Ирис и Красная Гвоздика

Празднование Эрулайталэ всегда выпадало на середину лета, и каждый год этот день считался выходным. Для короля и его приближённых, естественно — обычные люди обязаны были трудиться, как и всегда. Они в этот день довольствовались тем, что смогли сами для себя добыть как рыбаки, или вырастить как крестьяне и пастухи. Простой люд питался крупами, наиболее популярным видом готовки было отваривание, мясо и рыбу могли позволить себе многие, за исключением бедноты, живущей в городах, как Арменелос. Самой простой едой всегда был хлеб, и в том был религиозный смысл — эльдар превыше всего ценили хлеб, а нуменорцы долгое время находились под валарским и эльдарским влиянием, однако после короля Тар-Атанамира авторитет Амана стал стремительно падать, и произошло это без помощи Мордора, потому и хлеб больше не подвергался сакрализации, как это было у эльдар. Несмотря на это, люди всё ещё находили хлеб более приятным и сытным, чем растительную пищу. Также нуменорцы любили вино, и оно им полюбилось под влиянием культуры эльдар, так как являлось священным напитком валар, однако, в отличие от хлеба, вино всё ещё любили люди всех сословий. Вот только наравне с ним смертные употребляли и пиво из ячменя. Блюстители старых традиций, называвших себя «верными», облачались на Эрулайтале в одежду белых цветов, впрочем так поступали и люди короля. Все, кроме одного. В этот день Саурон был одет в тёмно-красное, словно его одежды были окрашены кровью, и ловил на себе косые взгляды людей короля. Он уже несколько месяцев одевался на нуменорский манер, кожа его приобрела ровный лёгкий загар, но для смертных он оставался чужаком. Впрочем, их мнение не так сильно волновало его. Майа пришлось взять в свои руки подготовку к празднику: по его мнению, организация во всём дворце оставляла желать лучшего. Майрону самому было приятно вернуться к подобным делам — ему нравилось, когда всё хорошо организовано, у каждого своя чёткая роль, и никто не отлынивает от дел. А между тем, он продолжал заниматься делами государства вместе с королём. Ранним утром Майрон услышал стук в дверь своих покоев. По лёгким шагам и минутной паузе перед стуком он догадался, что за дверью был Воримдиль, поэтому позволил ему войти. — Майрон, Владыка, если у вас есть свободная минута в этот день, я бы хотел позвать вас дойти до Роменны. — До Роменны? Пир начнётся ближе к вечеру, ты уверен, что мы успеем вернуться? Майрону эта идея показалась не самой лучшей, всё же, у него остались не лучшие воспоминания о портовом городе, и он помнил, как долго пришлось ему добираться от Роменны до Арменелоса. — Я хочу показать вам особенное для меня место. Майа не смог отказать его неловкой и искренней улыбке. Он так сильно похож на Мелькора. Зачем Эру создал смертного, так похожего на него, подумал Майрон. Но бедолага ещё не знал, что нуменорцы любили лошадей также сильно, как мелькорхини любили волков. Майа наотрез отказался путешествовать от Арменелоса до Роменны верхом на лошади, и вызвано это было не только неприязнью к Оромэ, но и и тем, что Майрон просто не умел ездить на лошадях. Но Воримдиль был лучшим дипломатом Нуменора, поэтому он хоть и с трудом, но уговорил майа, который ума не мог приложить, как он только на это согласился. Смертный посадил его позади себя, и всю дорогу Майрон жался к Воримдилю, обнимая смертного со спины. Своего вороного коня он оставил там, где сухая трава плавно начала переходить в белый песок, а сам помог Майрону слезть, и повёл его к морю. Майа был благодарен ему за то, что он не повёл его прямо к порту. Воримдиль вёл его вниз по склону к песчаному пляжу и держал за руку. Майрон вспомнил, как Мелькор показывал новоприбывшему майа Утумно, тот же мягкий жест. То воспоминание было одним из самых тёплых в памяти майа. В те времена Мелькор был таким улыбчивым и юным, он уже испытал на себе неприязнь всего мира, но ещё не столкнулся с ненавистью. Его глаза, цвета