Мортимер
Я сплю… Мне снился дождь, игрушечный, любимый кораблик. Игрушка в моих снах стала настоящим судном, вставшим в бескрайнем море. И только я порхал над ним, указывал экипажу. Всё летал и летал. Говорят, если летаешь в сновидениях, значит, растёшь. И никто меня не потревожил во сне — только голос извне, к концу. — Мортимер… Мортимер… Голос дедушки ворвался в мой сон, оборвал, руша его границы с каждой секундой всё сильнее. Небо осыпалось, уши уже ловили странные звуки, возвращая в реальность. И в темноте передо мной сидел напряжённый, торопясь срывающий с меня одеяло дедушка. Затряс меня за плечи, поднимая с кровати. — Де… Деда? — Не успел потереть глаза, как дедушка сорвал с меня одеяло. — Ты вернулся? Мне стало холодно, обидно за ушедший сон. А после страх в глазах дедушки завоевал и меня. Дед никогда не боялся, никогда. Но тогда он именно это и делал. — Вставай, иди сюда. Он поднял меня в свои сильные руки, а прошло лишь две секунды, как я увидел его в темноте своей комнаты. Его шёпот был твёрд, но и странно тих. Он почти и не шептал, старался говорить очень тихо. Но вокруг было по-домашнему спокойно, пока по всему дому не прошёлся гул удара. Стены задрожали. Я вздрогнул в руках деда. Сон покинул меня в то же мгновение. — Чт… Не успел спросить, что происходит, как дед зажал мне рот. Ему было шестьдесят три года. Мой дед был высоким, не то чтобы крупным, но сильным, очень сильным. Седеющим с тридцати лет, потому я никогда и не знал его другим — без серебра его волос, сияющих на солнце. И у него было самое доброе сердце из всех, кого я знал. Я хотел себе такое же. Помнил его белоснежную бороду, как и всегда идеально зачёсанные назад волосы, тоже седые, без проблесков когда-то русого цвета. Его низкий, хриплый смех и тысячи интересных рассказов остались в моей памяти на всю жизнь. Он был лучшим человеком в моей жизни. Словно стальной в лунном свете из окна, побледневший и замерший на месте дед давил мне на рот своей ладонью, не сильно, но мне достаточно, чтобы я мог понять и помалкивать. Всегда слушался, особенно моего дедушку. Молчал, сопение моего носа под давлением — единственное, что тревожило тишину в моей комнате в их с бабушкой доме. А потом услышал голоса. Много голосов и все они исходили с улицы. Мы были близко к окну, и дед отпрянул от него, прячась за шторой. Теперь я разглядел деда повнимательнее, замечая, что если я был в своей льняной детской пижаме, цвета голубого неба, усыпанного белыми пятнышками, то дед держал меня на руках полностью одетый: в белой рубашке, брюках, в пиджаке, под которым я ощущал нагрудную кобуру с двумя револьверами по обе стороны. Дед расслабился, убрал руку со рта, взял меня поудобнее снова обеими руками, но поспешил к двери, прикрывая её ногой, не до хлопка. Аккуратное движение, защёлкнулся податливый язычок. — Так-так-так… — тихо и быстро бубнил он, оглядываясь. Ища выход из ситуации, в которой мы оказались, и которую я не осознавал до конца. Но мне, восьмилетнему мальчику, было ясно, что кто-то врывался в наш дом, вот-вот будут внутри. Кто-то нехороший. Дедушкины и папины враги. Похоже, дед хотел вынести меня на руках, но передумал — поставил перед собой. Поджавшиеся пальцы обеих ног утопали в пушистом ковре, но мне не было уютно. Было только тревожно. — Дедушка… — зашептал я, задрав голову к лицу деда. Он молчал и думал. Тогда я взялся за полы его пиджака, подёргивая. — Дедушка… что случилось? Время шло — дед это прекрасно осознавал. — Тише… Так… Мои глаза проследили за ним до окна, как он заглянул в него и прошипел сквозь зубы. Оценивал со своего угла обзора, считал количество нападающих, пока что находящихся снаружи. Рука дедушки накрыла зону под грудью, где был револьвер. — Где бабуля?.. Где папа? Взгляд деда устремился на меня. Я замолчал, обнимая себя обеими руками. Всё же он дошёл до меня, последний раз глянув в окно перед этим, и присел на корточки. Взял одну мою холодную руку, согревая своей крупной ладонью. Спокойствие накрыло моё сердце тёплым одеялом, и так происходило каждый раз, когда было тревожно, а дед оказывался рядом. С ним мне не страшно. Никогда не было страшно. С моим дедом, каким я его знал, иначе быть не может. — Дома враги, Мортимер, — сказал он спокойным голосом, — мои товарищи внизу… Я не испугался. Не знаю почему. У дедушки всегда всё было под контролем. Они часто ругались с другими, и один раз дедушку даже ранили. Время неспокойное, говорил он. Но всегда всё в итоге было хорошо. Я же внук своего дедушки. Мне нельзя бояться. Надо действовать. — А бабушка? — Спряталась. Я