Vaya, mira que pinta, eres una niña muy guarra, ¿Verdad?, si si, tu lo que quieres es que te den, Eso es lo que buscas, Oh, eres una coqueta y una Guarra, te mueres de ganas y no te importa quien Te lo de porque no tienes dignidad, Y eso te pone ¿verdad? (Porta)
Iddha porta nu fiuru e jeu na parma La fija te lu re sta va ‘lla Spagna… (Неаполитанская народная песня)
Младший солдат Монтойя ёрзает на месте. Должен бы стоять на часах у каюты капитана смирно, но сохранять невозмутимость получается с трудом: дон Диего забавляется с молодой женой то ночами, то в сиесту — никогда не угадаешь — а он уже себе все ногти сгрыз. Послеполуденный зной, отметив золотым каждую деревянную панель обшивки, спускается одиноким лучом на кровать, пересекает поперёк расслабленные голени. Прожаривающая борта леность тридцать третьей параллели обволакивает тела адмирала и его юной супруги, опутывает по лодыжкам. Злость на безветрие, на досаднейшую задержку в его великой миссии в первые дни обуяла Диего, как чума, извергалась через край на дрожащих матросов, лупила кулаками по столу, поджигала запалы пушек зрачками. Осознание собственного бессилия против равнодушия штиля кривило его лицо в нетерпеливой ненависти, заставляя сильнее проступать многочисленные мелкие шрамы. Но опыт отданных морю лет не мог не унять, в конечном счёте, даже такое сердце. Адмирал де Очоа, выкипев яростью, несколько примирился с временным затишьем и не без удовольствия стал чаще уделять время красавице-жене. Вот и сейчас, прячась от необъятного зноя в капитанской каюте, они полулежат на избыточно роскошной кровати, теребя друг на друге завязки нижних рубашек, продолжая путь, за неимением лучшего, словами. — Как же я устал от безделья! Мы застряли в этом чёртовом штиле, как тот верблюд в ушке иголки. — Что поделаешь? — Аделаида разводит руками. — Кольцо сказало идти сюда. Он верит ей. В конце концов, это ведь то самое, о котором говорил ему дьявол. Да и работало оно вначале весьма надёжно. С того дня как они отчалили из гавани Санто-Доминго, кольцо стало вдруг греться на Аделаидином пальце. Когда они попали в первый шторм и сбились с курса, похолодело, а через два дня после того как вновь начало теплеть, провинившийся матрос, нёсший выворачивающую желудок вахту на вороньем гнезде, увидел на горизонте полоску земли. Но безветренные широты, куда они угодили, также пользуясь этим хитрым компасом, выскабливают из адмирала де Очоа последнее терпение. Он перехватывает ладонь жены: — Дай-ка мне снова на него взглянуть! Аделаида, пусть даже её руку стиснул не кто иной, как законный супруг, недовольно хмурится: — Ты его уже тысячу раз видел! У Диего, которого ещё минуту назад заедала тоска, резко улучшается настроение. Как только между бровями жены появляется грозная линия, а её голос занижает раздражение, ему становится с ней гораздо интереснее. Чёрт знает, откуда берётся этот азарт, но, помнится, даже в детстве было веселее, когда задираемые им дочки рыбаков давали сдачи. Если Аделаида рассердилась, курс ни в коем случае нельзя менять, наоборот нужно поднять на фоке и гроте лисели, чтобы поскорее разогнаться. Диего притягивает её ладонь совсем близко к своему лицу, рассматривает кольцо с хорошо отыгрываемым недоверием: — И ты уверена, что считываешь его указания правильно? Аделаида злобно сверкает глазами, бросает отрывисто: — Уверена! Диего оглаживает большим пальцем лучи высеченной в металле звезды, тянет с издевательской наглостью: — А мне вот кажется, что окажись оно в руках человека сведущего, дело пошло бы гораздо живее. Лоцман, секстант, астролябия, моё адмиральское чутьё… Уже бы на месте были. Терпение Аделаиды начинает трещать. Девичьи ноздри едва заметно трепещут в нарождающемся негодовании. Опять? Опять он играет на сокровенном? На её страстном желании поскорее обучиться морскому делу и совсем ещё незначительных успехах? Ведь сам же говорил, что это процесс небыстрый, рассказывая ей о созвездиях и снастях, а