самых ярких и красивых сапфиров завораживали своей глубиной, и от них Майрон не мог отвести взгляд. — Вот здесь мне нравится бывать, когда я никому не нужен. — Мне кажется, дипломат при Ар-Фаразоне не самая нужная специальность, — тихо проговорил Майрон. Он уже привык язвить даже самым близким, так что не смог упустить подобной возможности. Но Воримдиль только улыбнулся. — Верно, политика короля слишком агрессивная, хоть он и говорит, что желает всем лишь добра. Но мой отец — действительно лучший дипломат, он служил ещё при Тар-Палантире, который признавал его заслуги, а я учился у лучшего. — Тогда твоя помощь мне точно понадобится. Если шваль эльфов и людей явится к воротам Мордора, я надеюсь на твою помощь, чтобы усмирить их гнев. Майрон говорил это так обыденно и буднично, будто подобное случалось каждый день, но Воримдиль считал, что это и правда может произойти: — Для вас я готов говорить с самим королём. — Я польщён. Тёплая вода выносила на берег множество маленьких ракушек, затем забирая их обратно в море. Воримдиль наклонился и подобрал одну из них и показал её Майрону. Овальная раковина моллюска блестела на солнце. — Почти целая, и такая большая, — смертный улыбнулся, — настоящая удача. — Она даже короче мизинца. — Да, но слишком больших моллюсков не бывает, а если и бывают, то лежат они на дне морском. Эта створка вполне себе хорошая, главное, что целая. Воримдиль шёл вдоль берега, ища самые красивые ракушки, а Майрон держал в руках его находки. — И что ты потом с ними делаешь? — Ничего. Просто промываю в пресной воде и складываю в шкатулку, а потом любуюсь. — В этом нет смысла. —Возможно, — пожал плечами смертный, — но в жизни и так мало хорошего, нужно уметь наслаждаться малым. Почему-то после этих слов Майрон вспомнил Мелькора. Его всегда трогало то, как вала радовался любому подарку майа, даже самым неудачным и кривым изделиям, он разглядывал их часами и с гордостью носил, хотя майа потом было за это стыдно. Но Майрон был благодарен ему за принятие. Только после потери Мелькора он понял, что таким образом вала выражал свою любовь. Майа снова взглянул на ракушки. Они принимали самые причудливые формы, просто удивительно, как скользкие создания могут жить в таких красивых домах, напоминающих больше причудливые башни. И на это тратил силы Ульмо? Создавал множество вариаций моллюсков отличающихся по форме? — Как думаешь, зачем валар создали такое видовое разнообразие? Воримдиль нахмурил брови и устремил взгляд куда-то в сторону, задумываясь над вопросом. — Не знаю, но мне кажется, от каждого вида есть польза. И если убрать хоть один, то существующая система рухнет, потому что какой-то вид питался этим видом, или наоборот. Может, это сделано для баланса? — Светлые всегда были себе на уме. Мелькор тоже создавал много драконов и прочих мелькорхини. — И почему же? Майрон, не задумываясь ни на секунду, ответил: — Он любил сам процесс созидания. Ему нравилось придумывать что-то новое и познавать саму жизнь, он всегда хотел создавать что-то своё по своему замыслу и без чьих-либо наставлений. Ног майа коснулась солёная вода, хлынувшая на песок от разбившейся о берег волны. Вот он и ответил на свой же вопрос. — Может, они тоже хотели творить, цепляясь за такую возможность, прошептал Майрон. — Не всем быть решительными первооткрывателями. Теперь он понимал, почему светлые вечно представляли умайар и мелькорохини ужасными и злобными созданиями. Сложно убивать тех, кто похож на тебя самого, но эмпатия майа по отношению к валар давно умерла. Ровно в тот момент, когда они вырезали большинство жителей Ангбанда и изгнали Мелькора. Майрон мог ещё долго утопать в сожалениях и поддаваться ненависти к светлым, но Воримдиль вернул его в реальность, вручив ещё одну ракушку. — На сегодня всё. — Поедем обратно? Смертный мотнул головой. Он повёл Майрона к высоким камням, о которые бились волны. Поодаль от пляжа, там, куда не долетали брызги, Воримдиль