No Time To Crank The Sun

      Из сна его вырывает страшная головная боль. Она с обеих сторон обхватает голову, грозясь разломать череп пополам. Боль острая, лютая и обжигающая настолько, что плывет перед глазами.       Зоро садится со сдавленным вздохом. Гамак слегка покачивает от движений. Вокруг него разливается тьма. Сырой воздух заполнен похрапываниями команды — резкими и мягкими одновременно. Зоро старается сконцентрироваться на них вместо буханий грохочущего в ушах сердца.       Голову не отпускает, когда он садится. От вертикального положения она только начинает кружиться, и к горлу подступает тошнота. Зоро до хруста сжимает зубы. «Какого хера, — думает он, зажмуриваясь, отчаянно желая, чтобы боль ушла. — Твою мать!»       «Воздух», — решает он. Ему нужен воздух. Внутри внезапно становится слишком душно. Он чувствует, как над бровями собираются капли пота. «Мне нужен ебучий воздух». Он тихо выбирается из гамака, удивляясь самому себе, насколько плавно у него это выходит.       Он идёт к выходу. Каюта кажется незнакомой из-за темноты, но он уверен, что не узнал бы её даже при дневном свете. «Спальный отсек, наверное?» Глаза натыкаются на спящих сокомандников, когда он проходит мимо других гамаков. «Луффи, — считает он. — Кок… Усопп… Чоппер… Фрэнки… Брук». Он испытывает странного рода облегчение.       «Никого нового, — думает он, насухую сглатывая слюну. — Хорошо».       Он толкает дверь и выходит наружу. В лицо ударяет прохладный ночной воздух. Он жадно втягивает его в се6я. Воздух пахнет солью и дождём — у него на загривке от этого волосы встают дыбом. Он делает несколько вдохов, каждый глубже предыдущего, и головная боль уходит так же резко, как пришла.       Он осторожно закрывает за собой дверь и проходит дальше на незнакомую палубу. Мокрые деревянные доски леденят голые ступни. Зоро это не очень беспокоит. Это в любом случае приносит дополнительное облегчение. Его тело неестественно тёплое, и контакт с любым прохладным предметом более чем желателен.       Когда он доходит до перил и смотрит вниз за спящий океан, он понимает, что тошнота никуда не делась. Живот сжимает и скручивает, и Зоро не успевает спохватиться, как выхаркивает содержимое ужина за борт.       «Заебись», — заключает он, когда, наконец, заканчивает опорожнять желудок. Он плюётся последний раз, с неохотой, для верности. Изнеможение глыбой наваливается на него, и он оседает на пол, облокачиваясь спиной на перила.       «Прям то, что надо, — кисло думает он, смотря на трясущиеся руки. — Ещё и несварение поверх всего этого дерьма».       Он задирает голову, вперивая усталый взгляд в звёздное ночное небо. Их там миллионы, этих звёзд, и все смотрят на него. Он закрывает глаза и тяжело сглатывает.       Он сидит так некоторое время, позволяя тишине окутать его. Он внезапно чувствует себя слишком усталым, и ощущать такую усталость — очень странно, учитывая, что он только что проснулся. Это изнеможение пробирает до костей. Каждая клеточка его тела ощущается изношенной, перевозбуждённой и затасканной до дыр.       «Ну хоть голова прошла», — решает он. В отличие от тошноты — в животе булькает, и с каждой следующей секундой от этого чувства, что сворачивает его внутренности в морской узел, хочется снова проблеваться за борт. «Что я, нахрен, съел?»       Он облизывает губы и морщится от привкуса. Подносит руку ко рту, чтобы вытереть, но утыкается в носовой платок, как только открывает глаза.       Он поднимает глаза и смотрит на Робин.       Он улыбается ему в этой тьме, сверкая глазами. Из-за ветра её длинные волосы то и дело оборачиваются вокруг шеи. Ему кажется, что он никогда не привыкнет к её новой внешности. Он сдерживает порыв протянуть руку и потянуть за пряди, чтобы проверить, действительно ли на ней парик.       