Коди
Держа в руке револьвер, я проклинал скрипучий пол под ногами и свой портящий ориентацию в звуках слух. Я думал, вот-вот весь план пойдёт по одному месту, но не слышал голос Жака. Он будто уже спать лёг, ей богу. Но потом услышал голос, однако, точно не принадлежащий мужчине. Я вошёл в коридор, оставшись в паре шагов от зала с открытыми дверями, откуда уже видел языки пламени камина, дошёл до зала, скрывшись за ближайшим предметом мебели, выглянул. И остолбенел. Прямо перед камином лежал труп Жака, с уже набежавшей лужей крови под собой, пропитавшей ковёр под ним. В колотых ранениях, с изуродованным лицом, что я его едва узнал по фотографии и портретам, что заполняли входную зону в поместье. Халат старикашки лежал рядом, на кресле, за которым я увидел запуганного зверька с бешеными глазами. Прожигающего именно меня своим озлобленным и таким напуганным взглядом. Нет. Это был не зверёк. Человек. Из-за кресла едва торчала голова и тонкая рука, до крови сжимающая какой-то надломанный осколок стекла. Струйки алой жидкости бежали по запястью из ладони, в которой он держал свое орудие убийства. И голый. Его наготу я увидел в щели между полом и креслом. Тут он всхлипнул, до сих пор не мигая и глядя на меня. И рука его поднялась, угрожая осколком прямо мне. Это был паренёк. Запуганный ребёнок. Мальчишка. Что за хуйня?! Я пришёл сюда совсем по другой причине, а теперь видел, как эта самая причина лежала заколотая до уродства на полу, над лужей собственной крови. Внутри мне всё уже подсказывало (нет, оно кричало во всё горло), что план идёт по заднице. Не без усилий я перевёл с пацана свои глаза на неподвижного Жака. Какого чёрта он голый? Как и паренёк… Отвращение сковало мои конечности самой крепкой и тяжёлой цепью. Что бы здесь ни случилось, к чему бы мы ни успели подойти, Жак оказался мёртв, а кусок стекла в руке парня — он до сих пор безмолвно угрожал им мне, — и был орудием убийства. Страх в глазах нагого мальчика — ещё одно подтверждение моих подозрений. — Эй?.. Что только что я сказал? У меня ни одного слова не было на языке, чтобы как-то заговорить. Я, мать его, вообще не понимал, что говорить и как поступать. У нас был запасной план на случай, если в доме кто-то из охраны окажется. Но не думаю, что этот до дрожи запуганный пацан из охраны. Нога ступила вперёд, чего я не контролировал, скрип половицы подтвердил моё действие, но я не один двинулся вперёд — осколок в руке парня дёрнулся на меня, предупреждая, угрожая. Как бы ни был настроен этот парень, его испуг надорвал тот тонкий детский голосок, с которым он в очередной раз всхлипнул и громко промычал от собственного движения. Так и намекая без слов, что ещё одно моё движение — и я лягу рядом с Жаком, независимо от того, как я его пугал. Я должен был действовать, но что-то внутри меня поддалось обстановке и страху ребёнка напротив. Передо мной сидел голый и до чёртиков напуганный ребёнок, и это меня уже ломало. — Это ты сделал? — Указал я пушкой на Жака. Мальчик продолжал сверлить во мне дыры своими маленькими глазками, скрытыми отросшими русыми волосами. Кто он такой? У Жака не было детей. Нет, это подстава, точно она. Тогда почему я стою? Адам предупредил, что в доме никого не будет. Охрана не сменилась. Сотрудники должны быть предупреждены и затаиться в доме для прислуги. Жак никого не держал в доме, Адам бы предупредил, если бы Жак пригласил кого-то к себе, ведь приезжал сюда по делу (на разведку) ещё утром. Он подтвердил нам, что план готов к исполнению. Я уже должен был всадить пулю в голову Жака, а на выстрел выйдут братья. В любом случае, дело дрянь. Я нагнулся к креслу, очень медленным движением, пока глядел в немигающие глаза запуганного мальца. Хотел только поднять хоть какую ткань, кинуть ему, чтобы он так не обнимал себя другой рукой и не прятался. Может он хоть что-нибудь скажет, когда поймёт, что я ничего ему не сделаю, кем бы он ни был. Но он дёрнулся ещё вперёд, наполовину телом вынырнув из-за кресла, и что-то пискнул, тыча в меня осколок. — Я не обижу, — сказал я низким голосом. Его глаза бегали от револьвера в моей руке до лица. Туда и обратно. Вместо того чтобы поднять какой-то плед на кресле, я туда же опустил револьвер — на сидение. Не боялся показаться обезоруженным, ибо таковым не был, — в скрытой одеждой кобуре на груди ещё один револьвер вместе с ножом. — Видишь? — Поднял я обе руки. — Я убрал. И ты убери, пацан. Давай. Ты себя же режешь. Он молчал, меня это подбешивало. Явно меня не ждал, как и я его здесь. Оба мы не знали, по какой причине предстали друг перед другом. Парень не послушал меня, только съёжился и быстрым движением плеча стёр слёзы со своего лица, которые наверняка ему мешали хорошо видеть меня. А он не хотел даже на секунду терять меня из виду, если моргнёт. Понимаю, потому что ещё немного, и я воспользуюсь этим, чтобы обезвредить его. Выглядел он крайне непредсказуемо. Точно, как беззащитный зверёк, за кого я его принял в первую секунду появления здесь. Или даст дёру, или нападёт, защищаясь. — Эй, — обратился я к нему, не ступая ближе, но беспокоясь, что если не я дам знак братьям, то они сами заявятся сюда, — я не знаю, кто ты такой, но тебе пора опустить этот осколок. Кровь текла по его кисти до локтя. Медленно, и падая редкими каплями на край ковра у колен мальчугана. Ноги повели меня ближе, а руки потянулись вперёд, будто успокаивая. — Парень, я не трону… Я даже