лёг на землю, и Майрон последовал его примеру. День выдался удивительно жарким, отчего одежда неприятно липла к телу, слабый ветер иногда шевелил кроны деревьев, но даже он был горячим и не спасал от жары. «Поэтому я и люблю больше тень», — подумал Майрон. Он любил тепло и спокойно выносил экстремально высокие температуры, но Воримдилю, похоже, жара не слишком нравилась. — Хочешь, я покажу тебе то, чему меня научил Мелькор? Воримдиль насторожился и взглянул на майа. — Что? Майрон обнял Воримдиля и положил голову ему на грудь. Смертный не смел вымолвить ни слова, первые несколько секунд он ничего не понимал, но затем почувствовал приятную прохладу. — Это и есть колдовство? Спасибо, так гораздо лучше. Воримдиль обнял майа в ответ. От него пахло ароматными маслами и гарью, мягкие волосы блестели пламенем на солнце. — Ты напоминаешь мне Мелькора, — полусонно пробормотал майа. — С-спасибо? Из рассказов бабки, верной валар, он помнил, что Мелькор утратил право на это имя, и его звали Морготом, Чёрным Врагом Мира. Воримдиль не понимал, как можно лишить кого-то имени, но это не главное. Моргота описывали как обладателя отталкивающего облика, а сейчас его майа говорит такое. Он не знал, что и думать. — Тар-Майрон, в каком плане я вам его напоминаю? Майрон не ответил. Воримдиль услышал только тихое сопение. Майа впервые засыпал без ножа под подушкой, в полудрёме он вспомнил тёплый Ангбанд, холодный север, но самое главное — объятия Мелькора. Он понимал, что Ангбанд давно разрушен, а Мелькора рядом больше нет, но майа было так приятно снова вернуться домой. Ему нравилось вспоминать, как было раньше, когда ещё в небе летали драконы, а эльдар содрогались от одного имени его вала. Но в последнее время воспоминания начали приносить только печаль. В душе Майрона теплилась слабая надежда на то, что его план сработает, и он снова обретёт Мелькора, но умом он понимал — ничего уже не поможет, ему остаётся лишь мстить. Вдруг, Майрон почувствовал, как Воримдиль потряс его за плечо. — Владыка, нам пока возвращаться, — его голос звучал настойчиво, но тихо. Майрон слабо улыбнулся и кивнул. На обратном пути он держался увереннее, только несильно обнимал смертного. Про себя он отметил, что Нуменор отчаянно нуждается в нормальных дорогах. * Во время своего заточения Майрон чуть ли не молился Эру об освобождении. Ему было невыносимо просто сидеть без дела и находиться в уязвимом состоянии. Нет, сейчас он не жалел о своих желаниях, зато вспомнил, какими безответственными могут быть смертные. Ни у кого ничего не готово, все опаздывают, игнорируют слова майа, который готов был поклясться, что орки, так сильно осуждаемые эрухини, во много раз понятливее. Майрон тяжело вздохнул, узнав, что из-за пира в честь праздника казна заметно сократилась. Не зря он привёз с собой столько золотых украшений. Нуменорцы ценили золото, особенно его ценил король, и майа это невероятно злило. Он помнил, что золото создал Мелькор, и по мнению Майрона, лишь он имел право на этот металл. Смертные же носят золото без уважения. Майрон со всей ответственностью делегировал оставшиеся дела прочим советникам короля, устав от неорганизованности смертных. Внезапное появление его приёмной дочери-вампирши с хотя бы полсотней орков было бы глотком свежего воздуха. Блаженные минуты покоя он хотел провести, доводя своего любимого придворного, но король нашёл его раньше. — Как славно, что я нашёл тебя именно сейчас, — улыбнулся Ар-Фаразон. Майрон выругался про себя. Как не вовремя. — Верно, мой король, я думаю, все приготовления к пиру закончены, и мы можем… — Я подумал о том, что мы можем пропустить пир и насладиться компанией друг друга. Эрулайталэ проходит каждый год, а Нуменор не падёт, если один раз я не выйду к своим подданным. Он схватил майа за запястье и повёл его за собой. За ними следовали двое королевских гвардейцев, так что у майа не было ни шанса улизнуть. Майрон начал судорожно прокручивать