отнесу тебя к ней, и вы останетесь в подвале, пока я сам или твой отец не придём за вами. — Я буду защищать бабулю? — Да, Мортимер. Теперь пошли… Дедушка достал револьвер, проверил, зарядил его, плавно оттянул ручку двери из моей спальни другой рукой, которая после освободилась для того, чтобы взять мою. Дед сжал мою руку в своей ладони, обхватывая мой кулак своими пальцами, как бы накрывая коконом безопасности. И мы вышли. Это была плохая идея, и дед это понял сразу, как мы сделали пару шагов и по всему дому разнёсся оглушающий шум, что я почти зажмурился. Это выбили дверь, за ними загремели выстрелы. Кричали мужские голоса. Дед надавил мне на спину, приказывая идти быстрее, и я пошёл, ведь дедушка был спокоен. Внизу были его товарищи и бились за дом моей семьи. Всё будет хорошо. Дом был огромным, и мы улизнули в другую часть, уходя к дальней лестнице, откуда можно было спокойно выйти и спрятаться в темноте и в нашем шикарном, громадном саду. Любимый сад бабули. Но даже я маленький понимал, что это будет неверным решением — напавшие пришли с улицы, и наверняка не все ещё в нашем доме. Выбегать и давать дёру опасно, никто бы так даже не поступил. Дед и папа будут биться и накажут тех, кто ворвался к нам. Папа накажет каждого, кто угрожал нашей семье: бабуле, его отцу и его сыну. Всё же до подвала мы добраться не смогли. Дом окружали, врагов было слишком много. Они стреляли по окнам, выбивая стёкла. Мы слышали крики дедушкиных друзей, кто-то умер, снова, друг за другом, наши люди отступали вглубь дома. И дед терял контроль над ситуацией, но приоритетом было довести меня до места, где мне бы ничего не угрожало. За ещё одним поворотом мы услышали шаги в противоположной стороне дома, дед быстро утянул меня в кладовку из коридора — не стал бы стреляться в месте без баррикад из мебели и держа внука за руку, подставляя под возможный огонь. Они уже ходили по нашему дому, и деда это нервировало. А я молчал, даже не дрогнул за всё это время. Я похож на деда. Издалека я услышал команду моего отца, чтобы они отступали из холла внутрь дома. Скорее всего, у них не было другого выхода, но так папа обрубил нам выход дальше. Дед услышал это и принял с самым спокойным выражением лица. Щель между полом и дверью была единственным источником света, дед присел передо мной, не отпуская моей руки из своей. — Дальше нам придётся разминуться, — выдал он единственное решение. В своей комнате он меня оставить не мог, но и дальше он не сможет прикрывать меня, ввязаться одновременно в бой, перед этим увести меня к бабушке. Я уверенно кивнул, выжидая дальнейший указаний. Тогда дед протянул мне свой уже заряженный револьвер. Стрелять умел — дед и научил. — Ты останешься здесь. Со мной не пойдёшь. Закройся, а как кто-нибудь будет приближаться и откроет — стреляй. Не медли. — А если это будешь ты? — Сразу подумал я. — Я постучу четыре раза, так ты поймёшь, что можно опустить револьвер. Он накрыл моё плечо свободной рукой. Пара секунд молчания между нами длилась для меня долго. Дед оценивал мою решимость, отражающуюся в лице. Но больше всего было спокойствия. Сколько ещё испытаний судьбы я встречу с таким выражением лица. — Справишься, Мортимер? — Да, дедушка. Я побуду один. Помоги папе. Довольная, гордая улыбка подёргала серебряную бороду. — Хорошо. Будь здесь и держи палец на курке, как только я выйду. Я последний раз кивнул ему, проводив взглядом к двери, а после — за неё, пока она не закрылась. Теперь я ждал, долго ждал, и с каждой минутой одиночества становилось всё страшней. Спокойствие покинуло меня с уходом дедушки, буквально убежало за ним вслед, оставляя меня одного. Крики, грохот, выстрелы, которые слышал, запомнил на всю жизнь. Это было слишком страшно, а я явно переоценил себя. Я несколько раз напрягал, а потом расслаблял немеющие руки, чуть опуская их, но никогда до конца этого не делал. Дедушка сказал держать палец на курке, и я обязан был так и поступать. Держать дверь на прицеле. Вспоминал, как правильно держать револьвер. Обеими дрожащими руками держал, сильно держал. Мне было страшно, одиноко, стены давили на меня, будто кладовка стала на метр уже, касаясь стенами моих узких, детских плеч. Мозг понял сразу, что моя семья была в ловушке и потерпела поражение. Звуки стихли, а все голоса, которые я слышал, не принадлежали моей семье. Это были враги, и они нахально вторглись к нам, бродили и чего-то требовали. А потом закричала моя бабушка, дальше — папа. Всё плохо. Как нельзя плохо. Возможно, и меня найдут, если нашли бабушку, а дед ввёл в барабан моего