не договорил. Он так визгливо, громко закричал, сорвавшись на меня и замахиваясь осколком, но я среагировал — может быть даже неудачно сильно, не так, как следовало бы, — ударил по руке, обезоружив, и отбросил его такого лёгкого в сторону, что он ударился о подлокотник кресла и стёк на пол, плача от боли в боку. Блять, на кой хер я это сделал? Я не вспомню, когда дрался с детьми. Не рассчитал силу. Осколок упал на ковёр, отскочив в сторону и расколовшись на две части и крошки, когда упал на деревянное покрытие пола. Сверху, в уголке глаза появилась тень, к ней я поднял глаза. Лиам целился пушкой прямо в паренька. Непонимание происходящего отражалось на лице брата, а я был уверен, что точно такое же выражение лица было у меня. С долей удивления от произошедшего за последние две секунды. — Лиам, не стреляй. — Поднял я руку к брату. — Что за хуйня?! — Он изумлённо ткнул стволом в сторону Жака. — Он мёртв?! — Да. Спускайся сюд… Я опять, блять, не договорил, так как в меня влетело что-то низкое — по ребра высотой, может и ниже, — нанося резвые и хаотичные удары, но, что удивительно, с силой младенца. Раза два или три, прежде чем я отмахнулся от напавшего на меня мальчишки, как от назойливой мухи. Но он снова оказался слишком бойким — укус прямо в бок последовал за его уворотом от моей руки. — Сука! Пуля пролетела над головой мальчика, так как я рефлекторно отдёрнул его от себя в сторону. Он с грохотом упал на пол, закричал от боли, переполз за кресла к высокому декоративному дереву, пропадая из виду. — Не стреляй, мать твою!.. Лиам в мгновение спустился ко мне по винтовой лестнице, пока я не знал, куда глядеть: или на паренька, или на свой бок, который уже жгло. — Кто это? — Встал столбом Лиам рядом со мной, выдыхая. Целился в сторону, где пропал мальчик, пока я нащупывал и стягивал вверх кофту, не чувствуя боли от собственных касаний из-за болевого шока. На коже красовался полу посиневший, полу кровавый след зубов. — Я ебу? Сам ни черта не понял, когда вошёл. — Проскрежетал я от боли больше в рёбрах, чем на немеющей коже. — У Жака есть дети? — быстро заговорил Лиам, вместе со мной отходя в сторону, и видя в тени шелестящее декоративное дерево. Пацан прижимался к его стеблю и горшку, как к единственному спасению в тени и взвизгнул, уползая меж предметов интерьера, будто в нору. — Нет. — Едва покачал головой я и кивнул на наше окружение, обводя глазами с Лиамом кресла, пустые стаканы, бутылку, полные едой тарелки и сброшенную одежду, которой были лишь два халата одинаковых размеров. — Но здесь до нас точно какая-то херня произошла. За нашими спинами я услышал шаги. Лиам обернулся вместе со мной, наблюдая, как к нам быстрым шагом направлялись Мортимер с Андре, держа в руках револьверы и уже приподнимая их. — Ну ка… Мортимер запнулся, когда дошёл до нас и увидел изувеченное тело. Он вместе с Андре направился ближе, остановились, почти касаясь носками обуви бока Жака. Я накрывал свой бок ладонью — этот малец почти откусил от меня кусок, кожу щипало. — Он отбивался? — Андре толкнул ногой тело Жака. — Это не наших рук дело. Лиам указал взмахом револьвера в руке в сторону кресла и тени за ним, в которой стояло декоративное дерево, а около него — голый мальчик. Я даже ничего не успел осознать до сих пор, но Андре ошеломлённо выругался и пошёл прямо к мальчишке твёрдым шагом. Тот завизжал, пытался отползти или после успеть вылезти из своего угла да убежать, но брат схватил его за ногу, утягивая из тени. — Андре! Мальчик уже рыдал без сил, но пытался отпнуть Андре, пока на голой спине катился по полу. Я дошёл до брата, отдёргивая от пацана. — Кто ты? — грубо требовал Андре, пока я встал между ними. Не понимаю, что нашло на меня, но мальчишку было почему-то жалко. Хотя, почему мы не должно быть его жалко? Это же ребёнок. Я увидел достаточно, и если парни даже не догадывались, что было тут до нас, то у меня в голове по-прежнему таилась мысль, к чему мы опоздали, независимо от нашей цели появления здесь. Оглянувшись, я видел, как Морти уже присел у трупа Жака, оглядывая его. Лиам подошёл к нам, хмуро глядя с нами, как мальчик убежал за шкаф, чуть ли не ударяясь лбом в стену — настолько близко он лицом вжался в угол. И замер там же. — Пускай. — Его нужно допросить. Адам упоминал только прислугу. Это ещё кто? — Оставь его, — сказал Лиам. — Нам надо разобраться с Жаком. Я не обошёл правое крыло до конца. Решайте с Жаком. Андре вернулся к Мортимеру, берясь за осыпающийся с каждой секундой в деталях продуманный план. Лиам отправился наверх, ибо не только ради убийства Жака мы здесь оказались, — в его сейфах может оказаться что-нибудь ценное. Я остался в паре метров от пацана, поднял плед с кресла и бросил ему. Мальчишка отшатнулся от упавшей за ним ткани, сильнее сжимаясь и продолжая сидеть к нам спиной. Я наблюдал за обеими частями зала, пока обернулся в коридор, в котором был свет, чтобы снова оглядеть ноющий бок. Даже если Жак мёртв, это ещё не конец дела. И тому подтверждением оказались голоса вдали. Мы всё взялись за пушки, но опустили их, когда увидели женщину. Эхо подхватило её вскрик. Она помчалась прямо к нам, из-за угла, с которого она выбежала, вышел ещё один мужчина, окликнув её по имени: — Вероника!.. Садовник и экономка. Адам наверняка предупредил их, чтобы не высовывались. Но мы сами должны были зайти за ними, когда закончили бы с Жаком. План заключался в том, что мы