в голове всё, что он планировал высказать смертному, но сейчас смертный мог бы просто пропустить мимо ушей слова майа. — Мой король, но ваши люди желают вас видеть, заставлять их пировать без вас — сущее наказание. И проводить с вами весь вечер и всю ночь — это слишком большая честь для меня. — Пожалуй, ты прав. Он втолкнул майа в одну из комнат так, что тот чуть не потерял равновесие. — Приготовься, я вернусь, как только награжу своих людей за верность своим же присутствием. Он бесцеремонно захлопнул дверь прямо перед носом майа. Майрон ещё несколько секунд молча стоял на месте не веря тому, что всё пошло не по его плану. Майа думал, что знатно захмелевший король начнёт распускать руки, и тогда он осуществит свой план. Но по-видимому, король не планировал сегодня даже пить вино. Майрон тяжело вздохнул и почувствовал, как земля уходит из-под ног, как мир расплывается перед глазами, будто кто-то смазал сырой холст. Майа закрыл глаза и сжал ладони в кулаки, но почувствовал сильную дрожь по всему телу. «...подстилка Моргота, — пронеслось у него в голове, — всего лишь подстилка Моргота» «Нет, — подумал майа, — нет, мы были союзниками, он любил меня» «Бедный мальчик. Он не смог вернуться, Моргот слишком сильно привязал его к себе. Наверняка твой ученик жалеет об этом» — Нет, — прошептал Майрон. — Нет, нет, нет! Он припал к стене, не в силах держаться на ногах, в ушах стоял надоедливый звон, майа даже наедине с собой не мог заплакать и держался изо всех сил. «Он не умеет любить, он заслужил всё, что произошло» «Почему он?!» Майрону казалось, что поток голосов в его сознании слишком стремителен, он не понимал, почему именно сейчас в памяти всплывает то, что ему говорили раньше. Он так боялся вспоминать первую эпоху, но так хотел снова быть рядом с ним. Однако, это приводило только к одному. Перед глазами всплыл тот момент, когда вала резко изменился в лице. Он рывком поднялся с трона и оттолкнул от себя майа: «...Я не хочу тебя больше видеть! Убирайся и оставь меня наконец!» Майрон не заметил, как ярость захлестнула его, он чувствовал, как горячие слёзы стекают по его щекам, как он теряет над собой контроль, буквально круша всё, находящееся в комнате. Металл, булькая стекал на пол, древесина и ткань горела, предметы роскоши разбивались руками майа. Обида, боль и злость слились воедино, и майа разрушал всё вокруг, метаясь из стороны в сторону. Он рыдал навзрыд и заламывал руки посреди комнаты, наконец позволив себе разозлиться. Майрон ненавидел чувство бессилия и беспомощности, когда уже слишком поздно что-то делать. Почему он тогда так сказал? Мелькор никогда на него не кричал. Что он сделал не так? Проиграл войну и не смог никому ничего доказать. Майрон и сам себя презирал за это, из-за его ошибок все погибли. Мелькор всегда называл его лучшим стратегом, но даже такой мудрый вала ошибся. Сам Майрон считал, что все помехи и численно превосходящий враг — не оправдание поражению. Он согнулся пополам от ноющей боли в груди, раздираемый чувством вины. Ему хотелось просто исчезнуть. Вдруг, он почувствовал мягкое прикосновение со спины, за которым последовало объятие. Майрон не стал сопротивляться. — Мне тоже не нравится. Он не поверил своим ушам. Майа обернулся и увидел того, кого уже не надеялся увидеть. Мелькор сидел на полу совсем рядом, и от него исходил привычный запах стали и хвои. Все шрамы зажили, на его бледном лице, обрамлённом тёмными волосами, не было ни одного напоминания о событиях первой эпохи. — Я думал, они убили тебя, — прошептал Майрон, не веря своим глазам. — Почти. Иногда закрадываются мне в голову мысли о том, что смерть будет получше такой участи. — Не говори так. Ты даже не представляешь, как я скучал. Мелькор кивнул. — Я рад, что ты жив. Майрон обнял своего вала, крепко его сжав, будто боясь что он сейчас пропадёт. Он получил то, чего жаждал так долго и почувствовал тепло, разгорающееся в груди — оно наполняло собой всё