револьвера только два патрона. Так я понял, что он изначально думал о том, что отдаст его мне, ведь ему может быть достаточно одного, а потом он мог взять ещё один в подвале, как и патроны. Дед думал наперёд всегда. Его револьвер был красивым, с белой рукояткой, гравировкой. Коллекционная редкость, ставшая моим единственным оружием в тот день. Мне нужно было что-то сделать, пока меня не найдут. От восьмилетнего мальчишки ждать многого не нужно, он бы струсил или послушался дедушку. А храбрый сын бандита вышел из кладовки, своими босыми ножками перебегая каждую скрипучую половицу, что знал наизусть. Поднялся наверх, перебегая из одного угла к другому. Было подозрительно тихо. А потом, скрываясь за перилами второго этажа, за которыми был вид на первый этаж и просторную гостиную, я увидел, что вся моя семья была связана и сидела на коленях. Диван отодвинут в сторону, пробитый насквозь десятками пуль, когда его использовали на выходе в коридор в качестве баррикады. Стол разбит, как и торшер, на окнах колыхались тоже простреленные шторы. В середине помещения стоял, как я понял, главарь напавших на нас, и их было вдвое меньше, чем людей моей семьи. Мой папа стоял на коленях с пробитым плечом, истекающим кровью, дед не был ранен, но тоже связан, стоя по одно плечо с его товарищем, Тони Клиффом. Я узнал его сразу, дядя Тони часто был в компании моего деда, а точнее мой дед всегда был рядом с ним. Бабуля плакала, наклонив голову, от чего мне стало ещё страшней. Каждый её всхлип пугал меня, вводя в отчаяние, хотя хуже и быть не могло. В другой стороне я заметил ещё одного человека, точнее подростка с чёрными, слипшимися волосами, с линии роста которых на лоб стекала кровь. Ему пробили голову, и сам парень едва держался на коленях. Его я знал, но не так хорошо. Его звали Себастьяном — воспитанник Тони. Было ещё трое мужчин из подчинения, тоже связанных. Повсюду кровь и тела, лежащие неподвижно, от чего мне стало тошно. Наши, чужие. Я уже видел такое. Почти вырвало, но желание держать на глазах мою семью было сильнее. Будь, как дедушка. Моя семья перебила большинство, но были повержены. Возможно, взяв наш дом, главарь напавших приказал оставшимся своим людям окружить территорию, ибо с ним было слишком мало людей, чтобы этого хватило для победы. Моих людей окружили трое врагов, а перед ними стоял главарь, что-то толкуя Тони. Спустя три минуты я заёрзал, и это привлекло внимательный взор Себастьяна. Ему было плохо, но он нашёл меня среди широких, белых перил раньше всех. Или, наверное, потому что был повёрнут ко мне удобнее, чем все остальные. Не сдал меня. Он быстро отвёл взор, что загорелся идеей. Прошло ещё пару минут, пока я замер, не зная, что делать. Диалог двух враждующих главарей закончился ударом в лицо Тони, но он выстоял, сплюнув сгусток крови на наш ковёр, уже достаточно испачканный кровью. А после главарь отошёл в сторону, глянув на мою бабулю. Они всегда так делают — трогают женщин, чтобы ранить мужчин. Так говорил дедушка. Он так никогда не поступал, потому что люди чести не трогают женщин. Бывают исключения, зависит от ситуации, но мой дедушка никогда в них не попадал. Потому он спрятал сначала бабулю, ибо она и была ближе в момент нападения. И убрал таким решением сразу одну из возможностей манипулировать, если обернётся всё не в их пользу. Но вышло иначе. Бабулю нашли, а могли и меня, ведь дед хотел спрятать с ней. — Мортимер, просыпайся… Так, будучи не найденным, я мог что-то сделать. Бабулю схватили за волосы, и теперь я обязан был что-то сделать. Повели её рыдающую в центр, и вот я действовал. Я поднялся, целясь в главаря напавших. Я не маленький мальчик. Не должен плакать. Я должен действовать, как дедушка. — Мортимер… Головы каждого из моей семьи повернулись на меня. Дедушка был спокоен, глаза отца расширились. Тони полупустым от недавнего удара взором нашёл меня, явно борясь с накатывающим головокружением. Я должен был спасти бабулю, но в последний момент меня заметил и один из врагов. — Вышиби ему мозги! — прокричал яростно Себастьян, замедлив меня. — Сейчас! Всё произошло так, быстро. — Эй! Проснись же! Ну! — это был уже Лиам, которого там и не было. Его не было в моём сне, воспоминании, тревожащим меня по сей день. Он был в реальности, куда я и вернулся, раскрыв глаза. Шея затекла, по ней же прилетел отрезвляющий шлепок ладони Лиама, как я поддался вперёд со спинки сидения. Сморщился. — Ты в порядке? В фокусирующемся зрении медленно собирался силуэт рядом сидящего брата. Автомобиль затормозил. — Да… Да, я в порядке… — прокашлялся, натирая