No Time To Crank The Sun

      Он…       Он… в…       Чёрт, голова болит. Чёрт, чёрт, чёрт…       Он ничего не видит. Он ничего не чувствует. Но голова — в огне.       Он думает, что умирает. Да, так, должно быть, и происходит смерть. Он никогда не встречался с ней раньше, но он уверен, что именно так себя чувствуешь, когда она заграбастывает тебя в тиски.       Ёб твою мать, как же больно…       Его череп накачали кипящим маслом? Или голову запихнули в раскалённую печь?       Его сейчас стошнит. Органы плавятся изнутри, рискуя начать вытекать изо всех отверстий. Что это? Что это? Что? Это?       Он пытается поднять руки, чтобы вытащить из головы охваченный пламенем нож. Руки не двигаются. Ни руки, ни пальцы не двигаются. Команды, что он посылает конечностям, остаются без внимания.       Он ничего не чувствует. Что это? Что? Это?       В голову закрадывается шокирующее — у него есть руки? Есть ли у него руки? Их ампутировали, оторвали, раскрошили? Были ли у него руки с самого начала?       Чёрт, чёрт, чёрт, голова раскалывается, чёрт…       Он пытается почувствовать ноги. Он знает, что у него есть ноги, конечно же, у него есть ноги. Как иначе он добрался сюда, где бы он сейчас ни был? Он приказывает им пошевелиться, согнуться, просто отреагировать, отреагировать, реагировать…       Ничего не происходит.       Да что же это такое?       Боль усиливается, ему кажется, что такая боль просто не может существовать в реальном мире. Всё это не имеет никакого, мать его, смысла…       Нет, погодите…       Он чувствует… что-то.       Там, где должны быть его плечи. Он чувствует… давление, их будто удерживают на месте, невидимая сила надавливает на них, опуская вниз. Он не может сказать, давит она слабо или сильно, или горячо ему или холодно от этой хватки. С давлением не ассоциируется ни боль, ни какое-либо другое чувство. Это совершенно бессмысленно, но давление определённо есть.       Он пытается повернуть голову, чтобы увидеть. Он не может. Тело будто существует отдельно, задним числом отрёкшись от него и более не подчиняясь его приказам. Его бросило его собственное тело.       Он думает, а так ли ощущают себя неприкаянные души, отделённые от плоти и обречённые вечно скитаться в неопределённой пустоте?       Чёрт, чёрт, голова болит…       Нет, он не душа. Он знает наверняка. Он человек. Он точно существует в чём-то — он слышит шум в ушах, чувствует гадкие приступы тошноты под рёбрами, чувствует привкус крови и хвори во рту. Ничто из этого не является физическим чувством, но они совершенно точно исходят от чего-то физического.       Чёрт, чёрт…       Перед глазами скачет тошнотворный калейдоскоп разноцветных пятен, которых он не видел до этого. Они появляются и раздуваются с каждым новым импульсом боли, что раскалывает его сознание. Он не может сосредоточиться на формах, которые они пытаются принять: каждый раз, когда он заостряет внимание хоть на одном из них, они расползаются и переформировываются во что-то другое.       Что это? Что это?       Он что-то слышит. Он слышит так много всего сразу. Так много звуков одновременно, будто в ушах ревёт оркестр безумия. Звуки резкие и громкие, они вспарывают глубокие борозды на пути в его крошечный внутренний мир. Что всё это значит?       — Он… пр… ихо… дит… в со… зна… ние… Слова. Он понимает их. Он их слышит. Их кто-то сказал? Они разговаривают с ним?       Давление перемещается с плеч на лицо. У него есть лицо. Да, конечно. Лицо с глазами, и ушами, и ртом… и носом… и…       Чёрт, так больно — его голова сейчас взорвётся, больно, как же больно…       Он слышит что-то совсем рядом. Едкое шипение, задушенный хрип. Это он издаёт эти звуки?       — Н… адо… спе… шить… не… доста… точно…       Где он? Что это? Что происходит?       Шум раскатисто гремит вокруг него. Он бухает: бум, бум, бум — это распадается на куски его голова, и кости ударяются друг о друга, погребая под собой мозг…?       Перед глазами проясняется. Формы всё ещё размыты, цвета смазаны и растекаются кляксами, но они формируются во что-то осознанное с каждой секундой.       Он в…       Боже, как больно…       Он в… комнате? Да, думает он. Наверное, так. Темно, много коричневого, который тут и там отдаёт оранжевым, но он не видит неба, так что решает, что находится внутри чего-то. Комната… почему он здесь?       Твою мать, твою мать, хватит…       Глаз моргает без его разрешения. Каждый раз, когда поднимается веко, картина перед ним обретает чуть-чуть больше смысла.       Он видит… людей? Перед ним люди. Две фигуры. Кто они? Кто эти люди? Он слышит голоса…       — З… ор… о… ты… на… с… сл… ыши… шь?       Что? Что они сказали? Ему надо сосредоточиться. Он должен сосредоточиться. Что-то не так, что-то не вписывается. Ему надо узнать, что происходит. Ему кажется, что он тонет в своих собственных вопросах.       Хлоп, хлоп — перед глазами сменяется мрак со светом. Хлоп, хлоп. Перед ним двое людей. Мужчина и женщина. Хлоп, хлоп. Старая женщина и молодой мужчина. Кто они почему они стоят над ним? Стоят… а он сидит? Почему он сидит?       Фигура старой женщины бесшумно смещается; она больше не стоит перед ним. Он слышит голос позади себя, он мягкий и хрупкий, но дрожит от напряжения.       — Я… на… чина… ю…       Начинает? Начинает что? О чём она говори…       Бам, бам, бам; всё больше громыхающих звуков сотрясают его мир.       Чёрт, из-за этого так больно…       Человек перед ним придвигается ближе. Он видит глаза. Он видит широкие, круглые глаза, видит обеспокоенность, тревогу и несгибаемую целеустремлённость, и ему кажется, что он растекается в этих глазах. Под глазами… шрам, окружённый потемневшей и слегка припухшей кожей. Ниже рот, он открыт, так что лицо выглядит немного вытянутым.       Кто это? Что они хотят? Что это? Что? Это?       Рот открывается, он шевелится, он произносит слова:       — Зо… ро… — говорит он, и потом снова двигается и говорит: — Зор… о, — и потом снова и снова, и звук становится громче: — Зоро.       Зоро. Зоро. Зоро. Вот, что он сказал. Это имя? Это его имя? Что оно значит?       Чёрт! Да какого хрена ему так адски больно?       — Зоро, — снова говорит рот. Нет, человек. Рот принадлежит конкретному человеку. Перед ним стоит человек и разговаривает с ним. Его руки вытянуты перед собой, ладони лежат по обе стороны от его головы, удерживая её. По крайней мере, он так думает; он не чувствует ничего, кроме ужасающей боли, грохочущей в голове…       — Зоро, — снова говорит человек. — Ты меня слышишь?       Слышит? Он так много чего слышит. Он слышит, как что-то разбивается, ломается, он слышит хлопки и взрывы и треск и стоны и крики и плач. В таком крошечном месте — и такая палитра звуков, и они вытанцовывают вокруг его головы джигу, как вопящие попугаи.       — Зоро, — говорят снова. Зоро, Зоро, Зоро. Он продолжает говорить это. Почему? Его так зовут? В любом случае, он не знает, как ему реагировать на это. Тело ни на что не отзывается. Даже если бы он хотел признать этого человека, то не смог бы.       Может, если он моргнёт… это можно будет принять за ответ?       Он моргает.       Он видит улыбку.       — Привет, Зоро, — говорит улыбка. — С возвращением.       