Вместо этого Зоро принимает платок и бросает короткое:       — Спасибо.       Она кивает и, не спрашивая, присаживается рядом.       — Ночное наблюдение за звёздами?       — Что-то типо того, — бормочет он, утирая платком губы и выкидывая его за борт. Он забывает о тянущей боли в животе, когда понимает, что это как раз от неё его сейчас пытаются отвлечь. — Ты?       Она кладёт нога на ногу, пока Зоро вытягивает свои.       — Сегодня моя очередь дежурить. Моя смена началась час назад. Я отлучилась заварить себе кофе.       Он видит чашку в её руке и замечает, что пара от неё не идёт. «Она тут уже какое-то время, — заключает он. — Возможно, вернулась тогда же, когда я вышел на палубу… Надеюсь, она не застала меня выворачивающим кишки наизнанку. Последнее, что мне нужно, так это скачущий вокруг Чоппер, который пытается найти у меня ещё больше болячек».       Она замечает его взгляд, приклеившийся к своей кружке:       — Если тебя раздражает запах… — она учтиво отодвигается от Зоро, подтверждая его опасения о том, что она была свидетелем его слабости. «Ничто не скроешь от этой чёртовой женщины», — безобидно думает он.       — Я в порядке, — вздыхает он, продолжая смотреть на звёзды. — Просто голова болит.       — Хм, — она отпивает глоток из чашки. Запах закрадывается Зоро в ноздри, и он старается на скривиться. — Это нехорошо. Уверена, у Чоппера в каюте найдётся что-нибудь, что поможет облегчить боль.       — Уже прошло, — возражает он, поднося руку к голове и массируя висок. Тупая боль всё ещё там, но она не такая невыносимая, как раньше. — Просто дурацкая мигрень. Мне ничего не нужно.       — Рада слышать, — она, правда, не кажется убеждённой. Зоро хмыкает, и какое-то время они сидят в полной тишине, нарушаемой лишь дыханием океана.       Мерное покачивание на волнах убаюкивает, и его глаза то и дело слипаются, пытаясь отправить обратно в бессознательный мир. Робин подпирает его плечо своим.       — Надеюсь, ты не собираешь спать здесь. Сейчас довольно холодно.       Он не чувствует холода. Ему противоестественно тепло, будто тело закутано в шерстяное одеяло. Даже его голова как будто набита хлопком. Он слегка дёргает головой, чтобы прогнать дрёму.       — Я скоро пойду, — немного погодя бормочет он. — Мне нравится тишина.       Робин понимающе хмыкает в ответ. Её голос уносит внезапный порыв ветра.       — Не сомневаюсь. Могу только представить, какие ужасающие звуки способна производить наша команда во время сна. Наверное, это сплошная пытка для того, кто пребывает в сознании и вынужден их слушать.       — Спустя какое-то время привыкаешь к этому, — усмехается Зоро. Он, без сомнений, привык. Между похрапываниями Луффи, неразборчивым бормотанием Усоппа, чмокающих звуков от кока, механическим трещанием Фрэнки и костлявым клокотанием Брука в мужских бараках никогда не образуется и мгновения абсолютной тишины. Но Зоро не против. Он может спать в любых условиях, а эти звуки в какой-то степени… успокаивают.       Робин улыбается.       — Ах, думаю, да. Хотя это полная противоположность моему сну. Мы с Нами спим крепко, и в нашей каюте всегда очень тихо.       Его улыбка искривляется, когда он слышит имя. Нами. Он пытается не показать, насколько напрягают его мысли об этой женщине. Он инстинктивно тянется к мечам, но рука хватает один лишь воздух.       В голове что-то щёлкает, и он прочищает горло, перед тем как спросить:       — И каково это, делить каюту с… — он перебирает в голове варианты, какими её можно назвать: новый человек? старый товарищ? незнакомец? друг? — …Нами?       