теперь? Она пытается выдернуть руку, но он не пускает. Не сводя с неё хитрейшего на все семь морей взгляда, Диего произносит: — Оставлю-ка я, пожалуй, твоё колечко у себя. Зачем оно той, что всё ещё путает норд с норд-вестом?.. Аделаида вспыхивает, как сигнальный факел, с силой дёргает ладонь. Диего держит её ровно секунду, наслаждаясь эффектом, затем медленно ослабляет хватку, мимолётно гладя тонкие девичьи пальцы, и успевает запечатлеть на них поцелуй. Молодая жена дышит жарко, как разозлённый хищник: — Не смей! Это моё кольцо! Вряд ли хоть кто-то за последние лет десять отважился бы указать дону де Очоа, что тот смеет или не смеет — разговор был бы коротким. Но из уст взбешённой Аделаиды, сколь бы ни было, согласно всем обычаям, недопустимым её поведение, эта фраза вырывается таким огнём, а её лицо обретает такую неповторимую гневную красоту, что Диего может лишь ещё шире улыбнуться, довольный результатом. Дочь губернатора Санто-Доминго сжимает кулаки, то ли чтобы немного унять злость, то ли чтобы волшебное кольцо с неё могли снять только вместе с пальцем. Да как он смеет? Как он смеет? Это же в ней, в ней сила! Это она чувствует в золоте предков тепло, его жизнь. Что это, если не магия? А он подвергает такое сомнению? Аделаида не может это терпеть. Вмиг позабыв, что жёнам не прощают и куда меньшие дерзости, она гордо вскидывает голову и чеканит дрожащие яростью слова: — Только я умею с ним говорить. Только меня оно слушает. Потому что во мне есть сила, недоступная больше никому. И никто другой никогда не наденет это кольцо. Диего счастлив. Какая картина! Само совершенство! Не зря довёл. Будто в душной каюте запахло вдруг грозой. Он внутренне смеётся, прикусывает губу, чтобы себя не выдать. Милая моя, сладчайшая Аделаида, да разве я не знаю, что это странное, засевшее в языческом перстне волшебство подчиняется только тебе? Разве я в первую же ночь, пока ты спала, не стащил с тебя кольцо, надеясь, что оно укажет путь? Разве не повторял эти попытки, каждый раз разочаровываясь в своих расчётах и возвращая его на твой пальчик? Поверь, я лучше всех осведомлён, что ты настоящая чаровница. Диего привстаёт вслед за ней, отпрянувшей, примирительно протягивает руку: — Ну что ты так завелась? Не дуйся, любовь моя. Ещё чего! Вот так всё, по-Вашему, просто, дон де Очоа? Нет уж, Вы попали слишком глубоко. Аделаида только отворачивается. Каков дурак! В том, с каким чуть ли не пренебрежением она дёрнула подбородком, Диего видит столько конкистадорской непреклонности, что устоять невозможно. Излюбленный сценарий: рассердить юную супругу так сильно, чтобы её прекрасное лицо пылало, как вражеский флот, а потом млеть от её гнева и выдумывать новые способы её задобрить. Какое наслаждение! Адмирал Вест-Индийской флотилии придвигается к восемнадцатилетней гордячке, она хочет отстраниться, но его проворные руки ложатся ей на плечи раньше. Смягчив голос почти до шёпота, он проговаривает: — Милая, до чего же ты хороша, когда злишься… Аделаида перебивает: — Я не отдам тебе кольцо. Диего едва слышно смеётся: — Обожаю, когда ты такая. Послушай, любовь моя, это ведь была всего лишь шутка. Зачем мне отбирать волшебный артефакт у ведьмы? Аделаида молчит, но больше не вырывается. Диего понимает, что она теперь вся обратилась в слух, и льёт в девичьи уши именно то, что им так хочется услышать: — У настоящей ведьмы. Дочь губернатора полуоборачивается к нему, недоверчивая, но польщённая: — Настоящей? Да, теперь самое время, сейчас! Адмирал де Очоа выдыхает восхищённо и жарко: — У самой настоящей ведьмы, которой подчиняется древняя магия, которая не побоялась выйти в открытый океан, и без которой мы бы точно никогда не нашли путь к мечу смерти. Аделаида разворачивается к мужу всем телом, на губах её насмешка и плохо прикрытое торжество: — Да, а что ещё? — А ещё, когда я завладею мечом смерти, она станет императрицей и сядет править бок о бок со мной. Молодая жена уже улыбается во всю, и чувство