За улыбкой, за сменившим тревогу облегчением — он видит крах.       За человеком — какое-то размытое движение, и он решает, что движением тоже должны быть люди. Люди мечутся из стороны в сторону, прыгают, уворачиваются, бьют, выпускают клубы дыма. Там есть и окна тоже, они разбиты, и рамы раскурочены, так что видно намного больше, чем если бы они были целы.       — Ты ненадолго заснул от обезболивающего, — говорит улыбка. Нет, уже не она — лишь прямая бесстрастная линия. Она говорит: — Ты, наверное, очень странно себя чувствуешь, и всё такое. Помнишь, как ведьма-доктор тебе лекарство вколола? Из-за него ты должен был перестать чувствовать, чтобы она смогла сделать дырку у тебя в голове и достать жука. Но ты проснулся слишком рано и теперь немного чувствуешь.       — Луффи! — кричит голос. Другой голос, громкий, раздражённый. Он кричит снова: — Сколько ещё? Они вот-вот прорвутся! Фрэнки и Усопп больше не могут их сдерживать!       Из-за крика воздух наполняет исступлённой энергией. Он думает, что что-то происходит, там, снаружи. Что-то большое, более давящее, чем то, что происходит у этого человека за спиной. Почему? Что там творится? Что более важно, что, нахрен, в эпицентре забыл он? Как он здесь оказался? Разве он не был в…       — Сколько ещё? — спрашивает голос перед ним. Он лишён каких-либо эмоций, говорят кратко, сухо и только по делу. Такое облегчение — слушать такой голос в этой коллизии звуков.       Прямо за ухом раздаётся дрожащее, царапающее:       — Ешо долхо. Джию я усм’рила, но она ешо слишк’м далехо, шоб доштать её, не повредив шерьёжно можг, хех.       Что? Что это значит? Голос просто изрёк случайный набор слов и по счастливой случайности соединил их в связное предложение? Он не понимает. Он не понимает. Почему он не…       Бам, бам, хрясь, хрусть, щёлк, — Луффи, там…! — бам, бам — БУМ! — Ои! Нам нужно больше…! — бам, бам…       Чёрт, голова болит.       — Что я должен делать? — интересуется голос перед ним. Он не спрашивает его; он понимает, что он спрашивает голос позади него. А он — просто помеха между ними.       Боковым зрением, совсем немного, он замечает вспышку, крошечный серебряный всплох.       — М-м-м. Мне надо, шоб Джия переполжла на внешн’ую кору можга. Она штала больше, поэтому и доштать её сложнее. Так шо я пошлю Тота, шоб он выманил её к надрежу.       Зрение немного сжаливается над ним. Подняв взгляд чуть выше, он понимает, что у человека есть ещё что-то помимо лица. Он видит копну чёрных волос с чем-то жёлтым прямо на макушке. Опускает взгляд ниже: там отдаёт красным. У него красное тело? Нет, просто одежда. Грудь пересекает белый пояс. Нет, не пояс. Палка?       Он спрашивает:       — И как мы заставим её двигаться? Ты скажешь что-то своей букашке, и она выползет?       И призрак за его спиной говорит:       — Хм-м. Эт’ тварь не бужет слушашь м’и к’манды, ховорит, еда шлишком вкушная. Хех. Но эт’ невашно, они все так ховорят. Вашно то, шо, так или инаше, мне надо, шоб она двихалась в опр’делённом направлен’ьи, потому шо она можещь прожелать путь, не наврьедив ижвилинам. И мы жаставим её прожелать нушный нам путь ш помошью приманки. Джия вшегда шледует на жапах еды, которая вошпоминания, ага? Мы жаманим её в гиппокамп ш вошпоминаниями, потому шо это блишайш’я облашть к надрежу, где и бужет по’жидать её Тот.       Слова, слова, слова, и все они не несут никакого смысла.       Но, пока он впитывает в себя поток тошнотворных слов, зрение окончательно проясняется, а слой шерсти, которой забиты его уши, становится тоньше. Он может видеть. Он может слышать.       