Он, бесспорно, не сомневается, что эта тощая рыжая девчонка навряд ли может что-то сделать Робин, не важно, бодрствует та или спит глубоким сном. Робин не беспомощна и определённо не слаба во всех смыслах этого слова. Она получше остальных может за себя постоять, а когда идёт в наступление, нападающему приходится знатно попотеть, чтобы выстоять против неё. И тем не менее. Зоро не уверен, что идея делить небольшую каюту с Нами очень удачная. Даже если они утверждают обратное, для него Нами — чужак. И Зоро напрягает иметь чужака на корабле, да ещё так близко к своим накама.       Робин невозмутима и лишь улыбается ему уголками губ, продолжая речь:       — Очень хорошо, спасибо за беспокойство. Нами прекрасная девушка, очень умная и приветливая. Очень жаль, что ты не помнишь её. Вы двое хорошо ладили.       — Пха, сомневаюсь, — фыркает Зоро. Он вспоминает обстоятельства, при которых они пересекались в первый раз, и за всё это время выражение лица, с каким она на него смотрит, ни разу не поменялось. — Всё, что она делает, это пялится на меня.       — Конечно. Она очень расстроена, — говорит Робин в свою кружку.       От Зоро доносится рык:       — Да я едва порезал её!       — Ты ошибаешься, — Робин поднимает руку. — Она расстроена далеко не из-за этого, хоть из-за этого крайне расстроен кок-сан. Нами же больно лишь от того, что ты не помнишь её.       «Опять это дерьмо». Головная боль прогрессирует, и тупая пульсация перерастает в свистящую, протыкающую, режущую. Зоро закусывает губу.       — Ну, я не знаю, что тебе сказать. И ей тоже. Я банально не могу вспомнить того, кого раньше никогда не видел. Она просто… — он указывает на голову, — не там.       В миллионный раз за день он копается у себя в сознании, пытаясь найти хоть намёк на существование этой девчонки у себя в памяти. Проматывает переполох, когда они встретились эти утром, вспоминает, как они до этого стали на якорь, вспоминает остров рыболюдей, Сабаоди, вспоминает всё, и её там нет. Её никогда не было.       Робин поднимает на него печальный взгляд.       — Я не виню тебя. Никто не винит. Я лишь хочу, чтобы ты отнёсся к ней с пониманием. Увидел, что её чувства искренни, — Зоро хмурит брови, но Робин не останавливается:       — Представь, что ты подходишь к Луффи, а он тебя не узнаёт и начинает относиться к тебе, как к незнакомцу. Разговаривать с тобой так, будто вы не переживали вместе ни одного из своих приключений. Разве это не расстроило бы тебя?       Свистящая боль начинает реветь, как безжалостная зимняя вьюга. Зоро позволяет сознанию потемнеть, а затем вообразить сценарий Робин. Выдерживает он недолго — от одной лишь мысли живот скручивает в приступе ужаса.       — Луффи идиот, но он бы никогда не забыл меня. Или кого-то из вас.       — Именно. То же самое мы думали о тебе.       Он не знает, собиралась ли она этим оскорбить его или сделать комплимент. Он поднимает руку и резко проходится пятернёй по волосам.       — Слушай. Вы можете объяснять мне сколько угодно много раз, но сути это не поменяет. Если бы я знал, как исправить это, я бы исправил. Поверь, я не в восторге от того, что постоянно оказываюсь на обочине.       Она наклоняет голову, так что она из прядей остаётся лежать на носу.       — Это то, как ты себя чувствуешь? На обочине?       Он пожимает плечами.       — Такое ощущение, что вы, ребята, что-то скрывали от меня, и теперь раз — и внезапно решили рассказать, и да, я знаю, что это звучит глупо, слышал уже от Усоппа. Не то чтобы прятать члена команды, или корабль, или два, нахрен, года от кого-то очень просто, но именно так это и ощущается, и только в этом я вижу хоть какое-то объяснение происходящему.       — Возможно, для тебя это действительно объяснение, — вежливо говорит Робин, — но в то же время ты прав, это звучит глупо, — Зоро кидает на неё затравленный взгляд, и она исправляется: — Мечник-сан, ты умный человек. Ты правда веришь в то, что мы бы стали скрывать от тебя любую из этих вещей — Нами, корабль, целых два года приключений? Не говорить об этом?       Нет. Нет, он так не думает. Он знает это. Он знает, что они ни при каких условиях не стали бы скрывать от него нового члена команды, прятать ранения и шрамы, отращивать волосы, набирать мышечную массу — ни в коем случае. Но альтернативное объяснение ещё более абсурдно…       — Я знаю, но… — голова ноет, и он прерывает зрительный контакт с Робин. Желудок снова сковывает приступом тошноты. «Я выброшусь за борт, если проблююсь снова», — думает он, но понимает, что в животе сейчас по-другому — его колотит, и внутри так пусто…       — Мы не бессердечные, — тихо говорит Робин, снова втягивая его в диалог, — чтобы совершать с тобой такое.       Он сжимает зубы.       — Я знаю.       — Тогда почему ты настаиваешь на обратном?       Страх. Он распознаёт это чувство, что бултыхается у него в животе: это страх, а не тошнота. Чернильно-чёрный, засасывающий страх стискивает его рёбра, выжигает кости и проваливается глубже в желудок. Это чувствуется так явственно, так сильно, ему физически больно, как будто в животе образовывается бездна. Каждый раз, когда Робин открывает рот, он понимает, что пугается очередного её слова.       Он чувствует, что бледнеет.       — Предпочитаю этот вариант, чем альтернативный, — выплёвывает он. — Лучше, чем ранние признаки деменции.       Её глаза вспыхивают осознанием, и Робин слегка прикусывает губу. Она сразу понимает, о чём речь.       — Ты слышал, — грустно шепчет она. — Мы просто пытались помочь.       — Шепчась у меня за спиной?       — Мы не шептались у тебя за спиной, Зоро. Мы пытались найти решение. То, что ты слышал, было вырвано из контекста.       — Я прекрасно знаю весь этот «контекст», — отрезает он, хватаясь за голову второй рукой в попытке унять боль. — И как, на том тайном собрании получилось найти решение? Или завтра я проснусь с фиолетовыми волосами, и вы все будете убеждать меня, что оно так и было?       Она не отвечает на его выброс. Вместо этого она хмурится, отставляя чашку в сторону.       — Ты в порядке? Головная боль…       — Я в порядке, — говорит он ей и сам себе. Он отрывает руку от головы, кладёт рядом с собой, сжимая в кулак. — Всё в порядке. Я просто устал снова и снова говорить об этом, выслушивать, как все говорят, что я не прав, и при этом не делают ничего, чтобы доказать это.       Робин не обращает внимания на горечь в его голосе. Она смотрит на него, будто он — воплощение скорби этого мира.       — Мы беспокоимся за тебя, Зоро. Вот и всё. Но мы обязательно найдём решение. Мы поможем тебе.       — Как?       — Мантийный остров.       — Мантийный остров? — название кажется одновременно знакомым и незнакомым. Он сглатывает, понимая, как до боли пересохло в глотке.       — Да. Ты не помнишь, как мы обсуждали это вчера? Мы решили, что ответ, скорее всего, скрывается на Мантийном острове. Нам пришлось отплыть на несколько дней, но мы должны вернуться завтра утром.       Он морщится на очередную вспышку боли в голове.       — Какой бред.       — Это довольно логично. Ты вёл себя, как обычно, пока мы не причалили к Мантийному острову три дня назад, и ты не вернулся на корабль после прогулки и не узнал Нами. Поэтому мы надеемся, что то, что привело тебя в нынешнее состояние, произошло на том острове.       Её слова танцуют вокруг него джигу, издеваясь, заставляя голову также пускаться в пляс. «О чём она говорит?» Он снова слышит, как в ушах бухает сердце, и этот звук эхом разносится в черепной коробке, что даже попытки думать оказываются крайне болезненной задачей. «Что происходит?»       