тело. Майа больше не чувствовал ненависти и злобы, которые преследовали его всё то время, когда он находился на острове, теперь он ощущал спокойствие, как будто снова очутился в Ангбанде. Его глаза снова стали влажными от слёз. Мелькор обнял Майрона в ответ, поцеловав в его висок. — То, что сейчас происходит — это невозможно. Я схожу с ума, да? — К моему счастью, нет, ты ещё недостаточно сошёл с ума, чтобы начать видеть того, чего нет. К моему сожалению, наше воссоединение лишь сон. Зато теперь ты знаешь, что не весь Аман нас ненавидит. Майрон отстранился от своего вала и стыдливо отвёл глаза. Как Мелькор может вести себя так с ним после всего? Майа искренне этого не понимал, он ведь проиграл войну и всех подвёл, хоть Мелькор и прощал ему любые промахи и поражения, но такое простить нельзя. Это сродни предательству. — Мелькор, я подвёл тебя. — Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — вала коснулся волос чародея, и погладил его по голове, как кошку. — Но время плена в Амане мне тоже было невыносимо, хотелось просто перестать существовать. Я винил себя в произошедшем, считал, что подверг всех опасности из-за своей импульсивности. — Как ты вообще выжил в Валиноре? — Выжил из ума. Шутка. Я просто знал, что не один. И ты не один. У тебя есть Тхури и по меньшей мере один дракон. Мелькор положил ладонь на плечо майа, но тот всё ещё не поднимал взгляда. Смауг уже давно не крошечная ящерка, но он и в подмётки не годится Анкалагону. — Этого недостаточно, чтобы вернуть тебя. — У тебя всё ещё есть друзья, ты не один. Борись сейчас за них, а не за меня. Майрон шмыгнул носом и наконец посмотрел в глаза Мелькору: — Почему тогда ты сказал это? Мелькор отвёл взгляд. Он взял майа за руки, но тот высвободился. — Мелькор, почему ты тогда прогнал меня? Мелькор нахмурился и прикрыл глаза, не в силах смотреть на майа. — Иначе ты бы не ушёл. Ты слишком хорош, чтобы сидеть со мной за Вратами. — Конечно я бы не ушёл! Я твой муж. Я хотел разделить твою судьбу. — Нет, — сквозь зубы проговорил вала. — У тебя полно сил и амбиций, ты должен двигаться и жить дальше без меня. Я потерял какое-либо желание идти вперёд, и нет, я не предал наше дело, я просто уставший балласт. — Это было жестоко по отношению ко мне. Мелькор кивнул. Майрон ощущал исходящую от вала усталость, но теперь он понимал, что за этим скрывалось. — Мне сейчас ужасно стыдно за то, что я наговорил, в том не было ни капли правды. Я просто испугался, что ты так и будешь стоять в тронном зале и слушать мои исповеди. Я люблю тебя, Майрон, я бы никогда не оттолкнул тебя в иной ситуации, но я не хотел, чтобы они нашли тебя. Майрон рукавом стёр слёзы с лица. — Да, я понимаю. — Мне так жаль, что я тебя обидел. — Я тебя прощаю. Но ты прав, я бы не оставил тебя там одного. С моей стороны это было очень глупо, я должен был думать о выживших. — Да, но мы все принадлежим Тьме, и нас ненавидят за наши чувства, которые мы не прячем за нелепой напускной мудростью. Это делает нас по-настоящему живыми. Но ты правильно сделал, когда сбежал. Я знаю, что происходит в Средиземье, и я горжусь тобой. Мелькор попытался ободряюще улыбнуться. — Спасибо, что рассказал. Мне надо было это услышать. Майрон тяжело вздохнул, почувствовав, как его фэа словно стала легче. Он всё ещё не может простить себя за поражение, но по край мере, теперь он уверен в том, что Мелькор всё ещё его любит, и валар не смогли его сломить. Он улыбнулся своим мыслям: все суждения светлых о Мелькоре — ложь. Они его ненавидят, они его не знают, и потому скажут всё, лишь бы опорочить память о нём, поэтому все их слова не имеют веса. Лишь он сам действительно знает своего возлюбленного вала, и мысль эта до сих пор греет сердце майа. Вместо ответа Мелькор взял майа на руки и поднялся с пола. — У меня не так много времени, но я думаю, тебе нужен отдых. Майрон даже не заметил, как они перенеслись в его покои. Всё казалось таким нереальным, размытым и