Где он? Он в комнате, да, теперь он ясно видит это. В тёмной, обветшалой комнате, с полотном паутин в одном углу и улеями — в другом. На полу ряд из свечей, но большинство из них потухли или сбиты с ножки. Стены испещрены крошечными отверстиями, и из каждого в комнату пробивается лучик света. Дверь полностью сорвана с петель…       И человек перед ним говорит:       — Скажи мне, что делать, — твёрдо; это приказ, а не просьба.       И чёрт вас всех задери, почему в голове пульсирует так больно…       И другой голос незаинтересованно отвечает:       — В гиппокампе хран’ьится эпижодишная и опожнаваюшая пам’ть, так? Твой друх, долшно быть, жадейштвует именно эту облашть, так шо вполне верой’атно, шо Джия пойжёт именно туда.       Смазанное движение за зияющей дырой, на месте которой была дверь, становится чётче. Он видит тела в белом, что снуют зигзагами за пределами дома. У кого-то в руках сверкает серым что-то длинное, у кого-то — чёрные палки, которые они, замахнувшись, держат двумя руками над головой.       Люди, осознаёт он спустя болезненно много времени. Все они — люди, одеты в белое и держат штуки, которые делают клац, ка-чинг, бам, бум! Что там творится? Он слышит, как они кричат, и с трудом различает: «Кха!» — «Останови их!» — «Сдавайтесь, пиратские отродья!» — «Зовите подмогу!» — «Мугивара в доме, давайте в обход…!».       Голос напротив него говорит с неуверенностью:       — Но он уже всё забыл.       Но другой голос звучит убедительно и вытесняет собой любые сомнения:       — Ушилие вшпомнить обманывает Джию и жаставляет думать, шо там ешо ешть шем полакомитша. Давай, надо шпешить.       Никто из них не обращает на разворачивающийся снаружи хаос ни малейшего внимания. Почему? Всё это ему просто кажется? Нет, не может быть — всё звучит так явно, слишком явно, а человек перед ним просто игнорирует это. Он видит, как он напрягается всем телом, когда звук становится слишком громким, как ходят желваки, когда в стене поделывают ещё одну дыру…       Блядь, голова…       — Хэй, — говорит человек, пересекаясь с ним взглядом. Он улыбается, когда смотрит ему в глаза, но это не та же улыбка, какой он улыбался ему раньше. Она искажена страданием и скорбью.       Он продолжает говорить:       — Ты же больше не помнишь меня? Это ничего. Я знал, что это рано или поздно случится. Я Монки Д. Луффи, и я стану Королём Пиратов! А ты, ты — Ророноа Зоро, и ты станешь величайшим мечником в мире. Знаешь, это уже третий раз, когда мы впервые встречаемся! Ну разве не круто?       О чём говорит этот человек? Его имя? У него есть имя? Нет, быть не может. Мечник? Нет, нет, нет. Он ошибается. Он не мечник; он в жизни не держал в руках меч. Может, он принял его за кого-то другого…       Чёрт, чёрт, твою мать, из-за головы он сейчас начнёт биться в конвульсиях. Откуда эта боль? Что это?       Границы его мирка содрогаются снова. Резкие, ревущие звуки из мира внешнего безжалостно прорываются в его. Кажется, он единственный человек в комнате, который слышит: «Да откуда они, блядь, появляются?!» — «УДАР ПРАВОЙ!» — «Ваша песенка спета, пираты!».       Но ничто из этого не беспокоит человека перед ним, человека, который называет себя Луффи и хочет стать королём. Он всё ещё говорит, и просто невероятно, как его голос остаётся спокойным, выверенным и чистым, пока за его спиной рушится мир.       — … мы встречаемся уже третий раз, потому что ты серьёзно болен. У тебя в голове букашка, которая ест твою память, но ведьма-доктор достанет её оттуда. Она дала тебе лекарство, чтобы ты не чувствовал, как тебе разрезают голову. Держу пари, так себе ощущения, да?       