лоб. — Мы приехали. Пока я окончательно возвращался из сна в жизнь действительную, парни выбрались из машины, издеваясь надо мной, когда поочередно быстро хлопнули дверьми. Бам-бам!.. Громко для только проснувшегося человека. Мне тоже пора выходить. В утреннем солнце, ещё не греющем, на машину падала тень загородного дома, куда нам и следовало приехать. Коди вышел из соседней машины, не сказав мне ни слова, когда мы столкнулись между машинами. Прошёл мимо, открыл заднюю дверцу своего автомобиля. Мальчик… Он хватался за Веронику обеими руками, на голых ниже колена ногах проявлялись синяки — следы прошедшей отвратительной ночи. Коди только протянул руку для женщины, может желая поднять мальчика в свои руки и отнести в дом, но тот запаниковал, взвизгнул, как обернулся, видя жест Коди. Брат сразу отступил с тяжёлым выдохом из обеих ноздрей. И мне нечего было сказать. За весь путь мы ничего не говорили, и скорее всего, развяжем языки только с приездом Себастьяна. Сейчас наши мозги вскипели. Мы вообще не хотели обсуждать, что узнали. — Я сама. — Вероника туже укутала в плед мальчишку в своих руках, с помощью Стена вылезла из машины. Сильная женщина или мальчик такой лёгкий — в дом понесла сама. — Я до доктора, — сказал мне Андре, вернувшись к машине. До этого я стоял там же столбом, провожая Коди и наших гостей в дом, который сразу пошёл открывать Лиам и придерживал дверь, пока все заходили. Я проморгался, ибо от раздумий всё это время глядел в одну точку, что глаза высохли. Посмотрел на Андре, только кивнул ему, отступая от автомобиля. Зевнул, скрывая ладонью рот. Брат умело вывернул руль в лобовом стекле, выехал обратно на дорогу и умчал за помощью. Если уж Лиам прервал мой сон, я не оставлю вас без окончания того дня, который помнил до сих пор, и который снился мне. Днём ранее я ждал возвращения домой отца и дедушки. Не дождался, уснув в зале, потом оказался в своей постели. Дедушка не зря говорил, что наступили тогда неспокойные времена. Через полгода погиб Энрике Оссейн, оставшиеся Главы "Клинка" страдали от смерти лучшего друга, балансируя в сложных обстоятельствах тех лет. Когда-то им везло, но это же везение приносило много завистников, недругов. Папа и дедушка пропадали на работе, иногда было опасно возвращаться домой. И тот раз не стал исключением. Хорошо, что хотя бы мамы не было в гостях у бабушки с дедом. Возвращаясь домой с гостем-боссом, дедушка и папа не заметили хвоста за собой. Семья Диас потерпела поражение, когда месяцем ранее Клинки сорвали их бизнес. И пришли требовать обратно, мстить. Пришли в наш дом. Я, восьмилетний мальчик, выстрелил в ту ночь. Не успел выстрелить последней второй пулей — враги были быстрыми. Главарь отбросил мою бабушку в сторону, его подчинённый уже навёл на неё пушку, как сделал и другой, целясь в меня. Началась бойня, начавшаяся с не моего выстрела. Себастьян спас меня — рванул на мужика, который целился в меня и стоял рядом с отцом. Пуля пролетела мимо, мой палец нажал на курок, и пуля вонзилась в горло главаря. Прогремел одновременно с моим выстрелом другой, дед уже успел среагировать. Он снова продумал наперёд, и был готов к своему решению. Пуля, что должна была прийти в спину моей бабушки, как в наказание за моё действие в тылу, попала в спину дедушки. Дед накрыл своим телом бабулю. Герой всей моей жизни, человек на которого я буду ровняться всю свою оставшуюся жизнь погиб в ту ночь. На нашем же ковре практически мгновенно. Меня не осудили за ту пулю. Наоборот, похвалили, анализируя позже всю шаткую ситуацию. Им было не выбраться, дом оказался окружён, на выстрелы прибежали остальные, но были повержены. Тони, Себастьян, мой отец среагировали тогда быстро, хватаясь за последнюю надежду, и смогли отстоять дом. Тони Клифф наградил меня брошью "Клинков" — я стал их частью. Лично выказал своё уважение за помощь в ту ночь, не ожидал такого от меня. Признал, что я их спас и другого выхода у них не было. Дал разрешение на вендетту, я её исполнил в пятнадцать лет, убив сына Диасов. Мой отец хотел сделать это раньше, но против указа Тони идти не стал. Это был моим делом. За дедушку. Через месяц после той ночи был мой день рождения, и я отказался его праздновать, заботясь о бабуле. Она скончалась через год от горя, не выдержав смерти дедушки. Медленно погибала вслед за ним. Её сердце остановилось, но за несколько дней до этого бабушка сказала мне то, что я никогда не забуду и принял, как самое лучшее, что когда-либо слышал. Она сказала, что дедушка гордится мной с небес, потому что во мне бьётся такое же доброе сердце. Как у него. А я хотел себе такое. Доброе, верное сердце храброго героя.***