превосходства вызывает в ней озорство. Она усаживается сверху и с вызовом проговаривает: — Или же сядет править сама и подумает, стоит ли пожаловать немного своей власти и тебе. Диего смеётся, искренне поражённый этой великолепной наглостью, но добавляет, ощутимо сжав её бёдра, глядя в глаза недобрым пристальным: — Играешь с огнём, любовь моя… В одном будь уверена: твой адмирал позаботится о том, чтобы женщины могущественнее тебя не было за всю историю… Выбраться бы только поскорее из этих конских широт! — Конских? — Здесь моим и твоим предкам-конкистадорам нередко приходилось выбрасывать за борт лошадей, которых они везли с собой в Новый Свет. На них не хватало пресной воды. Аделаида на минуту задумывается, отведя взгляд. Её кожа с самой обольстительной лёгкостью просматривается сквозь продиктованную жаркой сиестой тонкую материю, которую сминают сейчас его пальцы. Этот образ будит воспоминания. Диего шестнадцать. Он несколько часов как сдал лейтенантский экзамен. На геометрии, верно, чуть было не посыпался — у контр-адмирала Веласко так странно бровь вверх поползла… Зато, когда пришёл черёд тактики, юный де Очоа так живо обрисовал хитрые манёвры флота в воображаемом сражении, точно корабли не были крохотными фигурками на карте, точно, прикрыв на мгновенье глаза, он сразу увидел, где во вражеском борте латанная брешь и где провисает такелаж, и почувствовал, как скоро, исходя из того, что спутанные кудри начинает заносить на правые глаз и щёку, ветер переменится на нужный ему зюйд-зюйд-вест и можно будет, оседая тенью мощного носа, подойти по хрустально-голубой воде на расстояние выстрела и дать залп книппелями из всех орудий на несколько секунд раньше противника. Диего с такой точностью и с таким запалом выводил словами все перипетии боя, от перегруппировки в арьергарде турок до поднятия бом-кливера, что, когда командуемая им армада вывела из строя вражеский флагман, вся комиссия одобрительно закивала, а сам он заулыбался во всё счастье, вдыхая рассеивающийся дым несуществующих победоносных пушек. Праздновать было что. И в тот вечер впервые обошлось не одной только выпивкой. Диего лежал на спине, полураздетый гардемарин с проступившими над губой слабой тенью усами, в боях храбрый, как сама нечистая сила, а сейчас, в ласкающих женских руках, скованный позорной робостью. Её пышная грудь едва умещалась в корсете, а волосы блестели, такие ярко-рыжие, что и сравнить не с чем. Она улыбалась ему почти нежно, плавно на нём раскачиваясь, и у него на сердце было так жарко натоплено, как никогда прежде. Годы спустя, в застывших водах ленивого океана, мысли Диего, на коленях которого снова сидит едва одетая, но не проплачено услужливая, а непокорная женщина, принимают предсказуемейший оборот. Он гладит девичий мизинец, привлекая внимание Аделаиды, улыбается, как всегда, похабно: — Кстати, раз уж мы заговорили о лошадях… Мне до сих пор не так и представилась возможность увидеть тебя верхом. А этот навык в наших странствиях очень может пригодиться. Что скажешь? Хорошо держишься в седле? Аделаида, думая, что это начало одного из тех разговоров, что они иногда ведут с целью узнать друг друга получше (обвенчавшись так быстро, они навёрстывали знакомство уже в плавании), собирается уже похвастать, как все хвалили её тандем с рыжей кобылкой, но, сообразив, куда Диего клонит, негодующе фыркает. Наверное, она никогда не привыкнет к тому, что муж такой пошляк. Бесстыжий адмирал подначивает: — Что, боишься? На флоте приходится учиться новому каждый день. Или тебе претит быть выше мужчины? А, может, просто маменька и духовник не велели? Всегда работает. Аделаида, ужаленная в самое самолюбие, шипит: «Заткнись!», в одно движение снимает рубашку через голову и припадает к губам Диего с мстительным, надрывно жаждущим доказать, какая она свободная, жаром. Это ничем не похоже на их брачную ночь. Тогда они в первый и единственный раз сошлись на суше, на кровати, под которой не качали пол заведённые