попросил все аргументы рассказать тому самому ребёнку. Какому? Вот этому. Только занесённому в сырой, старый амбар. Его бросили на сеновал, не обращая внимания на истошный перепуганный крик. Закрыли тяжёлые двери и бросили. Этому малышу год и лишь пара месяцев. Он так вопил, а крик его разносился эхом по пыльному амбару. Напуганный, одинокий. Раскрасневшийся от надрывного вопля. Пытающийся выбраться из сена, но не мог перевернуться. Бился ногами, пока кожу, лицо, голову кололо сеном. Пыль, холод и тишина его ещё сильнее пугали, подтверждая самый главный детский страх — одиночество. Он остался один и всё ему об этом кричало. Этот малыш требовал своим криком присутствия матери, совсем не зная, что она больше не придёт. Он имел полное право требовать маму, как совсем ещё крошечный малыш, не знающий жизни без присутствия той самой женщины, которая неизменно дарила покой и безопасность. Он не знал, что всю свою жизнь начнёт делить на «повезло» и «не повезло». Повезло ему в том, что в невысоком стоге сена, куда его бросили, не оказалось острых инструментов. Об этом даже не думали. Вытряхнули, как ненужный овощ из корзинки. Его не назвать даже мальчишкой. Он только научился ходить, лепетать неразбериху, повторять «ма» и «па». Но этих ма и па он больше не увидит и, к счастью или сожалению, он этого ещё не знал. Вы уже знакомы с ним, хоть и за всю жизнь с периодами удач и неудач он менял и имена вместе с обстоятельствами, не по своей воле. Вы точно слышали о нём. Хотя бы одно из прозвищ, каждое из которых он тоже воспринимал, как имя. Шестьдесят восьмой. Джейк Уайт. Пятый. Головорез. Малыш. Мартин Вука. Эдди. Упрямый сукин сын. Бестолочь. Джей Джей. У этого малыша было имя, данное родителями, но с этого мгновения — нет. Пока кричал и просил свою дорогую ма, он не знал, что в нескольких метрах от амбара уже решили его судьбу. Этого малыша выкрали, а теперь вовсе продали, желая поскорее избавиться от части неудавшегося плана. А цена ему была, как за скот — барашек. «Скажите этому годовалому малышу о справедливости. Если сможете, — сказал бы он повзрослевший, если бы вместе с вами со стороны лицезрел эту сцену. — Успокойте его крик словами, что он по заслугам остался один на долгие-долгие годы, лишён права на свою жизнь — напоминаю, — её только что продали. Что он заслужил всё, что придётся пережить. Сами в это поверите, пока будете уверенно глядеть ему в глаза, и доказывать свою правоту о существовании справедливости? Я так не думаю». Ещё одна удача была в том, что этот день и большую часть своей участи раба дитя перед вами не запомнит в силу возраста и страшных испытаний, которые постарается искоренить из памяти его психика. Только она всё равно будет изуродована. Не детство — не ребёнок. Говорят, что у кошек девять жизней. И в далёком будущем проанализировав свою жизнь, этот малыш в шутку бы отнёс себя к роду кошачьих, учитывая, сколько раз был на грани смерти и всё равно выкарабкивался. В одиночку до определённого момента жизни. Обессилено задавал себе вопрос, стоит ли так бороться. Каждый раз был изнурён борьбой за существование, хоть какие-то права на самого себя и мнимую безопасность, что был готов опустить руки. Но не опускал. Началась его борьба отнюдь не с осознанного возраста… Почему же его история начинается с этого амбара? Затем что бороться за себя он начал именно тогда. В год и три месяца, когда он по-настоящему остался один. «После сокрушительного удара о сено, который положил начало моему отправлению прямиком в ад», — закончил бы он, уводя вас дальше по своей истории.***
Уличная Мадонна, нищая, голодная и измотанная сидела на краю дороги и просила милостыню у выхода из центрального рынка. За утро в её подавалке набрались лишь копейки и две булочки. Погода была отвратительной, сырой и серой. Косые взгляды, тихие, сказанные себе под нос оскорбления мимо проходящих людей девушка старалась не принимать на свой счёт. Она работала, зная, что ещё пара часов, и её заберут. Сидя на картоне, нескольких слоях ткани, подушке и покрывал, она старалась держать на своих коленях неугомонного ребёнка, но ему было слишком беспокойно. Она не была его матерью. Эта бедная рабыня едва переваривала дитя на своих руках. Стоит пояснить, она делала свою работу, будучи связанной оковами нищенской мафии*. Уже столько раз услышала в свою сторону осуждений от прохожих, что покрылась непробиваемой корой выдержки. Хоть плюнь в неё фактом, что она так и «сдохнет» на этой улице, а ребёнка выкрадут в рабство, она на всю грубость в свою сторону промолчит и крепче прижмёт ближе ребёнка, успокаивая себя мыслями: «Мы оба просто рабы. Мир слишком наивен, чтобы увидеть в нас двух пленных, по-своему отсиживающих срок». Эта девушка всё же понимала, кем являлась. Но это малыш, сидящий у неё в ногах, понятия не имел, кем был для неё и других девушек. Господин стал первым, кто начал вызывать в нём боязнь мужчин. А девушки по-своему были к нему добры, хоть как-то пытались позаботиться, боясь, но и принимая знание, что ему осталось недолго. Чаще всего эта девушка заботилась о малыше на своих руках не для него самого, а для себя. Чтобы была работа и «кукла» на руках. — Ты проголодался? — Отчаялась она, опустив ниже на ещё крошечный лоб малыша шапочку. Но он не ответил. Только ещё сильнее заплакав и пытаясь в борьбе с крепкой хваткой девушки, он сползал с её ног и не мог найти себе занятие. — Давай поиграем. Она попыталась заинтересовать его потёртыми кубиками, сунув одну руку в сумку рядом. И вот тогда, стоило ей высунуть деревянный кубик, он с диким рвением выхватил его из женских рук и вонзил в него свои передние дёсны, снова и снова кусая. — Ах, вот в чём дело. У тебя зубы режутся опять. Голос её не был радостным. Это была плохая новость, как для неё, так и для малыша. Никто не позаботится о его состоянии — пугающий факт. Беспокойное поведение скажется на смене, а господин не будет доволен новым проблемам. Ни у неё, ни у других девушек, с кем она делила этого малыша, не было денег на лекарство, чтобы облегчить страдания и уход на время смены. Глядя на слюнявого, грязного и довольно пухленького от рождения малыша, она в своих мыслях искала тысячу путей не попасть под горячую руку господина от новых забот. «Я не виню её, — шепнул бы вам этот уже повзрослевший малыш, снова наблюдая с вами за ними со стороны. — Может даже и благодарен, ведь она была мне никем, но уже не дала господину накачать снотворным или веществами похуже, как поступали с большинством малышей. Чтобы не портили смену. Меня пока не морили голодом. Мне необычайно повезло не подхватить болезнь… Судьба у таких же детей крайне печальна, если они вообще выживали. Тогда мне — как и с сеном в том амбаре, — повезло, ведь меня ни разу не накачали». — Как зовут? — потревожил, задумавшуюся о новых заботах, Мадонну хриплый голос. Та девушка подняла голову, видя перед собой не самую доброжелательную на вид пожилую женщину. Ожидала уже услышать осуждения за рождение малыша без средств к существованию. Вопросы, догадки, что её бросил отец дитя или же она вовсе не помнит его на лицо из-за множества связей с мужчинами. Но женщина молча ждала ответа. — Стивен, — выдала та девушка придуманное на этот день имя. На самом же деле таким детям не дают имён из-за сменяемости и частых смертей. Он лишь иногда арендованные, украденные «куклы», которых передают из рук в руки. Придётся смириться с этим фактом. — Стивен, — повторила женщина, видя, как энергично малыш слюнявил кубик в своих руках. В молчании и шуме улицы они глядели