Прошло только полчаса, но уже достаточно, чтобы я заметил, что мы все вчетвером обмолвились лишь парой фраз. Молчали, и сказать по-прежнему нечего. А что нам говорить? Мы выжаты, обессилены. Нам всем нужен отдых, но получим мы его, наверное, нескоро. Доктор Бирн и медсестра приехали почти одновременно с Андре, так как он не стал ехать до них напрямик, теряя время, а связался через «Аврору». Доктор стал сразу же осматривать мальчишку, что было весьма проблематично — тот не давал касаться себя, визжал, как резанный. Медсестра пока занялась Коди и его укусом, и быстро справилась, сказав, что у него ранение мягких тканей, хотела намазать заживляющей мазью, а Коди противился, подобно мальчику рядом. Лиам настаивал. Мы вовсе друг друга не слышали. Как редко открывали рот, так спорили. — Помогите ему! — требовал от медсестры уже срывающийся Коди, указывая на доктора, что пытался осмотреть мальчика. — Тебя нужно подлатать, — сказал Лиам, скрестив руки на груди. — Он от тебя чуть кусок не оторвал. — Блять, я сказал, что со мной всё нормально. Ему нужна помощь, не мне! Медсестра только вздохнула, вынужденно убрала руки с бока Коди, так как он стал опускать свою кофту и поднялся со стула. Я его не узнавал, и это не удивительно. Как мы узнали о произошедшем и выслушали Веронику в поместье Жака, Коди потерял дар речи и был встревожен больше всех остальных. Не примите нас за бездушных, но для Коди всегда было уязвимым местом, когда дело касалось детей. Наверное, это единственное его уязвимое место, кроме семьи и любимых людей, естественно. Он был первым и заслуженным головорезом, но когда в наших делах оказывались дети, нежелание вредить тем, кто этого не заслуживает, брало над Коди верх и ставило на колени, поднимая в его руке белый флаг. И сейчас он вёл себя странно, огрызался. Он помог с мальчиком, повёз Веронику, его и Стена на своей машине и больше не отходил от них. Сейчас мальчик продолжал кричать, и Коди встал с места, приказывая нам: — Выйдите. — С чего эт… — Я сказал, проваливайте. Он боится. — А тебя он не побоится? — спросил Андре, спиной прижимаясь к двери из спальни, которую занял доктор, так как здесь было ближе к ванной комнате и удобнее осмотреть раненных на постели. — Думаю, ваш друг прав. Не стоит стоять у доктора над душой, — сказала медсестра, раскрывая свою медицинскую сумку. Лиам и Андре переглянулись, стали выходить. Я ушёл за ними, прикрывая дверь, перед этим предупредив: — Если что, я буду рядом. — Ладно, — ответил Коди, метнув на меня быстрый взгляд. Лиам выкуривал одну сигарету за другой, Андре сидел в гостиной неподвижно, но и не спал. Не думал я, что уснуть в данной ситуации возможно. Мне не спали больше двух суток, я сам не понял, как вырубился в машине. И не уснуть, пока по дому разносились истошные крики сопротивления того мальчика. Он кричал и кричал, но ни единого слова мы от него не слышали. Что-то говорил доктор за дверью, Коди, Вероника. Стен стоял перед дверью, упираясь пустым взглядом в стену напротив. — Как думаете, как скоро он посадит глотку? — прервал тишину Лиам, облокотившись обеими руками на подоконник с открытым окном. — Он уже посадил, — ответил Андре, не поднимая головы со спинки дивана. — Но всё равно орёт… Стен оторвался от двери, пошёл к Лиаму. — М-можно? — Указал он на сигареты. — О, конечно, друг, держи. — Поднял Лиам, сразу же дружелюбно протягивая пачку. — С-спасибо. Лиам только кивнул, прикурил и подвинул пепельницу ближе к нашему новому знакомому. Я не мог терпеть криков мальчишки. Жалость разрывала меня на части, и если Коди уже с ней не справлялся — всё наружу, в каждом слове и дерганом движении, — то я пытался сохранять спокойствие. Сколько сил в этом мальчишке. Пережил ужас, терял кровь, но не сознание. Это невозможно. Храбрый. Но он всё равно ребёнок. Откуда столько сил? Я пошёл в кухню, готовя что-нибудь, чем можно накормить мальчика. Макароны, сыр, молоко — всё, что мне подсказало днём ранее какое-то чутьё привезти, мало ли. Долорес передавала нам ещё печенье, яйца и любимые яблоки Лиама, только сушёные. Я сделал всё, что мог. Наготовил, сварил, нарезал. Мозг не работал, руки работали на автомате. Коди один раз вышел из спальни, прошёл на кухню за спичками и столкнулся со мной. — Ну что там? — спросил я сразу, как он вошёл, а я осознал, что это он. — Хуёво, — выдохнул он. Увидел, чем я занимался, понял без слов, для кого, и просиял. Похлопал меня по плечу. — Брат, ты лучший. Я только хотел попросить тебя