луной волны. Аделаида лежала на самом краю, едва не свисая, отвернувшись от почти незнакомого мужа, скованная благочестивой робостью, увитая стыдом. В тонкого батиста сорочке она чувствовала себя совсем голой. Мать предупредила, что нужно будет потерпеть. Ради того, чтобы завтра выйти в море, Аделаида была готова потерпеть даже больше, да и любопытство разбирало до дрожи в груди: она все губы искусала. Но заставить себя смотреть на раздевающегося Диего не могла — смущение твердило не сметь. Слух обострился, неуверенно отыгрывая партию зрения. Шелест сукна, шаги за спиной, короткий скрип кровати. Супруг-адмирал пересёк для неё океан, пересёк пять футов простыни… Он пробежался пальцами лишь по оторочившему широкую горловину кружеву — а у неё по всему телу поднялись невидимые, невесомые волоски. Дальше он прошептал что-то банальное, но она не расслышала за стуком крови в висках. Он сдвинул ткань ниже, прижался поцелуями к упоительно гладкой коже. Чуть трогающие верхнюю губу офицерские усы щекотали необольщённое прежде ничьим дыханием плечо, напряжённую в первом ожидании шею так сладко, что Аделаида зажмурилась, замерла на вдохе, вздрогнула от раздражающей ласки всем телом. Не в силах противостоять порыву, она повернулась к нему, и он увидел, что лицо юной супруги пылает так, будто сам стыд дал ей пощёчину. Диего ухмыльнулся, как будто даже немного умиляясь. Всё же, не так часто ему встречались столь невинные девицы. — Какая скромность, какая робость… Аделаида опустила подбородок, чувствуя себя теперь ещё более неловко. Спугнул. Это точно не то, что ему было надо. Нужно пробовать по-другому. Усилием воли Диего убрал на мгновенье со своих губ прилипшую к ним насмешку и, когда, мягко коснувшись скулы, заставил полдня как жену вновь посмотреть ему в глаза, в его шёпоте остался только побуждающий жар: — Не стесняйся, любовь моя. Два последних слова, привычные для Диего, как шуршащий в парусах ветер, были чем-то новым для Аделаиды. В её мире так обращались друг к другу только отец и мать, когда, думая, что их никто не видит, тянулись, прячась в тени опустевшей гостиной, за поцелуем. И от этих слов, всегда задрапированных тайнами взрослых, у неё впервые что-то зажглось вон там, в самой сердцевине, стало так жарко натоплено, как никогда прежде. Она не верила, что ещё до вчерашнего дня ни разу её не видавший муж вдруг её полюбил, да и не желала этого. В конце концов, адмирал Диего де Очоа был, прежде всего, пропуском на палубу настоящего корабля… Но сказанное им вмиг сдёрнуло с неё девичье смущение. И когда он коснулся губами её губ, Аделаида была готова себе признаться, что ждала этого. Она позволила Диего спустить с себя сорочку, отмечая, как неожиданно будоражат мужские руки. Она скользнула к нему всем телом, оставляя спиной рябь на простыне, тут же мысленно себя отругала за избыточность порыва, но на его лице увидела приятное удивление: — Как хорошо иметь с Вами дело, донья Аделаида. Радует, что Вы идёте навстречу своему будущему капитану. Дочь губернатора обиженно сощурилась. Он всегда такой? Ему нужно непременно отпускать сомнительной остроты колкости, даже в такой тонкий момент? Ей придётся с этим жить? Как же мало она знала о муже, соглашаясь на венчание… Но как же тяжело отходят с берега волны, слышные даже через балконную дверь. Как за ними не пойти, если они зовут так настойчиво?.. Да и, в конце концов, кто этот самодовольный хлыщ такой, чтобы наслаждаться её уязвимостью? Она проглотила первую неудачную реплику и, собрав в кулак всю возможную наглость, молясь, чтобы юный голос не дрогнул, промолвила: — Скажите, дон Диего, а во время абордажа Вы тоже откалываете шутки, вместо того чтобы сильнее натянуть трос? По лицу Диего поползла было возмущённая ярость, но тут же схлынула. Так эта благородная девица ещё и хамить умеет? Неплохо, неплохо. Не даст заскучать в бездейственные дни штиля. Злое выражение сменилось уже привычной Аделаиде ухмылкой: — Эта сторона в тебе мне