бы убили Жака, опустошили его кабинет, а после вывезли оставшуюся прислугу, пообещав им до этого безопасность взамен на бездействие этой ночью. — Вернитесь в свой дом, Вероника, — попросил Мортимер, встав и выглядывая со мной в коридор. — Мы ещё не закончили. — Где он?! — кричала она, ещё даже не добежав до меня в распахнутых в дверях. Вбежала, вовсе проигнорировала, огляделась. Лицо этой пожилой женщины раскраснелось, волосы лежали в беспорядке. Она явно не находила себе место, но наверняка больше всех нас четверых вместе взятых понимала, с чем мы столкнулись. Вероника бегала по залу глазами, единственным источником света в котором был камин. А я?.. Я просто стоял, держась за бок. Не отталкивать, не применять мне же грубую силу к пожилой женщине, если она ослушалась нашей просьбы? Я бы и с мальцом этого не сделал, если бы он не напал на меня! Мужчина — как сказал Адам, его звали Стеном — вошёл за ней, нерешительно и обеспокоенно оглядев нас, и с заиканием обратился к женщине перед собой: — В-вероника, нам л-лучше… Его рука не дотянулась до плеча женщины — она прошла глубже в зал, не удостоив ни одного из нас взглядом, длиною больше секунды. Мы не больше элементов интерьера. Её вовсе не пугало, не заботило наше присутствие. Мы все переглянулись, но ни слова не сказали. Накрывая зону над грудью обеими ладонями от беспокойства, Вероника перебежала в полной тишине ближе к креслам, замечая на полу Жака. — Будь ты проклят… чудовище… — прошипела с ненавистью проклятье и не скрыла пущего беспокойства от лицезрения его в таком виде. — Где… Ах! В секунду она нашла в тени угла нагого мальчика, и наверняка узнала его, ибо сорвалась на громкие рыдания и упала рядом с ним. Он вздрогнул, но так и не поворачивался. — Что будем делать? — услышал я тихий вопрос Мортимера к Андре. — Это я! Иди сюда, иди… мой мальчик… — Она пыталась коснуться его, мальчишка взвизгивал и стряхивал её руки со своих плеч. Он брыкался и надрывно, почти задыхаясь, рыдал вместе с ней, а мы встали, как вкопанные, вовсе ничего теперь не понимая. — Что это за мальчик? — спросил я, проходя к ним. В углу моего зрения, парни сворачивали тело Жака в тот же ковёр, на котором он лежал. — Ваш сын? — Н-нет… — коротко и тихо ответил мне Стен со спины. Вероника приложила силу, чтобы прижать к себе рыдающего ребёнка, тихо плакала вместе с ним и шептала просьбы простить её, а за что, я так и не понимал. Она что-то шептала ему, мельком за что-то ругая, он молчал. Но так же быстро, как обняла его, так и отпустила, поднимая на свет свои руки, испачканные кровью. — Что ты сделал?! — вскрикнула она, борясь с ним в попытках поднять его руки на луч света между креслами. — Что ты сделал, скажи! — Когда я вошёл, у него в руке был осколок… — высунул из задницы я свой язык и приблизился к ним, но как только моя тень упала к их ногам, мальчик попытался вырваться. Я подал плед и остался в паре метров от них, чтобы если он меня боялся, то хотя бы от Вероники не сбегал. После моих слов Вероника глянула на свёрнутый труп в ковре, откуда торчала только голова. — Я не успела… Я не успела… — Еле выговаривала она, содрогаясь от нахлынувших слёз и прижалась лбом к макушке бледного мальца, как только обернула его. Он терял кровь, ослабел, потому и не сопротивлялся. Я присел, сорвал кусок ткани с собственной одежды, чтобы женщина хоть как-то смогла остановить кровь мальчика, хотя его рану на ладони точно надо было зашивать. Вероника была потеряна, почти в отчаянии. Братья тихо шептались у камина, я прошёл к ним. — Ни хуя не понял. — Кивнул в сторону. Стен нерешительно опустился рядом с Вероникой, помогал ей обернуть ладонь мальчика и ужаснулся, в раскрытой ладони видя глубокий разрез. Откуда в нём столько дури, что он так держался за этот осколок? Я опустил глаза на пол, где осталось орудие этого пацана, разбитое на два осколка. Поднял один и оглядел с братьями. — Вероятно, он заколол Жака, — сказал я. Мортимер нахмурился и прошёл мне за спину, оставшись в паре шагов от Вероники и Стена. Нам нужны были ответы, прежде чем решать, как поступать дальше. Но уже мы стояли на распутье, ибо план сорвался, как обычно…***
Себастьян
В окне расплывались виды из только зеленеющих лесов, полян и оврагов. Поезд двигался по маршруту, мне было охота поторопить его, будто это что-то изменит. Я в очередной раз поднял руку с часами на запястье. Стрелка сдвинулась совсем немного с последнего раза, как я снова обращался к часам. Прошло двенадцать минут, но по нудящему желанию поскорее добраться казалось, что целый час я уже так просидел. — Ты в порядке? Бенджамин сидел напротив, подняв глаза с книги, хотя последние три минуты я чувствовал его взгляд на себе. Он глядел на меня всё эти минуты, но вопрос наверняка терзал, не дав окунуться в чтение. — Да. — Едва разомкнулись мои губы. Не особо хотелось поворачиваться к нему, только в отражении в стекле я обратил внимание на людей вокруг в общем вагоне. Не понимал, как Бенджамину хватало терпения в общем шуме сидячего вагона держаться за повествование, даже мои мысли перебивали голоса людей вокруг. Позади нас сидела семейная пара, что-то громко обсуждающая с сыном. За Бенджамином напротив две пожилые женщины говорили об окончании учебного года. Они наверняка были учительницами. Я выпрямил спину, будто это помогло бы сбросить с головы лавину важных и не очень размышлений. Размял затёкшие плечи. За весь день у меня