чего-нибудь наколдовать. У меня ещё пироги в машине есть, сбегай, забери. — Ему можно? — Без разницы. Пока не знаю, но ему надо поесть и впихнуть с этим успокоительное. Обезболивающее доктор сказал, что на голодный желудок не рискнёт ему вкалывать. Вероника подсчитала, что мальчуган не ел больше двенадцати часов. Она тоже не ела давно. — Дела плохи? — спросил я, собирая всё на самодельный поднос из большой разделочной доски. — Да. Думаю, да, Морти… Кровь как-то остановили, но у него вся ладонь изрезана, там… сухожилия, кожа, вены, я даже видел кость… Один раз он потерял сознание… Он терял его множество раз в доме, в пути, от потери крови и боли, пока в доме Жака мы пытались остановить кровь. Я кивнул брату, он выхлебал воду из стакана, забрал поднос и вышел. Через пять минут я нёс в спальню нарезанный пирог через зал, предложив братьям и Стену. Но никто не взял, хоть и кусков была целая куча. На всех бы хватило. — Ком в горло не лезет, — махнул рукой Лиам, отказываясь. — Тоже, — еле проговорил Андре, тоже отказываясь и пялясь в потолок. Стен молча отказался. На пороге в спальню я обомлел. Доктор и медсестра пропадали в ванной, Вероника сидела на краю кровати, смотря туда же с обеспокоенным видом, куда глядел Коди. А теперь и я. Мальчишка сидел в углу комнаты, спиной к нам, и запихивал в себя одной рукой макароны. Хватал горстями, совал в рот. Его спина содрогалась от рвотного рефлекса, потому что мальчик делал это так быстро, жадно, что не жевал и глотать не успевал. Одна рука была перебинтована на время, чтобы его рана обезоразилась, немного отдохнула. И уже не было сил мучить мальчика, сделали перерыв. Возможно, если бы мальчик мог воспользоваться второй рукой, то ел был медленнее. Но так он будто обезумел от еды. Не переставал, пальцами зарывался в макаронах, поднимал ко рту, просовывал за щёки. Что-то вываливалось, тут же поднималось обратно в рот. Пауза, мальчик снова подавился с характерным кашлем, покраснел. Отпустило. И опять принялся хвататься за еду так, будто голодал несколько дней. Словно он должен был съесть по отведённому времени, а если не успеет, то мы заберём. Я посмотрел на Коди и лучше бы этого не делал. Он глядел на мальчика, не мигая, не отрывая глаз, ужасаясь. Его пугала собственное бессилие и лицезрение вот такого состояния у мальчишки. Что рассказала нам Вероника вспыхнуло у меня в голове сотый раз за последний час, а я уже терпеть эту обстановку не мог. На таких побитых жизнью детей сложно смотреть без жалости. Если ты взрослый, то осознаёшь собственную никчёмность во всех красках, ибо миром управляют именно взрослые. И вот такой гнилой мир оставляют своим детям, что мучаются от взрослых решений с раннего возраста. Я видел достаточно ужасов в жизни, Коди тоже видел. Андре и Лиам — не исключение. Возможно, Андре и особенно Коди видели намного больше меня и Лиама. Но это не делает нас чёрствыми, чтобы мы не испытывали сострадание этому ребёнку. И жгучую ненависть к Жаку от того, что узнали. Таких людей быть не должно, а мир с такими, как он, скатится в всепоглощающую жесткость, безумие. — Возьмите, пожалуйста. Вам нужно поесть. Тарелка дрогнула в моих руках, как я привлёк ею внимание Вероники, поставив рядом. — Спасибо. — Она подняла на меня свои большие глаза, полные благодарности. Но и ей кусок в рот не лез. Медленно, без всякого желания она подняла кусок, откусила и опустила в тарелку. Похоже, ей было сложно даже проглотить, ибо она слишком долго жевала. Коди не сдержался. Очередная попытка помочь мальчишке, просто подать стакан молока увенчалась испугом. Мальчик чуть не ударился лбом об угол, когда заметил приближение Коди. — Эй, просто жуй… Никто не отберёт… — тихо заговорил Коди, отступая. — Я не отберу, не торопись… Мальчик метнул на него свои покрасневшие глаза, замер. А потом заметил тарелку с пирогами. Снова посмотрел на Коди, брат всё понял. Подал ему аккуратным движением кусок, держа расстояние. Кусок испарился из руки Коди молниеносно. Я моргнуть не успел, как в один момент Коди только протягивал пирог, а после мальчик забрал и вонзился в него своими зубами, проталкивая за щёки. Коди отступил, чтобы не пугать. Завёл руки за голову с усталым видом. — Я выйду, подышу… — Иди. — Нет, — вышла из ванной медсестра вместе с доктором, — подождите. Мы с вами не закончили. — Дайте эту чёртову мазь, я сам всё сделаю. Коди приблизился к медсестре, она отдала ему тюбик, марлю, и брат вылетел за дверь. Доктор и его помощница, как я понял, начали готовиться зашивать руку мальчику. Перерыв заканчивался, надо было доделать