друг на друга. Не сказав ни слова, женщина глядела на дитя, словно очарованная большими глазами и пухлыми ручками. Он был поистине очаровательным. Ещё без того страха в глазах, направленных в любого мимо проходящего. Тогда он в каждом человеке из-за детского склада мышления искал что-то родное, ведь до сих пор помнил «ма» и «па». Своими большими каре-зелёными глазами спрашивал у каждого: «Вы мои мамочка и папочка? Я хочу вам доверять. Позаботьтесь обо мне». Тогда он ещё не был так забит, напуган, балансируя на грани запуганного зверька, что вот-вот бросится, но не из-за того, что хочет навредить кому-то, а лишь ради собственной безопасности. Чтобы не навредили ему самому. — Сколько ему? — спросила женщина, кивнув на ребёнка. — Полтора года, — ответила примерным возрастом девушка, даже не зная и не имея интереса к верной информации. Ей и неоткуда было это узнать. — Большой уже. — Да. — Состроила улыбку на лице девушка и огладила голову вовремя угомонившегося малыша. Словно этот жест был негласной наградой за послушание. Женщина же заметила, как буйно грыз малыш игрушку, и спросила: — Сколько у него зубов вылезло? — Два, скоро ещё полезут. — Два? — удивилась та, опустив корзинку рядом, чтобы размять затёкшие пальцы. — Это маловато для такого крепыша. — Я не знаю. — Пожала плечами девушка. — Это мой первый ребёнок, единственный. Я осталась одна, без совета от тех, кто знал бы, как поступить. — Бедное дитя. — Покачала головой женщина, поднимая корзинку. Она уже хотела оторвать околдованный взор от детского личика и уйти, но девушка тихо взмолилась: — Помогите… — Чем я могу тебе помочь? Нет, она не хотела попросить помощи для ребёнка. Она знала, что вот-вот должен подойти контролёр, проверив, как они работают. Не собиралась отдать ребёнка с благими для него намерениями, моля, чтобы о нём позаботились хорошие люди. Девушка лишь хотела увеличить количество мелочи в подавалке перед собой. — Чем сможете. — Едва кивнула она на табличку перед собой с написанной просьбой милостыни. Женщина снова глянула на дитя, видя, как по подбородку стекала слюна, и на, не внушающую доверия, лёгкую одежду. Было слишком холодно для тонкой кофты, не прикрывающей горло, и шапки, явно слишком маленькой, что завязки сдавливали щёки. Ей было жаль ребёнка, это правда. Но не жалко девушку, что неприязнь к ней пересилила в этой женщине всю человечность. — Всем сейчас тяжело, — так попрощалась женщина и отправилась как можно быстрее по улице прочь, с каждой секундой борясь с горечью жестокого решения. — Что же мне делать с тобой? — Брезгливо своим рукавом стёрла слюни с детского лица девушка и огляделась, молясь, чтобы этот день поскорее закончился. Через час, когда рынок закрылся, а на улицах стало меньше народа, у места на краю дороги остановилась повозка. Стоило ей завернуть на улицу, и девушка ещё тогда спустила со своих ног ребёнка на землю, оставляя в его руках бутылку с водой, и стала собирать вещи. Контролёр вышел из повозки, как только она остановилась напротив, а девушка уже держала в руках подавалку с мелочью. Он молчаливо принял её, едва глянув на ребёнка, сидящего у его ног прямо на земле. Всё внимание переманила на себя собранная сумма. — Мало. — Собрал он всё в одну ладонь. — Сегодня прохладно, — тихо ответила девушка и придержала одной рукой малыша, когда он неуверенно встал на обе ноги и при падении ухватился за её штанину. — Значит, завтра вы однозначно останетесь без ужина, — разочарованно и озлоблено прошипел мужчина, опустившись и вырвав бутылочку из руки ребёнка. — Бесполезный. Как бы ни был безразличен ей дитя, девушка всё же первая взяла его на руки, как только бросила вещи в повозку. Ему бы в то время ничего смертельного не сделали, ведь он был определённым способом заработка, удобной куклой. Но за истерику от боязни мужчин и когда его вновь ударят, выговор получила бы только эта девушка. Да и она сама устала слышать каждодневные крики детей, за которыми по возвращении в общий дом ей снова придётся приглядывать.***
Так малыш удивительно смог выжить и проработать до трёх лет, сидя с девушками, прося милостыню и попрошайничая на рынках. Хорошо выучив лишь пару рабочих фраз и для коротких просьб нужды, в другие случаи он не имел право открывать рот. — Заткнись! — С этими словами Господин вновь замахнулся и не побоялся нанести ещё один удар ребёнку, который нескрываемо мучился от жара и ломки в костях. Он рухнул на пол, но быстро перебрал ножками и ручками, уползая обратно в свой угол и прячась лицом к стене. Это помогало ему создать иллюзию безопасности ещё в те годы — если он не видел опасности, то её не существовало. Не видел скорченного от злобы лица господина, значит, мужчина не злился на него. А всё, что нужно было господину в то время — послушание, отсутствие детского нытья и не заботящих его проблем. Девушки в другом углу не могли ничем помочь, так как держали на руках новых купленных младенцев. С жалостью глянули на того малыша, шикнув другим двум его ровесникам сидеть смирно. Тогда он заболевал, и с каждым днём становилось только хуже. О лекарствах и уходе, на которые имел право этот ещё ребёнок, нуждающийся в заботе, он мог забыть, что и давал понять с каждым ударом господин. Стакан воды — единственная причина, по которой мальчик не сдержал слёз. Но этим лишь окончательно рассердил господина, когда к нему с новостью о заболевшем пришёл поданный. Это был год с самой напряжённой обстановкой в нищенской мафии. Служители порядка с началом года взяли улицы и точки, начиная борьбу с попрошайничеством. Патрули срывали их работу на купленных точках, забирали попрошаек и выманивали информацию о клане и господине. — Вздор! На потеху публике! Я отдал огромные суммы патрулям и всем было плевать! — гневался господин, узнав неприятную новость о задержании двух своих попрошаек. Он был готов рвать на себе волосы и не ушёл в свой кабинет, остановившись в коридоре того дома, где и держался весь его бизнес. Поданный стоял рядом и молчал, лишний раз боясь напомнить, что каждый в этом доме слышал, как бранился и переживал о своём состоянии господин. В дальней комнате, где при одном источнике света приводили себя и детей в порядок три девушки, они старались не шуметь даже полотенцем, что опускали в таз с водой. — Что же будет… — шепнула одна из них, тихо выжав полотенце и глянув на решётку, что закрывала выход из комнаты. — Помолчи, — шикнула на неё другая, глянув туда же. — Мне срочно нужно узнать, что по этому поводу думает Зак, — донёсся голос господина из коридора. — …Я не могу принимать такие решения, ты понимаешь?! Одна из рабынь вымывала мокрым полотенцем молчаливую малышку, лежащую рядом, пока другая достирывала грязные детские вещи и проклинала похныкивающего малыша в рядом стоящей люльке. Почему же они здесь? Почему не предприняли попыток сбежать, лишь бы перестать быть рабыней, спросите вы. Каждая из них пыталась, задумывать об этом. Но любые попытки не приводили к успеху, а новости о провалах других невольных под управлением партнёров господина выбивали любые планы. Однако главная причина — сломленному человеку не нужны заборы с колючей проволокой вокруг, чтобы он признавал свою участь раба, был послушным. — Марина! — шикнула девушка на свою подругу, кивнув на люльку. — Успокой его, я ничего не слышу. — Он голодный и слишком мал для нашего режима питания. — Заткни, иначе он придёт. Ты слышала, что происходит? Не хватало, чтобы он снова сорвался на нас. Бросив со всплеском воды пелёнку обратно в таз, девушка поднялась с места и вытащила