нравится ещё больше. И, вместо того чтобы наказать жену за дерзость, он привалил её собою к доселе невинной простыне, сжал в руках девичьи пальцы и стал её целовать ниже ключиц так бесстыдно, что Аделаида запрокинула ошеломлённую голову. Он развёл её колени, и она, памятуя наущение матери и твёрдо решив никогда больше не казаться ему слабой, стиснула зубы, чтобы не вскричать, даже если будет боль. И боль была, но она не кричала. Её рот накрыл оглушающий страстью поцелуй. Месяц спустя, в застывших водах ленивого океана, от робости губернаторской дочки нет и следа. Диего не ошибся, сразу рассмотрел в грезящей приключениями девице заточённый огонь и испробовал все ключи, чтобы его освободить. Ночь за ночью, отверзая грязным шёпотом, ловкими пальцами, богохульным языком дверь за дверью, он превратил барышню Ордуньо в жадную до ласк дикарку. Аделаида целует своего адмирала с неистовством, о котором любой другой женатый мужчина может только мечтать. Разгорячённая ведьма отстраняется от губ Диего и, выпрямившись, пытается правильно сесть с рвением офицера-кадета, которого могут произвести в мичманы. Адмирал де Очоа не в силах не улыбнуться: — Погоди, любовь моя. Куда ты так разогналась? Швартоваться нужно, только когда полностью готова. Иди сюда! Он вновь притягивает её ближе, подчиняет широким ладоням поясницу и лопатки, и, приподнявшись, берёт обветренными губами розовеющий от зноя сосок, катая его на нижней, воспевает весь его рельеф. Он ведёт по нему языком, задерживаясь на самом выступе, оставляя на нём влажный след вдохновлённой её порывом ласки. Аделаида тихонько стонет, содрогнувшись в плечах, опускает взгляд и встречается с нечестивыми глазами мужа, которому непременно нужно видеть, как по скулам соблазнённой им жены расходится румянец возбуждения, жаркий, неприличный, рдеюще-красный. Аделаиде перехватывает дыхание, когда он вдруг зажимает её сосок между средним и указательным и принимается рьяно теребить его самым кончиком насквозь грешного языка. Она чувствует, как пальцы другой руки Диего скользят по её бедру, и адмирал, оторвавшись от её груди, удовлетворённо шепчет: — Теперь самое время. Он нацеливает её на себя, мягко сжимая её ягодицы, помогает угадать курс, и ведьма сходится со своим мужем-адмиралом в первой схватке, где верховодить будет не он. Повинуясь прирождённому, естественному, как течения в океане, желанию повелевать, Диего, сам усадивший жену-чаровницу сверху, сначала крепко прижимает её к себе и, сильными руками оглаживая гибкую спину Аделаиды, спутывая густые волосы на её затылке, двигает на себя, с каждым вздохом спаиваясь с ней плотнее. Но ведьма, которой пообещали трон императрицы семи морей, теперь, оказавшись над ним, намерена всерьёз доказать, чего стоят её угрозы отобрать у мужа власть. Аделаида резко выпрямляется, отметив как по-новому приятно стало внутри, и, глядя на Диего с вызовом, начинает раскачиваться сама, ловя волну, каждым новым движением лучше подбирая ритм. Он не говорит ни слова, поверженный обожаемым нравом жены, даже вечная насмешка покинула сейчас его губы. Аделаида танцует на нём достойно языческой богини, будто её затянутое полжизни в корсет высокородное тело только и ждало, как бы воссесть на облечённом властью мужчине и подчинить его себе. Она сладко выгибается в пояснице, отыскав наконец самый острый угол наслаждения, и приглушённо, протяжно стонет, возвещая, что ей теперь понадобится не так уж много времени. Но Диего, возвеличивший её сегодня над собой Диего, который не может оторвать туманящийся взор от налитого наслаждением тела жены, которому отнимает дыхание от того, как тесно сжимает её разогретое лоно его член, не выдерживает раньше. — Ты превзошла себя, любовь моя, — с трудом переводит дыхание адмирал, мягко склоняя к себе Аделаиду, целуя в упавшие на лоб волосы, блаженно опустошённый. — … Однако пора возвращаться к делам. Диего размыкает их ещё мгновенье назад литые объятия, поднимается на ноги, ступает к