голова шла кругом от дел, расписанных по часам. Поверить не мог, что они закончились, но остаток дня не окажется проще. Бенджамин опустил книгу, молча глядя на меня, что я видел боковым зрением, и захлопнул её, выдыхая. Мы всё же встретились взглядами. — С марта расписание отправлений изменилось. — Знаю. В любом случае будем в городе вовремя. — Хорошо. По выражению лица Бенджамина несложно было догадаться, что он бы хотел сказать куда больше, но явно не в той обстановке, в которой мы находились. Через полтора часа мы попрощались с проводницей, спустились посреди, будто бескрайнего леса. Здесь не было вокзала, только остановочный пункт девяносто первого километра посреди нигде. В молчании мы спустились с железнодорожной линии, прошли по ветхому мосту над оврагом и завернули под гул удающегося дальше поезда за ряд невысоких кустов. Щебень хрустел под ногами. Дорога вела от платформы на разветвление в две стороны. Одна вела к ближайшему производству, а вторая уходила в противоположную сторону до деревни, куда мы держали путь. Ещё два года назад здесь не было ничего, кроме грязи на прокатанной дороге. Но ближайшая лесопилка проложила дорогу из щебня, так как в это время года ни один автомобиль не мог проехать. На обочине, под тенью высокой сосны, что уже привычно, стояла машина, по пути до которой я высунул ключи из кармана пальто. Открыл дверцу у водительского, но Бенджамин неторопливо прошёл к задней, открывая и видя, что оно было полностью усыпано подарками по прежнему списку. Он захлопнул дверь, — я пожалел, что взял его с собой. Одному ездить было легче. Через пару секунд хлопнул и багажник, и Бенджамин сел на пассажирское рядом без своего чемодана. Я выехал до конечного пункта своего привычного, короткого, хоть и редкого путешествия. Я ехал домой. — Тебе должно быть стыдно, — спустя пару минут тишины заговорил Бенджамин, говоря о подарках, купленных не мной. — Я… — Ты не спрашивал моего совета, — не дал он мне слова. Бенджамин склонен поучать всех и каждого, но, вероятнее всего, сам бы никогда своим советам не следовал. А в случае со мной знал лишь факты, считая их единственной причиной, по которой возомнил себя вполне понимающим мои обстоятельства советчиком. Он слишком много раз вздыхал, когда не знал, что сказать. И сделал этот в этот же момент, сотый раз за день, хотя солнце ещё не село. — Головорезы выезжают сегодня с закатом? — За час до твоего приезда я разговаривал с Адамом и с ними. Поместье Жака в их распоряжении, могут подождать подходящего момента без спешки. Но к рассвету должны быть в офисе, как и мы. — Тогда эта поездка бессмысленная. Мы только приедем, а ты и одной полной ночи дома не проведёшь, как надо будет снова ехать на станцию. — У меня до этого дня не было других возможностей. — Были, — парировал Бенджамин тут же, не успел я закрыть рот. — Но ты предпочёл заниматься чем угодно, нежели явиться домой. Те, кто ждёт тебя каждый день и час там, не заслужили такого отношения. Лжи и предательства. Не собирался я объясняться. О месте, куда мы направлялись, знали три человека из моего подчинения, один из которых и наполнил мою машину всем по списку. Я сам последние два года ничего самостоятельно не покупал, когда ехал домой. Раньше брался за это сам, но теперь отнимает время, да и список не меняется. Конечно, я иногда подправлял его, но не имел возможности ходить по магазинам, да скупать то, что может вызвать вопросы у тех, кто не должен был видеть меня в тех местах. Через полчаса мы вырулили к кромке леса, отчерчивающей край деревушки. Внутри затрепетало, клянусь, хоть и компания Бенджамина вызывала во мне необоснованное раздражение. Нет, я всегда ему рад. Бенджамин мой лучший друг, я знаком с ним столько же, сколько самого себя знал. Но иногда он был излишне надоедливым, особенно сегодня, когда дело касалось нашего приезда в это место. Потому что в большинстве он всё равно был прав, что резало меня по сердцу. Я промолчал, ибо если бы открыл рот, то любое слово звучало, как оправдание. Как признание, что я лжец и не достоит того счастья, что имел. Бенджамин помалкивал, сдавшись в очередной раз на вздохе. Деревня «Эйр» была слишком крошечной на горизонте. Её можно было проехать насквозь за минуту, ибо жило в ней не больше пятидесяти человек, и состояла из одной улицы и двадцати трёх домов. Эта глушь хранила в себе мой самый важный в жизни секрет. Мой дом. Когда мы въехали в деревню, я два раза оторвал одну руку от руля, чтобы помахать соседям, и у высокого забора завёл машину к подъездной дорожке гаража. Мне потребовалось немного времени. Выдохнуть, оторвать руки от руля и краем глаза заметить, как быстро вышел из машины Бенджамин, не скрывая, как его раздражало моё волнение. Только за секунду до того, как дёрнуть ручку дверцы, он снял с моего плеча длинный русый волос и сбросил его уже на дорогу, когда выпрямился. Это действие было, как удар мне под дых, роняющий на колени. Осуждающий, многоговорящий удар, напоминающий о моей лжи. О моей неверности. Бенджамин открыл ворота гаража, я завёл машину внутрь, а после вышел к дорожке до входа на участок, перед дверью вытаскивая ключ, поднял голову на виднеющуюся крышу дома за забором, скрывающим участок. И услышал голоса, полные радости, искреннего счастья от моего появления дома. Мой приезд был сюрпризом, но никого, кроме меня здесь так не ждут. Ужин ещё только готовился, потому на участке никого не