ребёнка из люльки, небрежно держа его и доходя до шкафа. Уложив на стопки вещей, она закрыла его за дверцами и прислушалась, обрадовавшись, что хотя бы немного стало тише. Она не знала, что и этому малышу осталось от силы пара дней, ведь он страдал не от голода, а от врождённого заболевания и будучи недоношенным. Было лишь трое детей в этом доме, что смогли прожить больше года. И один из них вам знаком. Он лежал в соседней комнате, страдая от жара. И был единственным, о ком по-настоящему переживали эти девушки. За годы работы с ним и с неосознанной привязанностью они между собой дали ему самое глупое и скрытое имя. Его звали Малышом, пока все остальные дети не получили имени. В привычку вошло указывать лишь пальцем, звать «эй, ты!», «этот». И причиной такому исключительному хоть и странному имени знакомого вам мальчика был страх, что господин узнает об этом жесте привязанности, не сжалится и накажет каждую. Он приносил и забирал практически всех, но тех, кто хорошо работал, оставлял. И Малыш был одним из них. — Я закончу, проверь Малыша, — тихо произнесла одна из девушек, кивнув на занавеску в проходе в соседнюю комнату. Её подруга только развесила одежду на верёвки, протянутые из одного угла узкой комнаты в другой. Зачерпнула в стакан воды из ведра, заготовленного для стирки, и прошла к другой комнате, отдёрнув занавеску. Печальный вздох она не смогла сдержать, как только увидела Малыша. Он во сне перевернулся на бок, окружённый мокрыми от пота простынями. — Ему только хуже, — коротко оповестила подругу она и окончательно скрылась за занавеской, уходя к Малышу, чтобы поменять его бельё. Все три девушки мучились от голода последние три дня больше прежнего, но терпели. Причиной голода было лишь искреннее желание отдать свою часть небольших порций Малышу. Благо, с болезнью он наоборот ел намного больше, чего требовал его подрастающий организм, до кучи замученный болезнью. Еда, сон и исподтишка заваренные травы, пока отлучался господин, были единственным спасением для него. Сам же рабовладелец днём ранее не скрыл своего безразличия к судьбе Малыша. — Он прожил достаточно, у меня нет ни желания, ни денег для его ухода. Если он дожил до трёх лет, то и болезнь его не сломает. А если и не переживёт, мне плевать! У меня голова болит лишь о том, чтобы всех нас не прикрыли к чёртовой матери! — Брызгал слюной в лицо одной из рабынь он на следующий день, когда та не стерпела и попросила хоть какой-то помощи для Малыша. Их забота и травы помогали, но недостаточно, чтобы он поправился.***
На следующей неделе Малыш уснул на своём матрасе, а проснулся в тёмной повозке от брани мужчин и женщин вокруг. Подняв голову, он испуганно начал искать глазами дорогих ему «нянечек», ведь так он звал их, где-то в подсознании ища в каждой свою «ма». — Приляг, малыш, — обратился к нему низкий мужской голос, а плечо накрыла крепкая ладонь. Но мальчик уже был на грани плача от испуга, не найдя знакомых женских лиц в тёмной повозке. Он быстро поднялся на ноги и только те же руки спасли его от падения и придержали от тряски в пути. Он нашёл других двух ровесников, которые спокойно сидели в противоположном углу под присмотром ещё одного молодого незнакомца. — Садись, — мягко попросил тот же мужчина, что держал его и накрыл покрывалом, которое упало с мальчика, когда он рывком поднялся. Хватаясь за край навеса своими ещё маленькими ручками, он глянул в открытую часть повозки, узнав отдаляющийся дом. Тот самый дом, где он провёл полтора года своей жизни. И едва смог разглядеть силуэты. — Ня-нь… — всхлипнул он, протягивая руку из повозки к тем силуэтам. Но до них не достать. И не понимал, что и «ня-нь» он больше никогда не увидит, ведь только что его передали другому работорговцу. Днём ранее, за совещанием с совладельцами господин пришёл к решению раздать своих невольных другим работорговцам. Пока сам господин держал при себе Мадонн с детьми, его компаньоны занимались в нищенской мафии содержанием иных путей заработка: держали животных для попрошайничества, инвалидов и завербованных стариков. Борьба с полицией и квакерами поставила их перед выбором между собственной свободой и бизнесом, что со дня на день рухнет. И прощание со старой жизнью — везение знакомого вам Малыша, который вот-вот распрощается с данным ему именем, получив новое. Со следующего дня его будут звать Эдди. Но сердце его едва выдержало удар вновь появившегося и пугающего чувства одиночества. Он потерял своих «нянь», только привыкнув к ним. Незнакомые новые реалии жизни уже пугали его. Жаль, что это не последний раз в его жизни.***
Время переступило обеденное, и на земельных владениях семейства Хандерсон уже вовсю разгорелся рабочий дух. Только глава семьи засиделся, и не просто так, за столом с двумя джентльменами, посетившими его дом в разгар дня. Миссис Хандерсон присоединилась к ним едва ли на пару секунд, чтобы молча собрать пустые тарелки со стола, ведь не успела это сделать перед визитом гостей, а дети только покинули столовую. Она вышла из столовой, оставив мужа с товарищами. И удерживая в своих руках поднос, смогла заметить движение детских макушек под окном, выходившим на козырёк дома. — Вот же сорванцы любопытные, — произнесла она самой себе тихим голосом, ступая до кухни дальше, и уложила тарелки на стол. Там же намывала посуду в тазу её старшая дочь. Увидев ещё одну стопку посуды, она глубоко вздохнула, но не была так опечалена затянувшимся делом. Мыть посуду в доме ей нравилось больше, чем работать с другими ребятами в огороде или стойлах. Обычно хозяйке дома всегда помогала домработница, но в этой семье заведено, что если приходили незваные гости, все работники и невольные покидали дом и войти могли, как только гости выйдут и покинут их владения. Стоит добавить, что семья Хандерсон состояла лишь из четверых членов, что вдвое меньше количества работников на их землях. До недавних времён их было девять, но повариха была отправлена в семью ближайшего родственника мистера Хандерсона до конца года. Двое мужчин занимались скотоводством, а три женщины делили между собой земельные работы и хлопоты по дому. И последними тремя невольными были дети лет пяти-шести, став самыми младшими в этом доме. Их же макушки заметила хозяйка под окном. Двое из них не больно-то были заинтересованы в подслушивании чужих разговоров, но увязались хвостиком за третьим из-за скуки. Из-за внезапно появившихся гостей в послеобеденной неразберихе им так и не нашли дела, чем они и воспользовались. — Подвинься! — Дёрнул Дору за волосы Коул, лишь бы заглянуть в окно. Он больше хотел позадираться с подружкой, чем на самом деле глянуть в окно. — Ау! — Отступила она с громким всхлипом, приглаживая свои от природы золотистые кудри. — Тише вы… — Оттолкнул обоих главный затейник произошедшего, Эдди, пригнувшись под окном и заинтересованно прищуриваясь, чтобы рассмотреть вид из арки зала в столовую, откуда доносился неразборчивый разговор мужчин. Но тюль по другую сторону окна рисовал перед мальчиком лишь узоры, не дав разглядеть лучше. И разговоры затихли, стоило тогда Доре вскрикнуть от недавней грубости Коула. — Ничего не слышно из-за вас! — Рассердился Эдди, отошёл и толкнул со всей силой Коула, что тот ударился спиной о деревянный столб. — Ты чего? — Смутился от такой яркой и неожиданной ярости мальчик, отходя за спину и не глядя спускаясь со ступенек, чуть не завалившись. — Это всё вы! — Пихнул Дору в плечо Эдди, сжимая оба кулака, и с пущей злостью двигался на друзей. Дора сбежала к Коулу, с испугом глядя на Эдди, который