шкафу, на двери которого висит сброшенная перед послеполуденным отдыхом униформа. Аделаида, так и оставшись сидеть на коленях в изножье смятой постели, оборачивается на него, недоумевая: — Как, ты прямо сейчас уйдёшь? — Я всё ещё адмирал этого флота, забыла? В глазах — теперь он это знает — осквернившей собою таинство венчания ведьмы снова начинает разгораться недобрый огонь. То есть, вот так, да? Вы, благородный дон, испытали удовольствие и готовы возвращаться к службе? Похвально. А то, что Ваша законная супруга, это самое удовольствие Вам подарившая, сама почти достигла пика, но была в последний момент брошена на произвол судьбы, Вас не волнует? Однако же… Диего, уже натянувший брюки и сапоги, вновь подходит к ней и гладит по щеке: — Не дуйся, любимая. И не скучай. Видя, что такие, казалось бы, мощные по своему посылу слова не сделали лицо жены ни чуть ласковее, он добавляет: — Ну хочешь, после обхода снова поучу тебя рулить? Только не задерживайся тогда. Начинай одеваться уже сейчас. — Нет, сегодня не хочу. Сегодня я хочу, чтобы мы продолжили с того места, на котором остановились. Диего несколько секунд соображает, куда она клонит. Чёрт, вот оно что! Его губы чуть кривятся. Ему немного совестно, да и слова Аделаиды царапнули мужское самолюбие. Сколько там на часах?.. Нет, нет, никаких затянувшихся сиест, даже в штиль! Распоясаются без дисциплины, как сарацины! Ветер может вернуться в любой момент, и, если хоть один парус не поднимется с первого раза и затормозит его миссию на какой-нибудь час, он себе не простит. Диего вновь принимается за позабытые было на минуту пуговицы камзола, расправляет кружево на вороте и тянется за мундиром: — Душа моя, после того как мы найдём меч смерти, у нас будет целая вечность, чтобы всё наверстать… Да что там меч смерти! Мы продолжим уже сегодня ночью, клянусь тебе. Но сейчас я должен идти. Это моё судно, моя миссия. Аделаида особенно уважает в нём сейчас капитана. Придраться не к чему: впечатляет его рвение к могуществу, впечатляет его мундир, новый, безупречный, рдеюще-красный. Но её молодое тело, в котором никто иной как этот самый капитан пробудил целый сонм нечистых желаний, которому сейчас противно прикосновение одежд, которое горит, нещадно распалённое несколько минут тому назад, но так и не разрешившееся сладострастной дрожью, внушает ей иные чувства. Уязвлённость рождает жажду мести, а жажда мести толкает к хитрости. Аделаида вскакивает с кровати, неслышно обходит со спины проверяющего компас Диего, и когда тот не глядя протягивает руку к столу, на котором он оставил час назад свою шляпу, его пальцы хватают только воздух. Адмирал де Очоа резко разворачивается, с тем только чтобы увидеть повенчанную с ним ведьму в одном из кресел. Закинув ногу на ногу, она издевательски ему улыбается, и из одежды на ней лишь его треуголка. Ох, зря ты это, Аделаида. Каждая живая душа на этом корабле знает, как капитан любит свою шляпу. Никто не имеет права её трогать, он даже почистить её никому не доверяет. Углы битых ветром губ опускаются зло, но Диего делает над собой усилие и протягивает руку невраждебно: — Отдай! Дерзкая колдунья не двигается с места: — Отними. Рот Диего начинает подрагивать, и его ответ выходит уже почти шипением: — Чёрт, Аделаида, прекращай! Немедленно верни мою треуголку! — Ну нет, дон Диего, это было бы слишком просто. Прекрасная обнажённая жена медленно поднимается из кресла и мягко ступает обратно к кровати: — Ваша обожаемая шляпа к Вам вернётся лишь при одном условии… Пальцы взбешённого Диего, естественным, как дыхание, движением смыкаются на эфесе уже висящей на боку шпаги: — Условии? Аделаида улыбается всё так же невозмутимо: — Да. Вы сделаете так, чтобы она сама свалилась с моей головы. Бравый адмирал де Очоа, настолько разъярённый её выходкой, что кожа заметно натянулась на костяшках его пальцев, меняется в лице. Злость разглаживается в недоумение, затем в осознание. Он качает головой, смеясь, будто признавая