было. Но уже знали о моём возвращении по шуму ворот гаража. Я прошёл дальше, вместе с шуршанием моих шагов по сухой по весне траве послышался шум в открытых окнах дома. Дверь распахнулась. — Папа!.. Две светлые макушки выглянули из двери и промелькнули за бетонными перилами крыльца, украшенными ещё сухим плющом, шустро спускаясь по полукруглой лестнице. Знакомьтесь, моя семья. Мой секрет и моя жизнь. — Бианер, Грант, — сорвались имена моих пятилетних сыновей с уст, как только они спустились на тропинку и неслись в мои раскрытые для отцовских объятий руки. — Папа! Папа! Ты приехал! — визжали они, махая руками и подпрыгивая в беге до меня, отцовское сердце сжалось от страха, что эти сорванцы в своей спешке могли споткнуться, поэтому я пошёл навстречу через наш огромный двор. Мои мальчишки почти могли снести меня с ног, когда я присел, чтобы обоих их подхватить. Детский запах обволок ноздри, как только я поймал сыновей и оторвал их ноги от земли. Маленькие сандалии попадали к моим ботинкам, — близнецы так спешили, что не застегнули их у двери и выбежали ко мне. — Какие вы уже большие, — охнул я, рассмеялся, обоих подкидывая и усаживая удобнее. Ещё совсем маленьких, но растущих, будто не по дням, а по часам. Казалось, что с каждой нашей встречей они становились всё больше и больше. Я прижимал их к себе, ощущая, как в своих кулаках они стягивали пальто на моих плечах. Даже в этот момент они успели повздорить, ибо, обнимая меня за шею, натыкались на руки друг друга и толкались. — Убери! — прошипел Бин, шлёпнул Гранта по руке на моей спине. — Ты убери! — ответил ему тем же Грант. — Прекратите. — Шёл к дому, приструнив отцовским стальным голосом обоих. — Грант первый начал! Грант показал брату язык и опустил лицо в изгиб моей шеи. Бин пригрозил ему своим ещё совсем маленьким кулаком и состроил самое грозное выражение лица, очень похожее на моё рабочее. Я потребовал без слов их прекратить ссору, боднув носом руку сына, которая промелькнула перед лицом. Бенджамин не спешил идти за мной, оставшись в гараже, пока я ступал к крыльцу. Лишь бы не сорваться, ибо знал слишком много. Моя самая красивая, самая нежная и светлая женщина уже неслась в открытых дверях до выхода к нам, попутно стирая с рук влагу фартуком. Ветер подхватил запах свежеприготовленной еды из дома и донёс до моего носа, что я сглотнул. Лин распустила волосы, сунув заколку в карман. Ахнула, сунув ноги в рабочие калоши, которые стояли поблизости. И поспешила к нам, пока я опустил сыновей на коврик у входа, попросив войти в дом и не морозить ноги, поймал жену в свои руки и закружил. Ветер пощекотал белокурыми волосами жены моё лицо, но это не помешало мне найти её губы, чтобы поприветствовать её самым крепким поцелуем. Лин обхватила мою шею руками и улыбалась в поцелуй, мальчишки снова ссорились за дверью. Но ещё одного члена семьи мне не хватало, потому я нехотя отпустил жену, глянув в открытые двери, куда забежали мальчики. Лин знала, кого я ищу. Как же я не могу искать глазами свою дочку, которая так и не вышла встретить своего отца… Из её окна играла музыка из музыкальной шкатулки, но это не мешало ей услышать о моём появлении. — Какой приятный сюрприз, любимый, — пригладила мои растрепавшиеся волосы Лин и проследила за направлением взгляда. — Мы сегодня все переругались. Брианна обиделась на братьев и заперлась у себя. — Но она слышала, что я здесь. — Поднял я глаза на окно в комнату дочери. Лин тяжело вздохнула, и похлопала меня по груди ладонью, как бы успокаивая моё тревожащееся сердце. Улыбнулась и взмахнула рукой, глядя в сторону, куда посмотрел и я. Бенджамин вошёл на участок и приветственно взмахнул рукой. Мне нетрудно было догадаться, что он пережидал в гараже, чтобы ещё и не видеть мою встречу с семьей, лицезрение этого надавило бы на больное место. У Бенджамина с его женой, Эрикой, не было детей, став главной проблемой их брака. И что угодно вокруг моему другу об этом напоминало, из-за чего мир ему был не мил и даже ненавистен. — Здравствуй, Бенджамин. — Добрый вечер, Лин. — Прошёл он к нам. Я ждал, и достаточно долго. Потому не остался дольше привычного у крыльца дома и поспешил внутрь, отложив все дела на потом. Я спешил к дочери, которая не поспешила ко мне. Поднялся наверх, переступив разбросанные игрушки у выхода из комнаты мальчишек, — они всегда весь дом делали своей игровой комнатой и ни одни предупреждения на них не работали. Рука поднялась ещё в то время, когда я даже не дошёл до нужной двери, уже желая в неё постучать, что я и сделал, когда дошёл до третьей двери в коридоре. — Брианна? — За дверью было слишком тихо, ведь на улице я слышал музыку её заводной шкатулки, которую дочь держала на подоконнике и постоянно заводила. А теперь было подозрительно тихо. Я постучал ещё раз. И ещё. Затем открыл дверь, как только с другой стороны её с силой дёрнула детская рука. Я замер в изумлении, не скрывая печали. — Папа?.. — Здравствуй, дорогая… Моё маленькое счастье с пустым, незаинтересованным взглядом задирала голову к моему лицу и замолчала с приоткрытым ртом. Брианна стояла напротив, держась за ручку и глядя на меня глазами, которые ей передались от Лин. Ей было лишь восемь лет, но уже была так похожа на нас. Близнецы взяли поровну. От меня им достались голубые глаза и губы, а цвет волос и носы взяли от Лин. Грант был всегда спокойным, но Бин и Брианна имели свой неподвластный и бойкий характер