начатое. Коди не возвращался, и я мог его понять. Все эти крики мы слушали, не находясь в этой комнате, а Коди помогал, держал мальчика, видел всё своими глазами. Это ребёнок… Был бы он взрослее и не пережил, что мы узнали, оказалось бы легче. — Чем я могу помочь? — спросил я, оставшись там и заменяя Коди. — Выйдите, пожалуйста. Мы справимся сами. — Я помогу и позову, если что-то понадобится. — Встала с места Вероника. Подошла ко мне, тихо говоря: — Спасибо вам большое… Не понял, к чему она это сказала, о чём, но только кивнул. Отступал к двери, видя, как втроём они приблизились к мальчику. Он поднял голову, замирая. Глаза его распахнулись, и он понял, что опять от него хотят. Как я нехотя закрывал дверь, он стал сопротивляться, пинаться, пытаться укусить. Спастись от ещё одной порции боли. Андре встретил меня в зале. — Опять начинается? — Будут сейчас зашивать, — ответил я, кивнув на выход. — Они там? — Да. Лиам опять захотел покурить. Я велел ему это делать не здесь и даже не у окна. Голова кружится. — Коди как? — Намазался. Вышел к нему. — Ладно. Ты не пойдёшь? — Нет, побуду здесь. Ступая к двери и слыша, как нарастала громкость голосов из спальни, я увидел, как к дому подъезжала машина. Коди забрал сигарету у Лиама. Я закрыл дверь за собой, но это не заглушило последовавший крик мальчика. Может он кричал больше не от боли, а от страха. Но это уже было невыносимо. Почему он просто не может поверить, что мы не желаем ему зла, только помогаем? Ты тупой, Мортимер? Разве не ясно, что у него не было поводов кому-либо верить после случившегося? Думаешь, он умеет вообще доверять? Коди обернулся на крик, прижимая марлю к боку. — Его зашивают? — Хотел войти в дом, но я перегородил путь. — Сказали, не мешать. Позовут, если что. С недоверием Коди всё же послушал меня. — Думаю, что сейчас нам нужно позаботиться о другом. Кивком указал на вышедшего из машины Себастьяна, за ним — Бенджамин. Они направились к нам, уже поглядывая за наши спины. Всё же Глава начал с поочерёдных приветственных рукопожатий, закончил на Коди и у него же, как у первого головореза спросил, игнорируя меня, Консильери: — Что пошло не так?..***
— Готово… В темноте гаража, только с один источником света из приоткрытых ворот, мы вчетвером смотрели на открытый багажник автомобиля Андре. Там лежало тело Жака, завёрнутое в ковёр, немного со следами подошвы Коди, когда он запихивал ударами ноги этого ублюдка в багажник. Себастьян с безразличием оглядел тело. Он не сомневался, что мы выполним дело, но не спрятанная голова с множеством надрезов вызвала вопросы. Там должна быть одна дыра от пули. Мы не стали обсуждать всё в доме. Как сказала Вероника, мальчик уснул. Перед этим его стошнило, она помогла ему умыться, одела в то, что успела захватить из дома Жака. И мальчик провалился в сон, только коснувшись лицом подушки. Стен и Лиам остались в доме, следя за мальчиком, а мы собрали стулья и сели там же у ворот гаража, пригласив Веронику. — Итак, — начал Себастьян, садясь на стул и собрав пальцы обеих рук в замок на своих коленях. — Жак мёртв. Но вы нашли там и неизвестного мальчика. Кто он? Вероника помалкивала, что он неё и требовалось, пока к ней не обратятся. — Выкупленный раб, — ответил Андре, сидя рядом. — Как мы узнали от прислуги, Жак выкупил его около двух месяцев назад и прятал в подвале, наказав Веронике приглядывать за ним. — Вероника, у него есть имя? — спросил Бенджамин. Себастьян бы опрашивал нас, не желая до последнего тревожить до сих пор напуганную женщину. Перед Себастьяном она на вид будто желала вовсе испариться в воздухе, лишь бы не говорить о произошедшем. — Нет… — покачала она головой, выпрямившись. — Почему? — Я не знаю… Жак никогда не давал имена таким, как он. Он прятал, заставлял меня заботиться о них… А потом… Её голос срывался с каждым словом, глаза покраснели, и говорить становилось тяжелее. Я подал ей платок из нагрудного кармана, и она приняла его, благодаря меня и прижимая его к глазам. — Продолжайте, — попросил Себастьян. Я вмешался: — Мы уже знаем. Так что я могу рассказать. Себастьян позволительно кивнул, бегая по нам своим привычно-бесстрастным взором. — Жак в течение года выкупал мальчишек из лагерей, к которым имел доступ. — Вы узнали, откуда именно? — Обошли дом. Ничего нет, — сказал Андре. — Жак не стал держать дома документы, подтверждающие его покупки. Где-то прячет, но не там. Само поместье выглядит полу брошенным. Половина комнат нежилые. Он просто держал поместье, делая вид, что не нуждается в нём, пока на самом деле в подвале держал одного ребёнка