без слов поражение, и отпускает резной эфес. Диего чувствует свою вину: и зачем он так развращал эту девчонку? Что ж, его Аделаида усвоила уроки тактики и сладострастия достойно… Но одерживать верх над учителем ей рано. Он подходит к ней вплотную, пуговицами мундира касается обнажённой груди. Ох, как сразу вздрогнула в ожидании ласки. Уверена, что своего добилась, потеряла бдительность. Диего наклоняется к уху Аделаиды, страстно шепчет: — Прекрасный ход. Я оценил. А теперь я заберу свою шляпу! … И снова хватает лишь воздух. Юркая ведьма, притворно разомлевшая, вывернулась, как только муж самоуверенно решил, что перехитрил её, стоит уже в двух ярдах и, как ни в чём ни бывало, лукаво улыбается, положив ладонь на стройное бедро. — Я быстро учусь, дон Диего. А вот Вас, похоже, штиль совсем расхолодил… О да, вот этого взгляда Аделаида и добивалась от грубоватого, честолюбивого супруга своими ребяческими проказами. Глаза Диего сужаются в том жарком свирепстве, которое — она это точно знает — опрокинет её на перину и заставит кусать пальцы, пряча сладкие крики. Чёртова ведьма! Одним только своим юным телом, одетым в лучи опускающегося солнца, она могла бы не справиться. Но эти её непозволительные, непростительные, испепеляюще дерзкие слова и насмешливый, бесстрашный взгляд срывают разум Диего с якоря. Он бросается к ней. Она успевает ещё раз уйти от его рук, заливисто смеётся, возбуждённая его бешенством и собственным озорством и, утратив бдительность, делает ошибочный манёвр прямо к письменному столу, где Диего оказывается на долю мгновения раньше неё. Властные пальцы сжимают её горло, ощутимо, но не пугающе, именно так, как она любит: — Имей в виду, я спрошу с тебя за каждую минуту, если ветер вернётся, пока мы здесь! — Начинай спрашивать прямо сейчас! — шепчет Аделаида, сводя его с ума неодолимой жаждой в глазах. Адмирал валит строптивую крещённую ведьму на стол, от охватившего его желания пальцы дрожат и справляются с пуговицами на брюках не так ловко, как обычно. Наконец они поддаются — и похитившая треуголку негодница закусывает губу, готовая и неготовая к напору распалённого мстительной похотью мужа. Диего мучительно её не хватает, пусть даже он сомкнулся с ней сейчас намертво, ему хочется иметь её больше, чем позволяет действительность, и, поддавшись внезапному порыву, словно эта уловка способна как-то перехитрить мироздание, он забрасывает одну её ногу себе на плечо, оказавшись так глубоко внутри неё, упивается этим самообманом. Колдунья, жаждавшая попутного ветра, а получившая шторм, задыхается, смотрит на мужа с пламенной мольбой остановиться и не останавливаться. Её тело отвечает на всё, что он хотел с неё спросить. Нечестиво манящий сладострастный пот блестит на лбу полностью обнажённой Аделаиды, блестит на тёмных волосках в паху полностью облачённого в адмиральскую форму Диего. Скрип немилых штилю снастей, и до этого негромкий, теперь совсем не слышен за стонами добившейся своего женщины. Аделаида откидывается назад, исходя удушающим наслаждением, — и треуголка слетает с её головы, вертится волчком на полу и замирает в конце греховного священнодействия чёрной точкой. Солдат Монтойя трепещет. По всему его лицу разлит стыд, ревнивый, почти мальчишеский, рдеюще-красный. Ну пусть ещё дон, но госпожа… Как может дочь губернатора быть такой распутницей? Женские стоны сводят с ума, текут сладчайшей музыкой. Да где же этот Варгас, чёрт его дери? Должен был уже пять минут как его сменить. Хорошо быть капитаном. Любая женщина запоёт в твоих объятиях, как сирена. И Монтойя клянётся себе, что, как только дослужится до капрала, непременно женится. Быть может, не на такой красавице, как донья Аделаида, но всё же. Вот только дожить бы. Одному дьяволу известно, куда ведёт свой флот дон Диего. А пока нужно откладывать каждый песо, чтобы хватило на бордель в ближайшем порту. Ведь должна же быть скоро остановка для пополнения провианта. Не на край света же мы идём… Правда, дон?