спустился за ними. — Да чего ты опять?! — кричала она на него, отступая с Коулом. — Из-за вас я ничего не услышал! — таким же криком ответил Эдди, топнув ногой, что разбрызгала грязь после недавнего дождя. — Это из-за вас! На ссору между самыми младшими из ближайшего сарая вышел Четт, сын Хандерсонов, попутно стирая налипшую грязь с пальцев. Месяцем ранее ему исполнилось пятнадцать, и он был тем практически единственным человеком в доме, кто мог приструнить порой буйных детей одним своим присутствием. — Эй! — крикнул он. Однако в этот раз они не обратили на него внимания. — Это всё вы! — Сердился Эдди, толкая Коула, что тот завалился спиной на землю, едва угрожающе подняв кулак. Он боялся Эдди, ведь тот был выше и крупнее его. Весь гонорливый характер Коула заканчивался на словесных нападках на друзей, исключением применения физической силы был недавний момент с рывком за волосы Доры. — Эдди, — предупредил Четт, приближаясь к ним быстрым шагом и отбрасывая грязную ткань в сторону. Но тот не слышал. Он набросился на друга, ударяя его по лицу, хватая за волосы и роняя затылком в землю. Пачкаясь вместе с ним в грязи, Коул стал отбиваться. — Эдди! Дора завизжала, испуганно заплакав, и начала оглядываться, чтобы позвать на помощь. Тогда она заметила, как к ним бежал Четт и упал вместе с мальчишками, отрывая друг от друга. Он впились пальцами друг другу в волосы и одежду, вместе колеблясь на грани слёз от боли нападок с обеих сторон. Но хватка Четта на руках разорвала их, боль от давления крепких рук вырвала из обоих жажду мщения и детскую излишнюю ярость. — Да что с вами такое?! — ругался Четт, отбросив Эдди чуть ли не в лужу. Но тот завизжал, словно обезумевший, переполз, не боясь грязи, и попытался снова напасть на расплакавшегося Коула. Он хотел бросить из уст обвинения в провале у окна, что ему надоела их докучающая компания, испортившая план. Но он сам не понял, как не мог ни слова проронить. Будто лишился речи. Язык его предал. Он был настолько зол, что всё, что хотел — ударить друга, очень сильно, чтобы тот плакал и плакал. Гнев затмил рассудок дитя, чего он сам испугался. Он испугался собственного гнева и ударов по Коулу, всех эмоций, что бурлили в нём: злобы, отчаяния, давнего волнения, обиды. Ему было страшно, безумно страшно. В тот же день, когда его вымыли, миссис Хандерсон промывала царапины на его лице. — Подними голову вот так, — спокойным голосом обратилась она, касаясь его подбородка. Но мальчик не поддался. Стыд — осадок, оставшийся после произошедшего днём. И он горел в нём до пылающих щёк, скованности в движениях, ссутуленной осанки и до дикого рвения снова забиться в угол. Отвернуться к стене, избегая опасности, желая спрятаться от стыдящих, злых глаз домочадцев. — Эдди, — попросила хозяйка, убрав из рук вату и накрывая обеими ладонями колени мальчика перед собой. Четт сидел в другой части спальни, молча наблюдая за матерью и мальчиком. Он не стал объясняться перед матерью, почему решил не отпускать из виду Эдди, но женщина подумала об очевидных причинах. — Про… простите, — первый раз после произошедшего заговорил мальчик, когда дар речи всё же вернулся ему, а злость отступила. — Дора и Коул сказали, что это ты заставил подглядывать с тобой под окнами. — Неправда! — вскрикнул он. — Они сами со мной пошли! — Так, значит, ты подглядывал. — Нет… — Не лги мне, Эдди, — потребовала женщина. — Я… я… — Поёрзал он, не поднимая виноватых глаз с пола. — Я только хотел подслушать. Кое-что узнать… — Разве я не учила, что вас не касаются разговоры взрослых, — отчитала его сразу же она. Тогда Эдди вновь, ещё сильнее захотелось убежать в угол и закрыть уши ладонями, лишь бы не испытывать стыд и подступающую злобу от обвиняющих слов. — Почему если вы дети, то обязательно надо безобразничать, драться? Ты так жестоко напал на Коула, не ври, что это было не так… — Я просто хотел узнать, продадите ли вы нас! И всё! — перебил Эдди женщину и встал со стула, только бы убежать. Но она взяла его за руку, что он упал обратно на стул. — С чего это ты бросаешься такими обвинениями, сынок? Откуда это пришло в твою голову несмышлёную, а? — Тон её был больше расстроенным, чем злым. Словно удар в ноющее материнское сердце женщины, которая души не чаяла в детях, которых когда-то привёз муж. Он её не спрашивал в тот день, взял с собой сына, а после вернулся с тремя рыдающими, худыми, бледными детками. — Теперь они наши, — единственное, что тогда сказал мистер Хандерсон, и отправился в дом. Он так и не рассказал, что произошло, даже спустя два года пребывания у них троих детей. И каждый в доме их принял, как принимали и других невольных. Для них был построен не только отдельный, более скромный дом, но и выделены комнаты на этаже вместе с другими двумя детьми хозяев. Как бы ни относились в других местах к рабам, здесь их любили, как своих членов семьи. Другие невольные работали на мистера Хандерсона не первое десятилетие, найдя своё место в жизни. И нашли место привезённым трём детишкам. Им дали имена, откормили, вылечили. Старались избавить от того страха в глазах. И с Коулом и Дорой получалось, пока Эдди не мог избавиться от привычки из-за любого стресса забиваться в угол. Перед миссис Хандерсон он так и сидел молча, не ответил на её обеспокоенность, не объяснился. Тогда встал Четт, злобно взяв Эдди за руку и поднимая со стула. — Четт. — Что с тобой происходит? Отвечай! — Опустился Четт перед Эдди, чуть ли не крича ему в лицо. — Что с тобой не так?! Эдди ещё сильнее опустил голову, что от свисающих прядей не были видны его брови и глаза. — Сынок, перестань. — Нет, мама! Это уже не первый раз! Четт взял одну руку Эдди, которую он так и не смог вырвать, и показал матери разбитые костяшки пальцев. — Это не заживает! Он разбивает руки в кровь. — Это… — Нет, это не сегодня произошло. А ты думаешь, почему он постоянно прячет руки в длинных рукавах, быстрее надевает перчатки в сарае. Он сам себя калечит, мама! Четт потянул захныкавшего Эдди из комнаты, быстро уводя через силу в его с Коулом комнату. Миссис Хандерсон понеслась за ними, чуть ли не врезавшись в мужа, что поспешил на крики. — Сын? — обратился он к Четту, который пролетел мимо него, уводя и Эдди. — Четт! Дёрнув ручку двери в комнату, сын потащил за собой сопротивляющегося мальчика. Коул, сидящий на своей кровати и играющий с игрушкой, вздрогнул от хлопка ручки двери, ведь она распахнулась с такой силой, что ударила по ближайшей стене. Четт провёл Эдди к стене у шкафа, оттолкнул ширму для переодеваний, что она завалилась на кровать, но парень не обратил на это внимания. — Вот! — Указал он на пятна на обоях. Где был стёрт рисунок, и остались тёмные следы. — Он разбивает руки в кровь о стену! — Обернулся Четт на мать и отца, ибо они зашли в тот же момент. Глаза обоих родителей расширились, видя скрытые потёртости. А вид Эдди, что плакал и плакал, стирал и стирал слёзы растянутыми рукавами кофты, подтвердили им все догадки сына. — Ты видел? — спросил мистер Хандерсон. — Слышал, — ответил его сын, скрестив руки на груди. — Моя комната с другой стороны. А он начал так стучать пару недель назад. Я прошёл к ним, дверь была открыта. А тут Эдди сидит и бьёт обоими кулаками в стену. — Как же так… — Накрыла лоб ладонью мать, оглядываясь и видя, как и Коул замер на кровати, слушая взрослых. Замершую тишину тревожил плач Эдди. — Ты калечишь себя, набрасываешься на Коула, не слышишь, когда я прошу тебя остановиться. Ты расцарапал ему лицо и чуть не лишил зрения на один глаз! Что за дьявол сидит в