с малых лет. Мы с Лин часто рассуждали, откуда у них такие характеры, ведь сами мы с женой были молчунами и порой пугающе спокойными. Но во внешности Брианна была моей копией, оставив себе от матери лишь зелёные глаза. В ней было так много меня: чёрные, густые волосы, разрез глаз, нос, губы, овал лица. Она была моей дочерью, но всем видом с каждым месяцем взросления не скрывала, что её это не радовало. Мой первенец, моя отцовская гордость стояла передо мной в повисшем молчании, но одновременно была слишком далеко, что не достать. — Я хотела открыть. — Откашлялась она, первой отводя глаза в сторону. — Почему ты не спустилась? Не было во мне желания осуждать Брианну, полностью осознавая, что сам виновен в том холоде от дочери. Я сам каждый день, не находясь рядом, отталкивал дочь, а как приезжал, наступала её очередь. И впервые она не вышла встретить меня, не ждала меня дома. Не была рада мне. — Я была занята, — мне пришлось навострить уши, чтобы услышать, что так тихо произнесла Брианна. — Я помогала маме до твоего приезда и не успела сделать свои дела. — Ты сидела в комнате, как поссорилась с братьями. Вместо того чтобы хотя бы обнять дочь, я поймал её на лжи. Плечи Брианны опустились без стыда за враньё, будто её и не волновало, что она солгала мне, а я это тут же понял. — Я скоро спущусь, только переоденусь. Дочь закрыла перед моим носом дверь, выстроив между нами ещё одну стену, хотя их была уже сотня, если не тысяча. Я пошёл на первый этаж, размышляя о целостности моей семьи. Не дала ли одна из её частей трещину. Прошу вас, не осуждайте меня за жизнь, которой живу. За мой секрет, который нарушает правила «Клинка», ведь я женился до своего главенства, но не скрою, что это сделал только потому, что ещё тогда планировал запрет на личную жизнь, что вступил в силу, как я стал Главой. Брианна была рождена до брака с Лин, но мы её планировали, ибо я был влюблён в Лин настолько, что хотел от неё столько детей, сколько нам было отведено. И как можно скорее, так как Лин была старше меня почти на девять лет, что уже сказывалось на её здоровье. Мальчиков ей было нелегко вынашивать, но уже она хотела ещё одного ребёнка. Наш брак был требованием Вальридера Второго, и о моей семье знали только остальные Главы и трое подчинённых. Глядя на своих детей, на свою прекрасную жену я каждый раз задумывался, как бы к раскрытию моего секрета отнеслись головорезы, им я не решился поведать эту информацию до сих пор. Они были намного ближе мне, чем те подчинённые, которым я уже доверил охрану моей семьи, и потому этот вопрос о доверии им терзал меня не в первый раз. Я хотел рассказать это прежде всего Коди, ибо он был моим первым головорезом, и тема семьи часто всплывала в моей голове, когда Коди стал первым головорезом. Удивительно, что он стал головорезом в тот же месяц, как родились мои сыновья. Возможно, именно ему я заведомо доверял в этом вопросе больше всех остальных, так как верности Коди не было предела, у нас не такая большая разница в возрасте, как с остальными тремя. И Коди ладил с детьми лучше всех остальных, что я видел в Александрии. Дети его любили, а Коди любил их, так что и с моими он бы тоже нашёл общий язык с самого начала. Но я всё равно не решался, и вряд ли это сделаю.***
Если кто-то скажет, что близнецы всегда дружны и спокойны, то сидя с женой на диване в нашей просторной гостиной, я видел противоположность этому высказыванию. Они разбирали подарки, игрушки и книжки, которые я привёз для них, и ничего больше не делали, кроме как, открывая рот, сразу спорили. — Бин, — предупредил я сына, когда он хотел отнять у брата игрушку, лишь потому что тот катал её вокруг себя слишком резво и заходил на зону, на которой игрался Бин. Они делили всё: игрушки, ковёр, на котором играли, сладости и даже нас с Лин, но мы никогда не давали им повода подумать, что кого-то из них мы любим больше. Сыновья были так похожи друг на друга внешне, но характерами они были совсем не схожи. Полные противоположности. Бин был энергичным, шумным, болтливым и порой эгоистичным. А Грант… Порой он был одним, а в другое время — совсем другим. Иногда он подхватывал веселье Бина, резвился с ним, визжал и носился по дому, что невозможно было поймать. Любил болтать всегда и обо всём. А в другие времена ему неохота встать с кровати, играть и изучать мир. Он много плакал, капризничал и просил или одиночества, или простых молчаливых объятий своих родителей или старшей сестры. Всё зависело от его самочувствия. Когда близнецы появились на свет, мы ещё ничего не замечали в самочувствии Гранта, хотя ещё тогда подумывали бить тревогу, когда Грант был слабее Бина. Тогда повитуха настояла, чтобы мы не сравнивали мальчиков, ведь все малыши разные. Бин был неспокойным. Они отличались в весе с самого рождения, у Гранта появлялись проблемы с пищеварением, но и у Брианны было в его возрасте то же самое, что мы быстро решили с первым походом к врачу. Но чем чаще мы водили Гранта по врачам с его новыми болезнями, тем больше видели, как все разводили руками. Лин переживала, я — не меньше. Первые два года мы практически пролежали в больнице, так как Грант постоянно болел. А год назад врачи предположили, что это связанно больше с внутриутробным периодом, чем с внешними факторами, и огорошили нас подозрениями о первичном иммунодефиците, от которого у них не было правильного, и действенного лекарства. Всё, что мы