Лекарство? Ему дали лекарство? Он пытается скрестить руки. Такое чувство, что кровь в конечностях заменили песком. Он действительно чувствует себя странно. Так и должно быть? Его накачали какими-то препаратами? Он и вправду болен? Ему казалось, что все так обычно себя и чувствуют. Он сказал, что ему разрезали голову…       Нгх, чёрт, чёрт, какой-то ёбаный ад…       — Продолшай, парень. Джия двихай’ша…       — Он фруктовик! Эй, Усопп, берегись…       — Когда мы встретились во второй раз, — говорит человек, что зовёт себя Луффи и хочет стать королём, — было утро, ты помнишь? — и он думает, нет, он не помнит, он ничего не по… — Мы оказались в лесу в одно и то же время. Ты куда-то шёл, и мы куда-то шли. И так получилось, что мы шли в одно и то же место, и ты просто забы…       БУМ! — говорит мир, и на них дождём сыплется пыль вперемешку с грязью.       БАМ, ХРЯСЬ, БУМ! — орёт мир, надрывая горло.       Песок в его жилах сдвигается, и он начинает чувствовать. Он пытается согнуть пальцы, и они дёргаются в ответ — они двигаются. Он чувствует, он чувствует так много разного: крепкие руки на лице, что удерживают его голову прямо, тонкие, как бумага, руки, что копаются в его голо…       Ёб твою мать — больно, больно, это так больно…       — Но в первый раз, — этот человек, что ни разу не прервал зрительного контакта и чей голос перекрывает кишащую за спиной преисподнюю, — мы встретились очень-очень давно. Ты помнишь? — и он думает, нет, нет, нет, он не помнит ничего из этого, да что он вообще несё… — Ты был охотником на пиратов, и все тебя боялись. Тебя арестовали, и я помог тебе сбежать. Ты мог и сам сбежать, но ты не хотел, потому что тогда тебя бы посчитали преступником. Ты был тогда довольно глупым, ха? Хех, но ты всё равно стал преступником, потому что теперь пиратствуешь со мной!       Пират? Кто есть пират? Это тот, кем он должен быть? Разве он не говорил, что он мечник? Он сказал, что они встретились очень и очень давно, что это значит? Очень и очень давно он ничего не делал. Очень и очень давно он никого не знал. Он всегда был сам по себе. Просто он. Никого никогда не…       Сука…       — Она вшо ближе. Тот, милок, готовь’шя…       — Хренов киборг! А ну не сдерживайся…!       — Санджи, сзади…!       — Отряд Гамма! Заходите с тыла и окружайте их!       — Ты сказал, — продолжает рассказ человек, что говорит с ним так глубоко и рассказывает в таких мельчайших подробностях, что он задумывается, а не говорит ли он правду? Они и вправду встречались раньше, и он просто не по… — что хочешь стать сильнейшим мечником в мире и что никому не позволишь встать у тебя на пути, даже мне. Я думал, ты шутишь, когда ты сказал, что, если я попытаюсь тебя остановить, ты вспорешь мне живот, чтобы я извинился. Но когда мы начали плавать вместе, я понял, что это нифига не шутка и что ты говорил на полном серьёзе. О, а помнишь, как мы тогда плавали в лодке? Только ты и я?       Помнит? Что он имеет в виду? До сего момента не было ничего…       — Это было последнее предупреждение, гражданский! Если ты не выдашь пиратов, которых скрываешь, у нас не останется выбора, кроме как…!       — Это что, базука?!       — Чёртовы ублюдки, они собираются тут всё с землёй срав…!       — Луффи! Используй Хаки…       — Нет! Он вырубит Зоро и ведьму…       — … не ведьму!       — Мы плавали в лодке, одни посреди океана, — говорит ближайший к нему голос, и он хочет оттолкнуть его так сильно, потому что больно, так чудовищно больно банально слушать его слова и пытаться наполнить их смыслом, но он так хочет, чтобы они оказались пра… — Ты спал почти всё время, так что было скучно, и каждый раз, когда я тебя будил, ты на меня орал. Ты всегда скидывал меня за борт, когда сердился слишком сильно, но забывал, что я топор, и тебе приходилось постоянно нырять за мной, и ты бесился ещё сильнее. Ты был очень, очень глупым. Но было весело! Мы почти всегда были голодными, но было очень весело.       Лицо человека не дрогает, когда он произносит эти слова, и произносит так легко, что он начинает сомневаться, что они могут быть ложью. Но это какая-то бессмыслица. Он не переживал никакое из описываемых им событий. С ним ничто не происходило. Он жил непримечательной, однообразной жизнью. С ним не случалось ничего, кроме нескончаемой пустоты…       Чёрт подери, его голову сверлят дрелью?!..       — Но потом мы встретили Нами, и она сказала, что мы оба очень-очень глупые. Нами была первой, кого ты забыл, и она очень расстроилась. Вообще это довольно странно, она же почти первый член команды, с которым ты встретился. Вы очень любили вместе ходить по тавернам и над чем-то шутить, а я не понимал, над чем. А потом появился Усопп, и он начал шутить уже вместе со мной, и было очень весело. Ты, правда, забыл Усоппа, и это уже не весело. Он винит себя за то, что жук забрался тебе в голову, так что он уже не так много шутит. В любом случае — хэй, ты вообще слушаешь? Потом мы встретили Санджи! Вы, ребята, постоянно, постоянно дрались, и было очень, очень круто наблюдать за вами! Но потом ты начал забывать, и мне кажется, что Санджи начал драться с тобой по-другому. Он на тебя злился, но не как обычно.       Сквозь пелену разрушительной боли, что прошивает его сознание, он понимает, что ничто из того, что говорит человек, не отзывается в нём знакомым. Слова тут же выскакивают из головы и не производят никакого эффекта.       Да, в груди что-то тянет, где-то прямо под рёбрами, устремляясь за словами вслед…       Пират, который хочет стать королём, продолжает речь, перекрывая сыплющиеся на них градом звуки наступающего апокалипсиса:       — О, а после Санджи мы познакомились с Чоппером! Тебе сразу же понравился Чоппер, но потом ты начал от него прятаться, потому что он оказался слишком строгим доктором, которому очень не нравилось, что тебя постоянно серьёзно ранили. А, а потом была Робин. Сначала ты думал, что она плохой человек, но, несмотря на это, всё равно обращался к ней как к накама. Думаю, она очень ценила это. После Робин мы встретили Фрэнки, и он просто нереально крутой! Он киборг с лазерами, и ещё он может смастерить всё что захочешь! Ты слушаешь? Лучше запомни всё, что я говорю, потому что всё это было на самом деле.       Он думает в отчаянии, правда? Он правда знает всех этих людей…       — Милок, дожорные…       Всё это и правда происходило с ним…       — …не дай им…       Такой и правда была его жизнь до этого…       — …ОГОНЬ…!       Он знает, что это неправда, но он так хочет…       — А потом…       БУ-У-У-УМ!       Мир взрывается.       Феноменальная сила толкает его сзади. Всё бросается вперёд, проносится мимо него под бешеным напором.       Всё погружается во тьму…       …                    …                                …       … Он мёртв?       …                    …       В ушах мерзко, протяжно звенит…       …                    …       … Он умер?       Нет… он не мог… иначе бы он не задавал себе таких вопросов…       Перед глазами расползлась кромешная тьма.       Что это? Что это?       Он не видит, он не слышит, он не дышит. Он не дышит.       Он.       Не дышит.       Он рвано вдыхает воздух и кашляет, и харкает, и кашляет.       Во рту привкус грязи, и пыли, и грязи с пылью.       