тебе! — раскричался Четт. — Сын! — Прервал его отец. — Бешенный… — плюнул из уст в сторону Эдди Четт и вылетел из комнаты, оставив родителей и двух мальчиков. Мистер Хандерсон с тяжёлым вздохом сел перед Эдди, что тот сразу спрятал руки в карманы. — Эдди, меня пугает, что ты так срываешься. Это пугает Четта, Коула… Ты напугал сегодня всех. Почему это произошло? — Качал головой хозяин и повернулся к жене. — Он рассказал, почему подглядывал? Она кивнула и накрыла плечо Эдди ладонью, поднимая взгляд на Коула. — Коул, ты готов ко сну? — Да, миссис Хандерсон, — закивал мальчик. — Хорошо. И увела мужа с Эдди в кабинет. — Он боится, что мы продадим их, поэтому и подслушивал разговор, — коротко сказала она, как только дверь в помещение закрылась. — Почему ты так подумал? — С недоверием скривился хозяин. Женщина пожала мужу плечами, когда Эдди молчал. — Эдди. — Потому что… — тихо всхлипнул детский голос. — Почему? — Потому что на вашем дне рождения… Дора танцевала на сцене, — рассказывал он произошедшее около месяца назад, — и я слышал, как она понравилась вашему другу. Мистер Хандерсон уже понимал, к чему вёл мальчик, и сдержал удивление с опаской в выражении своего лица. — Он хохотал и хохотал, хлопал в ладоши, пока она танцевала. И просил вас… продать её ему. Сказал, что ваши детки очень хороши, воспитаны… что таким, как мы он найдёт место получше, чем полоть огород и убирать за скотом… Я испугался… Миссис удивлённо глянула на своего мужа, не зная до этого момента предложения от партнёра. Мужчина видел краем глаза пронзающий взор своей жены, но продолжал смотреть на мальчика, что замолчал. Эдди снова заплакал, из-за чего перестал рассказывать, но чувствовал, как страх и желание убежать снова брали над ним верх. Тогда в этом мальчике проснулось незнакомое мужество, отогнавшее опаску. Он хотел рассказать, потому что был научен правилу говорить всё взрослым, и они обязательно помогут, решат проблему. Он доверял им и верил, что они помогут ему, измученному самым главным страхом в жизни — быть снова преданным, брошенным. — Я испугался, что вы отдадите нас. Мне постоянно страшно, снятся сны, там вы отдаёте своим друзьям нас с Коулом и Дорой. — Я никогда не отдам вас, — строго сказал хозяин, сунув обе руки в карманы. — Это была шутка от моего партнёра. Это всё. Тебе не о чем беспокоиться, Эдди. — Вы не врёте? — Поднял мальчик полный надежд взор к мужчине. — Нет…***
В тот же вечер мистер и миссис Хандерсон готовились ко сну в своей спальне. Усевшись удобнее, мужчина уложил ноги супруги на свои, зная, как ныли от усталости её ступни. И начал массировать их, в благодарность получая поцелуй в щёку. — Ну и день. — Согласен, — сухо ответил он, вздохнув. — Никак из головы не выходят слова Эдди. Мой бедный мальчик, не могу представить, что он пережил, раз так испугался обычной шутки твоего товарища. Запомнил, переживал, не мог избавиться от страха. Разбивал свои руки от стресса, боже мой! Мистер Хандерсон примолк, задумавшись, а его супруга не могла не заметить, как его массирующие движения замедлились. «Придётся, сейчас или никогда», — подумал он, медленно поворачиваясь к жене лицом. — Дорогая… — К чёрту тебя! — Поднялась она с кровати, вырывая ноги из рук мужа. — Я так и знала! Так и знала! К чёрту тебя! — Будь тише, я хотел поговорить с тобой… — У тебя же на лице всё написано было! Я всё поняла, не глупая! Немыслимо, что ты принял такое решение! Ты издеваешься надо мной! — Тише, — потребовал мужчина, поднимаясь с кровати за женой и хватая её за плечи, лишь бы она остановилась и не ходила перед ним из стороны в сторону. — Что же ты наделал… Разбудите меня, я не могу поверить, что ты продал наших малышей. За что? Разве в этом была нужда?! — Услышь же меня, я хотел вот-вот тебе рассказать. — Так говори! — Оттолкнула мужа она, бледнея с каждой секундой. — И потрудись начать свой рассказ, откуда же ты их взял. Я два года живу в незнании, по какой причине и от кого ты забрал этих детей. — Важно лишь то, что я вынужден вернуть их тем, кто мне их дал. Это не было моим желанием. — Да кто же твои партнёры, раз просят о таком и вынуждают отдать обратно! — Потому что я из кожи вон лезу, чтобы содержать наш дом! Вот в чём проблема! Я в долгах, как в шелках, дорогая моя. Потому что моя любимая супруга любит роскошную одежду, которую раздаёт своим же служанкам. У меня растёт дочь и сын, которых я обеспечиваю. У меня огромные земельные владения, скот и работники, о которых я забочусь ничуть не хуже, чем за родными детьми! Увы, всё хорошее когда-то заканчивается, и в определённый момент мне пришлось… связать себя собственными руками и позволить дураку обобрать меня до последней копейки. — Так почему же ты мне не сказал, в каком положении мы находимся? — Ох, женщина. — Покачал головой мистер Хандерсон, падая в кресло рядом и роняя лицо в ладони. Супруга села рядом на край кровати, прикладывая несколько пальцев к губам, чтобы сдержать слёзы. — И что же от тебя требуется? Говори… — Цена — трое наших невольных детей, — вздохнул он устало, — Я больше года пытаюсь найти хоть какой-то способ отдать долг. И Питер готов закрыть его за меня, если я отдам наших невольных детей. — А другие варианты? — Лишиться всего. — Махнул рукой мужчина. — Заберут всё. Если я не отдам этих троих детей, то собственными руками выгоняю нас на улицу, отправлю остальных невольных в чужие руки, предам собственных детей. Эти земли мне передались по наследству, здесь родились мои дети, продолжается жизнь. У меня нет выбора. — Это не может быть единственным выходом! И в тот же момент мужчина пал на пол, роняя лицо в ткань ночнушки на ногах своей жены. Зажимая рот тканью в кулаках, он прижался как можно сильнее, лишился последних моральных сил под давлением вины, что испытывал, как только узнал, на что придётся пойти. — Скажи же, что мне делать? — рыдал он, хватаясь за любимую женщину, как за последнюю надежду. — Ты думаешь, мне безразлична участь этих детей? Я не хотел их брать, но был слишком глуп. Ты не представляешь, из какого ужаса я их забрал, хоть и не хотел поначалу, как отец, который везёт в собственный дом, к своим детям других израненных судьбой малышей. Но я не мог поступить иначе, как человек. Я дал им, что мог, но теперь не я отдаю, а их отнимают. — Нельзя по-другому договориться с Питером? — Прижала кулак к губам супруга, глотая слёзы разочарования. — Это же было лишь предложение? Мы можем отдать ему своих лошадей и коровы! Но не детей… — Он не такой вежливый джентльмен, дорогая, как может показаться. Он поставил меня перед фактом, что эти дети станут ценой моему долгу… Таков бизнес, работорговля. Дети — дорогой товар, особенно симпатичные и работящие с малых лет… Ты не знаешь, что за это за люди… Бандиты, убийцы, жестокие работорговцы, наживающиеся на жизнях пленённых. Это мы выкупили наших людей, дав им новый дом, но… те, кого я встретил… кого они держат… Милая, те рабы молятся о своей кончине, лишь бы облегчить свои страдания. Я в последнее мгновение спас детей от той жизни, так как их хотели отдать в общий торговый лагерь… — И теперь их заберут туда?! — Я не знаю, но большинство рабов выкупаются оттуда. Многие и заканчивают свою жизнь там, так и не найдя нового владельца. — Я не могу согласиться на это, — оттолкнула мужа миссис Хандерсон, отходя к любимому столику с украшениями, — не могу отдать этих детей. Когда ты их собираешься отдавать? — С первым днём лета. — Ещё три недели мне глядеть в глаза этим ребятам, смотреть в глаза Эдди, кому ты лгал в лицо, что никому не отдашь их?! Что