тёмным, но один вала ощущался живым, будто он действительно рядом. Мелькор аккуратно положил его на кровать и сам лёг лицом к нему. — Спасибо. — Я не мог поступить иначе. Ты знаешь, что я никогда не отличался холодной рациональностью, особенно, если речь идёт о тебе. Теперь я в долгу перед Ирмо и Ниэнной, они сильно рискуют, помогая нам. Майрон был рад услышать бархатный голос своего вала. Он звучал так тихо и успокаивающе, что майа закрыл глаза, наслаждаясь мгновениями счастья. Наконец-то. — Когда-нибудь я отплачу им той же монетой. Мелькор, я обязательно найду и спасу тебя из плена. Мелькор горько усмехнулся. — Меня выгнали за Врата Ночи. Не думаю, что ты можешь что-то сделать, только если поставишь на колени всё Средиземье, заставив Манвэ биться в истерике, как только он узнает об этом. На лице майа отразилась твёрдая решимость, какую Мелькор наблюдал лишь на военных советах. — Я попытаюсь. А что они сделают, убьют меня? Я не перестану сражаться за тебя. Это не тупая преданность, а моё осознанное решение, Мелькор. Мне не страшно быть убитым или пленённым, если я буду сражаться за тебя и наши идеи. И было бы неплохо поиздеваться над твоим братом в качестве мести. Мелькор не ответил. Он казался менее подавленным, чем тогда, в тронном зале но майа всё равно подвинулся поближе. — Мелькор, не позволяй им сломить тебя. Всё станет по-другому, когда я подчиню себе Арду, я заставлю их слушать меня. Просто помни, что светлые тебя не понимают, а поэтому боятся и ненавидят. Ты всегда будешь бóльшим, чем они когда-нибудь поймут. Не позволяй своей жизни ускользнуть, тебя не сдержит ни одна тюрьма. Мелькор благодарно улыбнулся. Майрон так сильно любил его тёмно-синие глаза, в которых можно было увидеть весь мир, его кривой нос с горбинкой и сероватую кожу. Пускай он не подходит под эльфийский стандарт красивого худого эльфийского мальчика, за что его не любили эрухини, но для Майрона он идеален. — Продолжай свой путь, Май. Ты не виноват в том, что произошло. И я всё ещё люблю тебя. В глубине фэа майа на это надеялся, но чувство вины вместе с уязвлённым эго не позволяло развить эту мысль. И всё же, как же приятно было услышать это от любимого вала, как гора с плеч. Мелькор обнял его, он ещё долго говорил о том, что будет, когда они воссоединятся, и майа впервые за долгое время засыпал, не чувствуя одиночества. Он вспомнил, каково это, быть счастливым. * Майрон услышал самую раздражающую вещь в мире — человеческую речь. К счастью, это была всего лишь королева. Она сидела на кровати, нависнув над майа, и аккуратно трясла его за плечо. Он с трудом раскрыл глаза. — Сколько я спал? — прошептал он. — Два дня. Фаразону этого хватило, чтобы достаточно сильно разозлиться. — Какая жалость, ему не удалось пристроить свой гнилой отросток, вот ведь трагедия, — саркастически ответил майа. — Что же, иногда наши желания не исполняются, пора бы ему к этому привыкнуть. Я тоже много чего хочу. Майрон сел в кровати и по-кошачьи выгнув спину, потянулся. В сжатом кулаке он обнаружил небольшой белый камень с голубым отливом посередине и золотым налётом сбоку. Майа облегчённо выдохнул. «Значит, я не схожу с ума. Спасибо, Ирмо» Он почувствовал себя таким отдохнувшим и бодрым, всю усталость как рукой сняло. — Даже не представляю, как ты теперь выкрутишься. Что на тебя нашло? — Ты о чём? — Ты сжёг его комнату для утех, а потом, как ни в чём не бывало, пошёл к себе спать, — Мириэль улыбнулась, и в её глазах майа увидел тёмный озорной блеск. Как у Тхури, когда та, будучи ещё эльфёнком, затевала какую-нибудь пакость, — Фаразон привык, что его все гладят по шёрстке, никто ему не перечит, а ты проявил такую наглость. Я в восторге. — Спасибо, я тоже. — Если при дворе тебя не уважают, то теперь хотя бы боятся. Отныне все знают о том, что Зигур Саурон сам себе хозяин. — Тар-Майрон. Майрон лукаво взглянул на неё, по-лисьи сузив глаза. Королева лишь пожала плечами. — Как скажешь, Тар-Майрон.