Он резко трясёт головой. Миллионы звёзд на небе сливаются в яркий водоворот.       — Нет… Я… не помню этого.       Её рука ложится ему на плечо. Она нестерпимо горячая.       — …Зоро? Ты ужасно выглядишь.       Боль в голове взрывается, как вулкан. Он не сдерживается и вздрагивает от неожиданности. В его голове пожар — хотя нет, её будто опустили в ведро с ледяной водой. Хотя нет, её пытаются пробурить насквозь — что-то в его голове просверливает мозг и не собирается останавливаться, пока не достигнет позвоночника. Оно сверлит, сверлит, сверлит…       Он слышит голос Робин:       — Тебе хуже.       — Я в порядке.       Но он не в порядке и знает это. Боль не прекращается — она становится хуже. Почему? Что это? Ещё немного — и он вытянет себе волосы, блядь, он не помнит, как схватился за голову снова. Боль физически выцарапывает ему мозги, не давая лишний раз вздохнуть.       Робин обеспокоенно садится на колени.       — Нет, не в порядке. Это не мигрень. Это как-то связано с твоим состоянием.       — Это не… просто… — очередная вспышка, от которой на этот раз он чуть не теряет сознание. — Блядь! — шипит он — или кричит? Он не знает. Он просто должен удостовериться, что не спит. Он хватается за перила, как утопающий за соломинку, сжимая балку до побелевших костяшек: ему нужно физическое воздействие, которое бы удержало его на земле — в реальности. Которое бы не позволило ему отключиться. Ему нельзя отключаться. Нельзя. «Держись, держись, оставайся здесь, держись…»       Взор покрывается пятнами, но он видит Робин, видит её замешательство.       — Зоро?       — Я не помню этого, — с надрывом повторяет он.       — Не помнишь что? Остров?       Страх растворяется в крови, разгоняясь по венам. Ему холодно внутри и жарко снаружи. Головная боль кажется чем-то потусторонним, таким яростным и устрашающим, что его подмывает поднять руку и проверить, а не торчит ли у него из башки нож. Слова Робин не несут никакого смысла, и ему кажется, что его вырвет, если он услышит их снова.       — Три дня, — выдавливает он из себя. Делает несколько коротких вздохов. — Ты сказала. Почему ты сказала три дня?       — Потому что это тогда, когда это произошло, — руки Робин приобнимают его, будто он хрустальный и разобьётся со следующим дуновением ветра.       — Произошло что?       — Когда ты забыл Нами.       Он в отчаянии мотает головой.       — Нет. Неправда. Это было сегодня. Это было сегодня утром, — должно быть. Он же поспал всего ничего. Прошёл только день. Даже меньше. «С Робин что-то не так, это должно быть…»       Робин садится, беря его за плечи.       — Зоро. Это случилось три дня назад.       … но Робин никогда не ошибается. Она никогда не врёт, не юлит, не пытается обмануть, и Зоро отворачивается, потому что… три дня… прошло три дня?       — Не для меня, — говорит он ей, выстанывая эти слова, потому что боль снова перетряхивает все мысли в голове. — Не могло пройти три дня. Не для меня.       — Зоро. Посмотри на меня, — приказывает Робин. Он не осознаёт, что зажмурился, и разлепляет глаза, впиваясь в Робин лихорадочным взглядом. — Если это не произошло с тобой, то что произошло?       Ещё одна вспышка, быстрая и горячая.       — Ёб твою мать!       — Сосредоточься, Зоро.       — Я не знаю! Я… это ощущается, как один день. Вся фигня с Нами… не могла быть три дня назад. Я бы заметил. Это произошло сегодня утром. Я точно знаю.       — Но это не так, — возражает она. — Потому что мы вот уже третий день в открытом море. До сих пор солнце садилось за горизонт и поднималось три раза…       — Я, блядь, ни разу не видел, как оно садилось! — огрызается Зоро. Ему очень, очень хочется выброситься за борт, в надежде, что ледяная морская вода вымоет его обратно в реальность, в мир, который имеет смысл.       