же ты за человек такой? Я не узнаю своего мужа! — Я в отчаянии. — Склонил голову мистер Хандерсон, медленно поднимаясь на ноги. — Но ты должна понять меня. — Смотрю, себя ты уже убедил. — Я не могу поступить по-другому, а если бы мог, то этот разговор бы не состоялся, как и большинство о моих делах и обеспечении нашей семьи. — Мерзавец, — прошипела женщина, отвернувшись от мужа, не имея сил и желания понимать, как он пришёл к таким обстоятельствам, ни разу не посоветовавшись с ней. — Что же мне говорить нашим детям? Ты о них хотя бы думал? Как они переживут новость, что их родители отдали их друзей, членов семьи в чужие, жестокие руки. Выживут ли эти дети?! — Я возьму это на себя, первого июня я заберу ребят, а ты с дочкой поезжай в город. Купите ей чего-нибудь на праздники и останьтесь у моего брата по пути домой. Мы договорились о передаче в определённом месте, вернусь в дом я один. А детям скажу, что отправил наших невольных ребят на пару месяцев на работу в другое место. А потом уже решим, как объясниться. Может, скажу, что в другом месте они уже привыкли и не настаивал на возвращении ради их же блага… Что там им будет лучше…***
В первый день лета большинство членов семьи решило выехать по своим делам. Миссис Хиндерсон взяла дочку за покупками, в необъяснимой для всех спешке решая выехать раньше всех. — Вы все хорошо поели? — Присела она перед детьми, что ждали, пока запрягут повозку. — Да, миссис Хандерсон! — Весело закивали они, сидя перед ней на скамейке. Женщина оглядела каждого, сдерживая слёзы, лишь бы не тревожить их умы опасениями. Крепко поцеловала каждого в щёки, поправив шляпки и жилетки, и огляделась. — Вы помните, что я вам всегда говорю? — Да! Да! — Будьте сильными, спокойными, воспитанными. Ведите себя прилично и делайте, что вам говорят. Не позорьте меня в гостях! — Пыталась она оправдать свою обеспокоенность и печаль в голосе той самой выдуманной причиной для сегодняшнего дня. Что эти детки лишь уезжают поработать у знакомого фермера. — Хорошо! — Будьте молодцами, — последнее, что она сказала, когда увидела мужа, что вышел к ним и кивнул в сторону выезда. Он подал ей руку, чтобы помочь спуститься с козырька, но она прошла мимо, проигнорировав мужа, чем занималась последние недели после того самого разговора. Наличие ссоры между ними заметил каждый в доме, но не задавал вопросов, считая это их супружеским делом. А мистера Хандресона радовало, что жена ни разу не помешала ему в завершении сделки, а молчание он мог бы стерпеть, веря, что когда-нибудь её лёд в сердце оттает и она поймёт его поступок. Четт остался в доме за главного и проводил отъезжающие повозки. Единственное, что сын спросил, почему же так мало вещей для ребят было упаковано, ведь отправлялись они не на один месяц. Но отец поспешно отмахнулся, сказав, что у его друга полно рабочих вещей, а свои личные они уже взяли. На середине дороги две повозки разминулись. Дочка помахала ребятам, что энергично махали ей в ответ, и ждали, когда же и хозяйка повернётся, чтобы ответить им взаимностью. Пока было время их повозка не скрылась за густой листвой на повороте. Но она так и не повернула голову, глядела вперёд на их дорогу, пряча за свисающими из-под платка прядями стекающие слёзы горькой боли прощания. Она молчала, но внутри молилась за этих детей. Что когда-нибудь они найдут тех людей, что одарят их той заботой и счастьем, которые они заслуживают. Что это будет последнее предательство в их жизни. «Тогда мне не повезло, — сказал бы повзрослевший, знакомый вам герой этой истории, если бы провожал вместе с вами те самые повозки. — Это была сама главная неудача в моей жизни. Через полчаса наша повозка остановилась. Неожиданно. Поле. Мы стояли, пока хозяин не сказал, что сейчас к нам подъедет его друг и заберёт нас. Приехали три повозки. И разделили с самого начала, что уже тогда нас насторожило. Хозяин больше не смотрел на нас. Он ушёл к своей повозке, а нас увели в приезжие. И закрыли. Больше мы не виделись. Я не видел ни Коула, ни Дору, ни семейство Хандерсон. Я не знал, что хозяин попросил, чтобы нас хотя бы забрали по-доброму, без клеток, перевязанных рук и мешков на головах, чтобы не запоминали дорогу. Мы были послушными детьми пяти-шести лет». Дорога была такой долгой, что Эдди успел вздремнуть и начал переживать, оглядываясь. Его окружали трое пугающих мужчин, которые сально скалились каждый раз, когда мальчик поглядывал на них. Его тело затекало, а голову кружило от долгой тряски. Солнце уже опускалось к горизонту, а дорога становилась всё темнее. — Нам долго… ещё ехать до фермы? — Он готовился десять минут, чтобы открыть рот и наконец-то задать вопрос. Один вариант ответа уже вертелся в его голове, но от него он старался избавиться. — Фе-е-ермы? — Зловеще улыбнулся от уха до уха мужчина напротив. — Ты думаешь, мальчишка, что мы едем на какую-то блядскую ферму? — заговорил другой. — А… куда? — Тебя продали, парень…***
— И что? Какого мы отдадим? — Вслед за товарищем вышел мужчина из кабинета. — Босс сказал выдать ему самый лучший товар. Кого он там хотел? — Пусть валит к чёрту. — Оглянулся на друга второй, спеша по коридору, где каждый сотрудник лагеря освобождал ему дорогу. — Это босс перед ним лыбу натянул, обещая, что предложит ему самого лучшего человека. Но сам он мне сказал отдать из тех, кого не жалко и из списка возвратов. Ты слышал критерии? — Да все с такими приходят, только на кой хуй так принципиально брать с милым личиком? — В лакеи. — Изогнул одну бровь второй. — У Жака уже есть садовник и домработница. Новая прихоть старого ублюдка — завидный лакей, украшение дома для гостей. — Женский пол отпадает. — Верно. Вдвоём они дошли до коридоров, один из которых был для «товара с дефектами», а второй отдали для хранения возвратов. — Пошли сюда. — Завернул мужчина во второй коридор. — Ты серьёзно? — удивился первый, когда его друг остановился у одной из камер. Обычно здесь шумно, пленённые общались между собой, но сейчас каждый замолк, зная, что пришли за одним из них, чтобы отдать давнему товарищу босса этого лагеря. — Эй! — Проигнорировал друга мужчина, ударив по решётке и обращаясь к дальнему углу, поглощённому темнотой. — Подойди сюда! Неспешно из угла вышел мальчик, не мигая, глядел на смотрящих и остановился в середине камеры. Худой, бледный, с нездоровым цветом лица. — Для тебя предупреждение! — рявкнул на него угрожающе мужчина. — Это последняя возможность. Если снова вернут — пристрелят, тебе ясно? — Он слишком мал, — шепнул первый второму. — Босс зарекомендовал избавиться именно от него, — ответил ему друг, глянув на невесёлого мальчика, может быть даже пугающего своим угрожающим взглядом. Он так и стоял посередине камеры, сжимая оба кулака, словно был готов защищаться, если кто-то войдёт к нему на территорию. Мужчина повысил голос, чтобы не один друг слышал его: — Я оказываю этому сопляку услугу, выдавая на роль будущего лакея. А все его буйные настроения там выбьют, может не переживать. Лучше ему оставить их здесь же, чтобы прожить до старости. И ещё пусть научится снова говорить, иначе там тоже язык так оттянут, что висеть изо рта будет. Замок в камеру щёлкнул, мальчик отступил в темноту, готовясь защищаться. — Готов? — Обернулся напоследок мужчина на друга. — Ну погнали бля… Оба знали, что сейчас произойдёт, ведь не впервой приходилось использовать физическую силу с тем невольным, что носил шестьдесят восьмой номер. Первым делом, когда они вломились в камеру, перехватили руки, чтобы тот не расцарапал им лица. Связали руки