Он открывает глаза. Открывается только один. Глаз жжёт и щиплет. Болит голова. Болит голова. Болит голова.       Но глаз открыт, и он может видеть…       Мир перевернулся с ног на голову. Всё, что было на полу, теперь размазано по стене. Потолка нет. Он видит небо. Серое и затянутое облаками небо. Где солнце? Он хочет увидеть солнце.       Он моргает, и моргает, и кашляет, и моргает.       Что это? Что это?       Он понимает, что нет, это не мир перевернулся с ног на голову. Он вдыхает пыль с грязью. Он на земле, лежит, прижавшись щекой к грубому деревянному полу. Его повалило на землю. Почему? Что произошло? Что это? Что? Это?       В ушах продолжает звенеть. Он слышит и другие звуки, но они скомканно и неразборчиво колеблются в воздухе. Ему кажется, что его медленно и с усилием погружают под воду, и самый громкий здесь звук — его вымученное дыхание.       Его окружают клубы дыма. Белые пятна рыщут в сизой завесе в его поле зрения. На землю оседают крошечные обрывки, похожие на бумагу. Мир протекает будто в замедленной съёмке и со сглаженным звуком. Нет, время полностью остановилось. Даже его веко всё медленнее и медленнее накрывает глаз.       Что это? Что это?       — … р… о…       Он что-то слышит. Что-то глухое и искажённое.       — … о… р… о…       Что это за звук?       — ЗОРО!       Он вздрагивает.       Внезапно, как по команде, всё ускоряется и рассеивается.       Надоедливый звон в ушах исчезает, будто его и не было. Без него звуки, что до этого казались далёкими и незначащими, теперь ревут в непозволительной близости.       Мутный взгляд проясняется, и сквозь толстый слой дыма он видит разноцветные пятна среди бесчисленных белых точек. Тела в белом ломятся в то, что когда-то было комнатой. Каждый их шаг отдаётся вибрацией в голове, вторя заполошному биению его сердца. Обломки камней и дерева всё ещё сыплются дождём с неба.       Что это? Что это?       Он судорожно вздыхает. Этот звук такой оглушительно громкий.       Болит голова, у него болит голова, твою мать, у него болит го…       — Зоро!       Снова. Он слышит это снова. Где-то рядом с ним. Он знает этот голос. Он слышал этот голос раньше.       Он пытается пошевелиться.       Но в ответ он лишь чувствует, как внутри булькает кровь. Нет! Он должен подняться. Он силой пытается сдвинуть руки. Шевелитесь! Дёргается палец, потом другой. Шевелитесь, шевелитесь! Рука сжимается в кулак. Его мутит, он сейчас отключится, голова протестует на каждое следующее движение тела, но он не останавливается — шевелись, шевелись, двигайся!       Он упирается ладонью в землю и отталкивается, силясь на пределах своих возможностей подняться. Он не добивается желаемого результата, но хотя бы верхняя половина тела теперь достаточно высоко, чтобы повернуть голову, и он поворачивает голову.       Он видит человека, которого видел до этого, человека, что говорил с ним и вынуждал его поверить в воспоминания о чужой жизни. Как его зовут, как же его зо… блядь, блядь, блядь! В голове всё конвульсивно сжимается, пока он ищет, ищет, ищет…       Луффи.       Его зовут Луффи.       — Зоро! — снова кричит Луффи, и лицо озаряет улыбка, когда они пересекаются взглядом. — Ты в порядке!       Его лицо полностью измазано в грязи и пепле, из одежды и волос торчат деревянные щепки. Он тоже на земле, отжимается, чтобы встать, откидывая завалившие его деревянные доски.       За Луффи кто-то есть, и он их не знает. Блондин пинком выбивает меч из рук человека в белом. Длинноносый парень держит массивный посох с круглой сеточной конструкцией на конце и стреляет снарядами во все стороны. Голубоволосый мужчина просто огромных размеров сражается сразу с тремя, и они тоже одеты в белое.       