за другим. — Зачем ему дети? Приемники? Коди сидел рядом, опустив оба локтя на колени и сверля пустым, задумчивым взором пол. Вероника сильнее заплакала, и теперь Коди не сдержался, когда до последнего не вступал с беседу. — Жак насиловал этих детей, — сказал он, поднимая глаза к Себастьяну напротив. — Покупал, заставлял бедную Веронику следить за ними, а потом насиловал. Они умирали, совсем маленькие… — Вероника, куда он дел этих детей, если в доме был только один? — Он… Запирал нас со Стеном у нас в домике. Велел не высовываться, иначе убьёт. Я пыталась что-то сделать, но у него всегда была охрана. Один раз избили, как пыталась остановить его… Не знаю, куда эти дети пропадали. Возможно, их вывезли в те же ночи… Я пыталась остановить его, клянусь. Но он никогда не останавливался и менял одного ребёнка на другого. А мне приходилось следить. Я следила, не отпускала их от себя, всегда пыталась обезопасить — Жак никогда не трогал детей при мне или ком-то ещё. Молилась, чтобы он реже приезжал. У нас не всегда был доступ в дом, охрана иногда не впускала. И если Жак ночевал дома, то я не спала всю ночь, молясь, чтобы он не притрагивался к детям. Он покупал одного, тот через время пропадал, и Жак покупал нового… Я начала понимать… Вероника почти упала в слезах со стула вперёд, но Коди перехватил её. — Спасибо вам… Большое спасибо, что убили этого ублюдка!.. Спасибо!.. Нам пришлось сделать перерыв. Коди увёл Веронику, чтобы успокоить. После вернулся к нам без неё и вместе с Лиамом. — Так значит… — продолжил Себастьян, но Коди перебил его: — Жак изнасиловал этого мальчика… — Мы не успели. Но парнишка защищался, — добавил Лиам, заканчивая за Коди, что замолчал. — Жак был мёртв, когда мы пришли. Коди первый вошёл, за ним был я. Пацан заколол его этим осколком. На полу лежал расколотый кусок, похожий на часть зеркала. Мы завернули его в ткань и привезли с собой, как доказательство для Себастьяна и часть всей истории. Глава встал со стула, присел перед осколками, поднимая один и разворачивая. Не все они, но большинство с обратной стороны были в кусках прогнившего дерева. — Вероника сказала, что Жак был коллекционером всякого такого дерьма доисторического, — объяснил Коди. — Вспомнила, что недавно одного зеркало из коллекции упало в ванной и разбилось. Старое, реставрировали. На обратной стороне осталась прогнившая фанера, и, скорее всего, благодаря ей осколок был крепким в руке мальчика. И он смог располосовать Жака, что оно не раскололось до последнего от его ударов. Разбилось уже, когда он решил на меня напасть, а я обезоружил его. Осколок разбился о пол. — Не понимаю… — прицыкнул Бенджамин. — Как он смог найти момент и пронести осколок, а потом заколоть? Я ответил: — По версии Вероники, Жак уже напился, когда пошёл за мальчиком. Мы так, похоже, и не узнаем, как у мальца нашлось это оружие, но он итог один: он убил Жака… — До этого пережив изнасилование… — еле выговорил Коди, но посчитал обязательным об этом сказать. Напомнить. — Что мы будем делать? — спросил Андре, оглядев всех и нервно закусывая губу. — А разве, блять, не ясно? — с ярким удивлением посмотрел на него Лиам, выпрямившись. — Пацану нужна помощь! Его изнасиловали, чёрт возьми! — Все здесь уже это поняли, можешь не повторять. — Тогда какого хуя ты ещё спрашиваешь?! Его надо в больницу везти! Ребёнок, израненный огромным, жирным хуесосом!.. — Заткнитесь. — Встал с места Коди, встретился взглядом с Себастьяном и указал на выход. — Надо поговорить… Себастьян без слов поднялся и ушёл за Коди. Вернулись они вместе через десять минут, и Себастьян объяснил, как мы будем действовать дальше. Глава договорился с доктором Бирном на обследование на мальчишки в больнице, куда мы его повезли к вечеру. Вероника и Стен остались в доме, мы охраняли их поочерёдно. С Жаком и всеми Джагерами вопрос решился. Но проще не стало. Коди каждый день спрашивал у Себастьяна, что с мальчишкой, но тот ничего пока не говорил. Глава с трудом смог урегулировать вопрос, чтобы мальчишке помогли без лишних глаз, а нам туда заявляться запретил. Дал неделю, в конце которой нас соберёт и всё расскажет. Мы ждали. Через три дня во всех газетах появилась статья о смерти Жака Бэлла. По предварительной экспертизе это было убийство. В нескольких километрах от самого поместья его нашли в собственной машине, сброшенной со скалы. По словам одного из членов семьи, чьё имя не уточнялось, это было заказное убийство помощника ранее скончавшегося Дугласа Джагера. Уголовное дело не возбуждено по просьбе того же члена семьи. Пускай будет так.