за спиной, и надели мешок, вынося рвущегося из хватки мальчика. — Бедняга, — проводила взглядом из своей камеры старушка, наблюдая за происходящим. Когда мешок сняли с головы мальчика, он уже сидел на коленях. Первый, кого он увидел перед собой, был полный мужчина средних лет, который оценивающе оглядел его снизу вверх. — Это мальчик, — отметил он, поднимая взор к смотрящим. — Вы просили помоложе и симпатичного на лицо. Что-то не так? Можем… — Нет-нет. — Медленно покачал головой мужчина. — Вы привели того самого. Поймите меня правильно, из таких сорванцов проще вырастить верных работников. — Ваше дело, как с ним обходиться. Только мы должны предупредить, что поначалу он недружелюбен. — Кусается? — хмыкнул мужчина, сцепив руки за спиной. — Ха-ха, может и так, если разозлить, — пытались, на простом языке, втюхать товар оба смотрителя. — Он буйным бывает, ребёнок ещё, нужно время приспособиться. Это единственный минус для товара такого возраста, а взрослые с первого дня найдут себе место и верно служат. — Верю. Ни один из моих работников меня ещё не подводил. Взгляд только у него какой-то запуганный. Мрачный. Возвращали? — Было два раза, сами знаете, как сейчас дела обстоят. Из-за вмешательства Клинков у нас много возвратов. Сложное время. Но этого паренька зарекомендовал босс, был бы он сейчас с нами, а не отъехал по своим делам, то повторил бы меня слово в слово. — Верю, парни. — Похлопал по плечу мужчина смотрителя и присел перед хмурым мальчиком, пронзающим его своим озлобленно запуганным взглядом. — Мы подружимся…***
С появления нового человека в поместье спокойствию домработницы больше не было места. С первого дня хозяин наставил Веронике позаботиться о мальчике, а сам мужчина часто пропадал. «Мне повезло с этой женщиной, — добавил бы этот повзрослевший мальчишка, если вместе с вами наблюдал за новым испытанием в жизни этого невольного, — она первая стремилась завоевать моё доверие. Когда для меня выделили комнату в подвале, я не вылезал из самой клетки, не желая покидать безопасную территорию. Слышал, как к Жаку — такое я имя услышал из уст окружающих — приходили подчинённые наверху, но сам он меня не выпускал. Я слышал, как плакалась Вероника садовнику, которого я видел крайне редко. Она плакала из-за меня. Переживала, а о чём, я понять не мог. И что-то знала, определённо пугающее, на что не могла повлиять. Она скорбела заранее». Один раз мальчик нашёл таблетки в еде. Отложил и есть не стал, а как Вероника увидела это, то голосом, наполненным материнским состраданием, попросила съесть всё. — Ты с большим аппетитом кушаешь. И всё, что я тебе принесу ты съедаешь до последней крошки. — Присела она напротив мальчика, заметно обиженного таким жестом в виде найденной таблетки в еде. — Я не хочу тебе вреда, с моей руки ты бы не съел таблетку. Мальчик молчал, поджав к себе ноги и продолжая сидеть в углу. — Это от глистов. Ты очень худенький, я заметила проблемы со стулом. Тебе надо съесть, а потом я тебя помою. Он поежился и снова отвернулся в угол лицом. — Хорошо, я не буду тебя мыть. Но ты сам помоешься. Ты чешешься, я заметила вшей на твоей подушке. Тебе надо привыкнуть к этому дому, ты можешь мне доверять, я не обижу. Помогу. И всё же он расслабился, вернулся к тарелке. Схватил её и перебежал в угол, быстро пихая куски мяса в рот обеими руками. Быстрее. Ещё быстрее. Иначе отнимут. Ударят. Надо съесть всё и быстро.***
Через неделю Вероника вывела мальчика в одну из ванных на втором этаже и была несказанно рада, когда он разрешил касаться его. И сама потеряла дар речи, услышав первый раз голос мальчика: — Помоги, — тихо прошептал он, поворачиваясь к ней спиной. Она приняла губку, которой он помылся, сполоснула, намылив, и проглотила подступившие слёзы, добавив к счёту в своих мыслях ещё три шрама, когда он повернулся спиной. На его теле она насчитала семь шрамов, не понимая, как на такого запуганного, но, сквозь мрачную оболочку, очаровательного на вид мальчишку можно поднимать руку. Так издеваться. Но Веронику отвлёк шум за спиной. Она обернулась, видя, что в открытой двери в коридор стоял хозяин, который, не мигая, наблюдал за ними, а точнее за мальчишкой. Жадно, странно и пугающе. — Здравствуй, Вероника. — Едва склонил он голову, не оторвав пристального взгляда от мальчика. И дитя повернулся на голос, сразу же отступая в сторону, лишь бы спрятать свою наготу. Ударившись спиной в стену, он отступил и зажмурился, замечая, как дорого украшенное зеркало пошатнулось на ближайшей тумбе и падало на плитку, разбиваясь на множество крошечных, больших и вытянутых осколков. Не скрылся от его внимания и тот осколок, что закатился под ванную, прячась между тазами. — Я… купаю его. Уже пора. — Сглотнула ком женщина, отвлекая внимание хозяина на себя. — Хорошо. — Улыбнулся одним уголком губ Жак. И затем, хоть и нехотя, прошёл дальше по коридору до своей спальни, до последнего не оторвав глаз от мальчика, что забился в угол, обнимая себя обеими руками. Они остались вдвоём. Только мальчишка и Вероника. Бросив губку в таз, она накрыла лицо руками и шумно выдохнула. — Что же за кошмар… — надрывно шептала она, стерев слёзы от медленно отступающей паники. Совладав с собой, женщина подняла глаза на мальчика. Он так и сидел в углу, не отрывая глаз от неё, будто спрашивая, что всё это значило. Но она только криво, наигранно улыбнулась ему, выдохнула и прошла ближе, открывая для него чистое большое полотенце. — Ты не поранился? Мальчик коротко покачал головой. Она подняла его руки, замечая снова недавно разбитые костяшки. — Я отведу тебя обратно. Через месяц мальчик услышал, что множество людей приходило к хозяину, часто упоминания утрату и шаткое положение дел. За этот месяц Вероника выводила дитя прогуляться по садам, но часто каждая прогулка заканчивалась тем, что он усаживался на скамейку и склонялся, словно долгая ходьба и ровная осанка доставляли ему боль. Слишком редко им встречался хозяин, а если и приезжал, то Вероника сразу же уводила мальчика в его комнату. Всё её поведение показывало, что она боялась, и совсем не за себя.***
Наступила неделя, в которую хозяин часто находился дома. Днями не покидал поместье, прогуливаясь по нему. И заглянул к своему невольному мальчику, которому определили комнату на втором этаже. Он сидел в углу, знал, что Вероника скоро должна прийти и увести его мыться, и был одет в халат для купаний. Его выдал сам хозяин из своего гардероба, так как вещей для мальчика было мало, а сам мужчина не желал ни привозить дополнительные вещи, ни показывать этого мальчика лишним людям, как и врачам он ни разу своего нового невольного не показывал. — Здравствуй, — произнёс хозяин, бесшумно входя в комнату, и своим появлением испугав мальчика. — Тебе не стоит пугаться меня. Мне казалось, что ты уже привык. Мальчик не ответил, но мужчина уже привык к его молчанию. — Мы редко видимся с тобой. Сейчас я чаще появляюсь дома и хотел бы избавиться от этой неловкости между нами. Вероника… Она же добра к тебе, да? Она хорошая? Медленно и недоверчиво мальчик закивал, поправляя свой халат, замечая, что мужчина был в похожем, будто готовился ко сну, но решил наведаться к нему. — Хорошая… — повторил Жак, улыбнувшись и кивнув. — Но сегодня она приболела и не сможет тебя помыть. Не бойся, я не буду тебя мыть, ты ещё не привык, да? Мальчик кивнул и заметно расслабился. — Время ужина… Поужинаешь со мной? Вероника приготовила вкусное мясо. И мужчина не дождался ответа, оставив клетку мальчика открытой, как и дверь из самой комнаты. Чувство голода