Глаза Робин затуманиваются мыслями. Зоро чувствует, как хватка на его плечах слегка усиливается.       — Тогда расскажи, как прошёл твой день. Перескажи его. Если не было трёх дней, что ты делал в течение этого?       — Мой день… — бам, бам, бам, грохочет у него в голове, но он упрямо ныряет глубже в сознание, копаясь в воспоминаниях. Он начинает сначала, воскрешая первоначальные события в памяти:       — Этим утром я был на палубе. Спал. Там была Нами, она подкралась ко мне, я отреагировал, потом появился кок, начал орать и обзываться. Это было этим утром.       Робин кивает, но не подтверждая его слов, а подгоняя продолжить.       — Потом я был в камбузе, вместе со всеми. Луффи и остальные подошли позже, но они все разговаривали. Обо мне, и о потери памяти. Мы разговаривали, а потом…       Что-то не сходится. Он не знает, что именно. Он продолжает:       — Потом я тренировался, потом спустился вниз и наткнулся на Фрэнки, и мы начали говорить про новый корабль. Потом…       Осознание шарахает по нему.       — Что потом? — спрашивает Робин.       Осознание, что — «как я попал из камбуза в комнату, в которой тренировался?»       В голове немеет — немеет, коченеет от боли. Будто тысячи иголок впиваются в каждый нерв, прошивают его, оплетая мозг рваной сеткой и стягивая, стягивая с каждым следующим вздохом. «Я разговаривал с ребятами в столовой, а потом тренировался. Но что происходило между этим?»       — … потом, — колеблясь, продолжает он, — я пошёл в комнату с аквариумом с Усоппом, — «нет, я не пошёл. Я просто был там, неожиданно оказался…» — и потом вы все вдруг поменялись, все стали выглядеть по-другому… и потом я проснулся и вышел сюда… — «я проснулся, но я не помню, как засыпал, ложился в гамак, заходил в комнату. Я разговаривал с Луффи. Он сказал мне доверять всем, после чего я внезапно проснулся здесь. Как, нахрен, я добрался из камбуза в комнату?»       Он смотрит на Робин, гадая, видит ли она ужас у него на лице.       — Нет. Нет, этого не может… Это не могут быть три дня. До сих пор ни разу не было ночи. Я ни разу не был на дежурстве. Чёрт, да я поел всего два раза за всё это время!       Но когда Робин печально качает головой, Зоро понимает, что это не так.       — Прошло три дня, Зоро, и ты присутствовал в каждом из них. Если это все события, что ты помнишь за эти три дня, боюсь, твоё состояние ухудшается быстрее, чем мы предполагали.       Он рвано дышит.       — Это не…возможно. Я бы помнил.       — Ты не задумывался, где твои мечи?       — Мои… — он кладёт ладонь на бок и натыкается на пустоту. На мгновение он забывает, как дышать. «Где мои мечи?» — Они… Я спал. И оставил их в каюте.       — Нет, — отвечает Робин, будто подытоживая, будто отбивая молотком приговор судьи. — Луффи забрал их вчера. С ним они будут в целости и сохранности.       — Почему?       — Он позаботится о них. Вы двое очень долго беседовали перед тем, как принять это решение, — она нахмуривается. — Но ты не помнишь этого.       Он всасывает в себя воздух, когда другая мысль закрадывается в сознание.       — Чёрт…       — Дыши. Я разбудила Чоппера, он скоро должен подойти, чтобы помочь, — говорит Робин, и с плеча исчезает тепло её руки.       — Не… — ещё вспышка. — Блядь! — боль перерастает в нечто чудовищное, колошматя внутри головы со страшной силой. «Чёрт!» — он до хруста сжимает зубы в попытке восстановить дыхание, но боль просто невыносима, он тонет в агонии, импульсами разносящейся по нервам.       — Дыши, — он снова слышит, как говорит ему Робин. — Просто дыши. Всё будет хорошо.       Но Зоро терзают смутные сомнения, что — нет, не будет.       — Просто продолжай дышать…