можем, так это поддерживать здоровье сына, и беречь, как драгоценное сокровище. Иммунитет нашего младшего сына не становился крепче с его взрослением. Только если иногда, а после становилось хуже. Мы будто были выброшены в буйное море, только отдыхали от волны, как следующая накрывала нас, выбивая силы и надежды на лучшее. Сидя у камина, на тёплом ковре и одетый намного теплее, чем брат, Грант шмыгал носом, так как каждой весной простывал, хотя мы пытались это предотвратить. Порой хватало того, что раскрывался по ночам, скидывая жаркое одеяло, или не слушался и не надевал с пробуждением носки, идя до ванной босыми ногами. Он хотел безобразничать, играться с братом на прохладной траве, бегать по лужам, не бояться сквозняка и холодного времени года. И он всё это делал исподтишка, когда мы могли не доглядеть. Мы хотели сберечь его, не крадя детство. Когда я приезжал в прошлый раз, Грант был намного энергичнее, набрал вес, но в этот раз мне Лин тихо шепнула, что неделей ранее Гранта снова взвесили на плановом осмотре, и он сбросил почти три килограмма, — он должен был набрать столько, а не терять. Я огляделся, без сил больше разглядывать сына и замечать признаки его нездорового состояния. Бенджамин поздоровался с детьми и ушёл часом ранее в наш соседний дом, где жили те самые трое подчинённых, которые следили за моей семьёй и помогали Лин в моё отсутствие. Брианна так пока к нам и не спустилась, а подарки для неё лежали нетронутыми на соседнем диване. — Пап? Грант поднял детали игрушечной железной дороги, поднимаясь на ноги и укладывая их мне на колени. — Не получается? Грант кивнул, я опустил глаза на детали перед тем, как собрать. А Бин поднялся за ним, и тогда Грант громко всхлипнул, и развернулся, хватаясь за плечо. — Ах! Бин! — Лин поддалась вперёд, утягивая вовремя Гранта на себя. Я пожалел, что взялся за деталь и не видел, что произошло. — Глупый! — Топнул Бин ногой, задевая машинку Гранта носком. Грант стал громко плакать, держась за плечо. Как я понял, Бин ущипнул его и злобно хмурился. — Ты должен сам! Я сам смог! А ты нет! Дурак! — Сам ты дурак! — прошипел сквозь слёзы Грант и замахнулся, но я вовремя поймал его за кисть, несдавливая. Мальчики замолчали, глядя на меня, и одновременно ссутулились от моего грозного взгляда, с которым я молчаливо глядел сначала на одного, а после на другого. — Бин, — обратился я, склоняясь ниже к нему, поднимая между нами деталь, — ты видел, что у твоего брата не получается? Он промолчал, обняв себя обеими руками и опуская глаза вниз. — Бин, папа говорит с тобой, — требовательно заговорила Лин. — Да, видел, — как можно обиженнее выдавил он. — И почему не помог? — Он должен сам! — Он не должен. Вам только по пять лет, чтобы быть обязанными. И он твой брат, который всегда приходит тебе на помощь. Разве не так? Разве не Грант вместе с тобой спрятал в гараже сломанное зеркало Брианны, когда ты его сломал? Мальчишки переглянулись. — Помоги ему, — протянул я сыну детали, так и не собрав их до этого. Бин стоял, только глядел на детали, ведя борьбу между упрямством и моей просьбой. — Бин, я сказал, помоги брату. Грант хотел забрать у меня детали, и тогда Бин быстро выхватил их у меня, взял брата за руку и усадил обратно на их детский коврик. Он согнулись над деталью, пытаясь вместе собрать, что у них получилось меньше чем через десять секунд. — Спасибо, — потёр слезливые глаза Грант, взяв свободной рукой брата за плечо. — Не за что… — ответил Бин, не подняв виноватых глаз. Я был вполне удовлетворён таким исходом, хоть и не считал себя хорошим отцом, опустился за спинку дивана, приобняв жену, и заметил силуэт в углу глаза. Брианна стояла у входа в гостиную, скрестив руки на груди слишком по-взрослому для восьмилетней девочки. Как только мы встретились взглядами, она первая опустила глаза, прошла к нам и аккуратно переступила разбросанные игрушки, — мы не ругали сыновей за беспорядок, хотя бы какие-то шалости должны быть для Гранта, что распространялось и на Бина, ведь они всегда были вместе, даже если постоянно ругались и дрались. Они ещё совсем маленькие, а для меня и вовсе крошечные, даже если росли слишком быстро. Не верилось, что когда-то я больше не смогу их обоих держать на руках одновременно. Что когда-то они будут мужчинами, а не детишками, чуть выше наших садовых гномов. Брианна села на диван и подняла свёртки в подарочной упаковке, быстро разрывая её и разглядывая наряды. Она потратила на это лишь три минуты, откинула рядом с собой и поднялась, подходя ко мне. Я поддался ближе, дочка опустилась ко мне, тихо произнося: — Спасибо. Поцелуй в щёку был таким же едва ощутимым, как порыв весеннего ветерка на улице. И был таким же прохладным. — Не за что, дорогая. — Кивнул я, поджав губы. Такими и были наши встречи с дочкой последний год или чуть больше. Раньше она встречала меня так же радостно, как мальчишки, обнимала своими руками так крепко, зацеловывая своими губками мои щёки. Но с взрослением и моими редкими появлениями дома дочь отстранялась от меня, но никогда не доводила дело до конца, полностью признаваясь мне: «Я тебе не рада, папа». И этот момент тому подтверждение, ведь ей были безразличны мои подарки, но она решила меня поблагодарить. Она поцеловала меня в щёку, но сделала это слишком безразлично. Моя любимая дочка, моя Брианна, глядела на меня, как на гостя, пока я до сих пор не знал, как подобраться к ней и как заговорить о том, что с нами стало. Почему она смотрела на меня не как на долгожданного отца и не понимала, что я не только отец, но и Глава «Клинка». Я не мог выбирать что-то одно, даже если бы хотел. И на двух стульях усидеть тоже не смогу. Я всегда буду на распутье, так и не выбрав нужный путь.***