и необузданное детское желание начать доверять взяли верх. Единственное, что его смущало — отсутствие сменной одежды, ведь Вероника забрала его вещи на стирку, а другую так и не принесла. Мальчик вышел из комнаты, нерешительно ступая босыми ногами по полу, местами скрипучему. Где-то вдалеке дома играла ненавязчивая музыка, сразу же оповещающая, где находился хозяин. Спускаясь по широкой изогнутой лестнице, в лестничном пролёте и окнах внимание мальчика привлекли виды садов под лучами вот-вот опустившегося солнца. Темнело, и многие фонари в садах уже были зажжены. Там же мальчик среди кустов и рядом с домиком для рабочих увидел две промелькнувшие фигуры. Это была Вероника, борющаяся изо всех сил с садовником, что поймал её, когда она попыталась выбежать из их домика, и пытался занести её обратно. Они громко спорили, женщина кричала, но не могла побороть сильные руки мужчины, который пытался успокоить её. Она кричала так сильно, но мальчик не мог разобрать её слов. И видел из окна, как она рыдала и тянула руки к особняку, в те же минуты умоляя мужчину, борющегося с ней, отпустить её и понять. Тогда же она увидела его, мальчика, в широких окнах лестничного пролёта. Кричала ещё сильнее, начав махать руками и качать головой из стороны в сторону. Но мужчина смог всё же унести её дом, закрыв дверь. Мальчику стало безумно неуютно. Он понял, что происходило что-то неладное. И единственный человек в этом доме, кому он доверял, сейчас пытался вырваться и махал ему, что-то пытаясь донести. Он быстро, стараясь не шуметь, убежал обратно наверх. Он никогда не бывал в других комнатах, и что-то ему подсказывало, что лишних минут из данного времени у него не было. Он понёсся в ту самую ванную, где уже сменили зеркало, повесив новое. Пав на колени перед ванной, он сунул руку в тёмный угол, испачкавшись в пыли. И наткнулся на тот самый осколок, едва ли не поранившись. В коридоре, куда была открыта дверь, он услышал быстрые шаги. Выпрямился и сунул осколок в рукав, где скрутил его и зацепил в широкой ткани острыми углами. Его везение было в том, что халат был ему велик, за счёт чего до кончиков пальцев кисть пропадала в рукаве. Что и позволяло ему придерживать осколок. — Малы-ыш, — протянул мужской голос, приблизившись к открытой двери, а затем сам мужчина появился в свете из коридора. — Что ты здесь делаешь? Мужчина оглянулся и тихим низким голосом рассмеялся. — Умыться хотел перед едой? — предположил он. — Это хорошо, что ты привыкаешь к чистоте. Мальчик кивнул и подошёл к наполненному тазу, черпнув из неё немного воды и намочив лицо. — Ты молодец… Взяв полотенце, аккуратно собранное на тумбе, мужчина подошёл к ребёнку, но тот попятился. — Не бойся, я вытру тебе лицо. Нехотя, мальчик позволил мужчине подойти к нему и следил за каждым движением полотенца на своём лице. — Теперь пора ужинать. Я расставил всё для нас в библиотеке, там есть камин… Мальчик шёл впереди, слыша каждый шаг мужчины за своей спиной. В доме было ни души, что непривычно для других дней. В той части, куда вёл его мужчина, мальчишка никогда ещё не был, но дальние двери, где виднелся камин, были распахнуты. Перед помещением, куда его вёл хозяин, мужчина обошёл замедлившегося мальчика и прошёл до кресла, опускаясь в него. На столике рядом стояли тарелки и полу опустевшая бутылка. — Я очень любил сидеть со своим отцом в его кабинете, когда был такого же возраста, как ты, — медленно произнёс мужчина и указал на соседнее кресло. Но мальчик не сел в него, а нашёл себе место на ковре, поджав под себя ноги. Мужчина был не против, только налил себе ещё в бокал янтарной жидкости и одним плеском в рот выпил.***
Хозяин рассказывал множество историй, пока мальчик продолжал молчать, глядя в одну точку в камине. А время шло. Мужчина хохотал от собственных рассказов. Порой задавал вопросы, но в ответ получал молчание. — Ты меня слышал? Мальчик кивнул, глянув на него краем глаза. — Слышал… — повторил мужчина, откинув голову на спинку кресла. Алкоголь уже сделал своё дело, расслабив конечности, что он был крайне ленив на язык и телодвижения в кресле. Всё, о чём думал мальчик — ноющий желудок. Но всё чувство голода из него выбили следующие услышанные слова: — Раздевайся. Он повернулся и видел, как мужчина уже распахнул свой халат, показывая, что под ним ничего не было. Только пугающая, отвратная слабая эрекция. Мальчик тут же отпрянул, отползая в сторону. Но мужчина, сбросивший с себя одежду, оставляя её на кресле, поднялся с места, двигаясь на него. — Я же… был добр к тебе, по-отцовски, — едва двигал он губами, выговаривая. Он улыбался самой отвратительной улыбкой, пока мальчик отползал, в спешке пытаясь подняться на ноги. Страх, подступающие от паники слёзы, желание вновь спрятаться в угол. Всё это ещё сильнее порабощало рассудок и дрожащее тело этого дитя. Казалось, от страха он вот-вот потеряет сознание. Тогда мужчина уже оказался слишком близко. Он схватил мальчика за ногу и халат, срывая его с детского тела. Тогда мальчик завизжал. Сильно, во всё горло, услышав, как залаяли собаки на посту. — Иди сюда, мой неласковый. Мальчик отбивался ногами, но мужчина вонзился в них, оттягивая к себе и заваливаясь из стороны в сторону. Халат распахнулся, и мужчина упал на колени перед уползающим спиной мальчиком, стал тянуть ткань в стороны, раздевая. Мальчик визжал, рыдал и рычал от того, как все свои силы тратил, лишь бы отбиться. Но пятидесятилетний мужчина был сильнее семилетнего паренька. Хоть и пьян, из-за чего медлителен. Она упал рядом с ним на бок, уже стянув с одного плеча великоватый халат. И тогда в свете камина блеснул осколок, испачканный детской кровью, что сочилась из крепко сжимающей его ладони. Мальчик вонзился одной рукой в глаза мужчины, давя на них и вызывая истошный крик. Опьянённый завалился за спину, упав с ребёнка. Тогда-то его крик был заглушён ударом осколка в горло. Не переводя дух, мальчик вырвал его, пачкаясь в крови и видя, с каким ужасом в выражении лица мужчина схватился за горло. Захлебывался в собственной крови. Он смотрел на мальчика и лишился этой возможности, когда тем же осколком тот вонзился ему в глаз. Поразительно, откуда взялась та сила в руках это малыша. Но ему было слишком страшно. Возможно, что никогда в своей жизни он не испытывал такой страх. Такую жажду к жизни и свободе… Ребёнок… Он вытащил осколок и с невиданной скоростью полоснул по второму глазу. Наносил удары по всему лицу, груди, ногам, животу. Он рыдал, кричал и не чувствовал собственной боли от того, как сильно сжимал осколок. Кровь заливала пол, ковёр и их обоих. Мальчик остановился в тот момент, когда мужчина перестал двигаться. Дыхание его замерло. Мальчик огляделся, слыша только свой не замолкающий плач и треск камина за собой. Не знал, как долго так просидел. Может минуту, а может десять минут, полчаса. Но потом будто очнулся, поднялся и увидел, как кто-то промелькнул в коридоре. Он понял, что если спас себя от рук хозяина, то сейчас погибнет, ведь в коридоре, вероятно, к ним двигался один из охранников. Он перебежал за кресло, ожидая ещё одного нападения. В теле уже появилась слабость от потери крови, что без остановки сочилась из ладони. Но он как никогда был настроен защитить себя. Ждал конца. Тогда-то к нему и зашёл странный незнакомец в тёмном одеянии, держа перед собой револьвер. Увиденное его поразило до остолбенения. Он огляделся и увидел того самого забитого в угол мальчика, что был готов наброситься первым, защищаться. И этот же мальчик первый поднял осколок, угрожая им незнакомцу.