Время близилось ко сну, из открытой двери из спальни я слышал, как Бин и Грант умывались в ванной. — Стой, — говорил Бин, с его голосом послышался всплеск воды в тазу. — Теперь хорошо. Тёплая. Умывайся. — Мальчики, вы готовы чистить зубы? — Повернулась к двери Лин, сидя за туалетным столиком и снимая свои серьги. — Да! Я умылся! Грант умылся! — Молодцы. Сейчас приду. Я хмыкнул, стоя у шкафа. Повесил на вешалку рубашку и брюки, но оставил их висеть на ручке шкафа. Наши дети были такими умными в своём возрасте, и даже со старшей дочерью я замечал, что её склад ума выходил мне боком. Лин ушла помогать мальчикам, а я направился к дочери, как только надел пижаму. Брианна оставила дверь приоткрытой, но не ждала именно меня, что я понял, как удивлённо и разочарованно глянула на открывшуюся шире дверь, в которой был я. Сидела уже под одеялом, в свете свечи читая одну из книг, которую взяла у братьев и пообещала прочитать им на ночь в один из дней. Она всегда брала книги заранее, чтобы потренироваться и прочитать их братьям уверенно, без запинки. — Брианна, ты испортишь своё зрение, если будешь читать в темноте, — выдохнул я, держась одной рукой за ручку двери. Он недовольно поджала губы и опустила книгу на свои ноги, не закрыв её. — Ты что-то хотел? У меня спёрло дыхание от её вопроса. Как она могла задать такой вопрос, ведь я всегда приходил к своей дочери, ещё малышке, целовал её и желал доброй ночи, а она ждала моего появления у неё с улыбкой. Я натягивал её до шеи одеяло, кутал, иногда качал, если её мучила бессонница, что было очень часто. Приходил, когда она плакала во сне, и успокаивал. Теперь я не нужен был, чтобы она могла спокойно отдаться сну. — Пожелать доброй ночи хотел своей дочери. — Понятно. Брианна уложила книгу на столик рядом. И дунула на свечу, погасив её и опуская на спальню темноту, что должен был сделать я после того, как поцелую её. — Доброй ночи, — в темноте услышал я голос дочери, тихий и грустный. Её слова оттолкнули меня на несколько шагов назад, на порог комнаты, что мне осталось только закрыть дверь, будучи в очередной раз отвергнутым дочкой. — Доброй ночи, дорогая… Дрожь в руке уняло движение на себя, чтобы закрыть дверь. Я прижался лбом к дереву, выдыхая и не понимая, что мне сделать. Как мне поступать, дочка, скажи. В комнате зашелестело одеяло, и снова тишина. — Себастьян? Я повернул голову, оставляя лоб на двери. Лин обнимала обеими руками мальчишек на выходе из ванной. Они втроём глядели на меня с вопросом, но я улыбнулся. — Спать? — спросил я, отпуская ручку двери и проходя к жене с сыновьями. — Да! — Поднял руки ко мне Грант. Я поднял их обоих и поцеловал кратко жену в уголок губ. Занёс сыновей в их комнату, усаживая сначала Гранта в его постель, ибо она была ближе, а после и Бина на его. Они переползли за одеяла, сунули ноги под них и с предвкушением ждали, как я зажгу свечу и устрою им любимое представление теней из пальцев на стене. Они обожали угадывать животных, которых я показывал, и сами пытались что-то показать, что получалось не совсем удачно у обоих из-за их маленьких пальчиков и ещё не достаточно развитой моторики. Каждый раз это заканчивалось тем, что оба они с восторгом просили меня схватку двух животных. В этот раз была тень собаки, и я выбрал ей в противники сову. Я всегда выбирал к их выбранному животному такое, с которым их бой окажется с равным счётом в итоге. Сова в конце просто улетела, пропадая в тени шкафа Бина. — Она летает! — подбоченился Грант. — Нечестно! — В бою все средства хороши. Не обходишь силой… — Бери хитростью! — Бери хитростью! — Молодцы. Я встал между кроватями мальчиков, потрепав светлые их волосы одновременно, поцеловал обоих в лоб и пожелал спокойной ночи. Бин с Грантом ещё вечером планировали поиграть вместе со мной, но я ещё тогда им не сказал, что к рассвету меня уже не будет дома. Я всегда предпочитал лгать им о моём отъезде. Не выносил печали в их лицах. Лин приходилось их успокаивать, когда они обнаруживали, что меня нет.***
В Кайласе ничего хорошего меня не ждало из новостей, первым признаком чего стало отсутствие Консильери в офисе. Мы с Бенджамином опоздали, но ни Андре, ни Мортимера не оказалось. На стойке регистрации в «Авроре» Одри передала мне, что Андре в спешке ворвался в отель часом ранее, потребовал телефон. Их звонок с нашим врачом продлился шесть секунд, половину из которых Андре потратил на озвучивание адреса дома за городом, в котором мы должны были встретиться, если они не появлялись в офисе, что значило, что дело прошло не так, как мы планировали. Я вместе с Бенджамином направился сразу же туда, гадая, что произошло, и для чего им понадобился врач. Ответ я получил сразу, когда подъехал к дому, бросая машину на подъездной дорожке. Лиам курил на крыльце и к нему присоединился Коди, выходя из дома, придерживая руку на боку, где была приподнята его кофта, а под ней виднелась марля. Коди забрал сигарету у Лиама, глубоко затянулся и обернулся на вышедших к ним Андре и Мортимера. Последний с хлопком закрыл дверь, но она не скрыла последовавший за этим громкий, мучительный и детский крик.