Что… происходит? Почему они все сражаются? Кто эти люди в белом?       Он морщится — чёрт, его голова, почему у него не прекращает болеть голо…       Луффи кашляет:       — Мисс ведьма-доктор! Ты там нормально? Эй!       У него за спиной шевелятся, и кто-то измученно кряхтит:       — Опр’дел’но нет! Эти варвары… м’й дом! А, милок, ты ошнулшя… шо ж, жействие ушпокоишельного пошти коншилось. Быштрее, надо продолшать! Пока Джия не перь’думала и не ражвернулашь обратно!       Его руки дрожат от одного усилия удерживать торс над землёй. Пространство вокруг него прошивает треск. Он распознаёт в звуке выстрелы ружей: пронзительный свист неприятно режет слух. Он слышит клацающий звон. Он распознаёт в нём удары мечей о слишком прочную для них поверхность. Он никогда не был на поле боя раньше, но этот звук он распознаёт быстрее всего.       Его голова взвывает от боли. Он думает, а не вогнали ли ему в череп нож по самую рукоять. Он думает, а не пробила ли его голову пуля. Больно, больно, больно…       — Точно! — раздаётся звонкий голос Луффи. — На чём я остановился? А, вот! Зоро, слушай! Потом мы встретили Брука…!       Мужчина, одетый в белое, появляется из дымовой завесы с боевым кличем. Он замахивается на Луффи огромным мечом с громогласным:       — Луффи Соломенная Шляпа…!       — Заткнись, я разговариваю! — Луффи, даже не оборачиваясь, бьёт ему кулаком в лицо. — Слушай, З…       Из дыма выбегает другой мужчина и хватает его за руку.       — Нгх! Зоро, слушай! — с пеной у рта продолжает Луффи, стараясь привлечь его внимание. — Мы встретили Брука на одном жутком острове, и он сначала тебе не понравился, потому что он был странный! И он правда странный, и именно поэтому он и стал одним из нас! И он музыкант и фехтовальщик одновременно, и вы, ребята, иногда тренировались на мечах после ужина… Кха!       Огромное молотоподобное оружие шандарахает Луффи по лицу. Но вместо ожидаемого фонтана крови и агонии, которые логично должны последовать за ударом такой силы, шея Луффи растягивается, и голова отъезжает в сторону, будто привязанный к ней мячик.       Он осоловело наблюдает, как голова Луффи со шлепком возвращается обратно и по инерции ударяет мужчину с молотом с довольно болезненно звучащим БОНЬК!       Какого хрена…       Луффи трясёт головой, будто отряхивается от воды. Он пинком отбрасывает человека в сторону и ударяет локтем в живот другого, что пытается напасть на него со спины.       — Ты помнишь, Зоро? — впопыхах спрашивает он. — Они все там. В твоей голове. Ты просто должен поискать получше!       Поискать получше? Но там ничего нет! Если бы он только мог производить слова так же просто, как Луффи, как старуха, что топчется позади него, как кто угодно из этого скудного мира. Если бы он только мог, он бы сказал Луффи, что он ищет, ищет, ищет и снова ищет, но не находит ничего, кроме боли, боли, БОЛИ…       Мужчин в белом становится больше. Он не знает, откуда они приходят, но их численность увеличивается в разы за максимально короткое время. Они окружают Луффи, как муравьи — упавший на пол кубик сахара. Но Луффи невозмутим и спокоен. Глаза задорно сверкают.       Луффи запрокидывает голову:       — И не только они! — во весь голос орёт он, от восклицания сотрясает то немногое, что осталось от комнаты. Он с нескрываемым энтузиазмом прыгает в самую гущу битвы, не переставая кричать: — Ты повстречал так много людей, Зоро! Ты знаешь Коби, и Лабуна, и Виви, и Траффи, и Кинемона, и Момо, и Джимбея, и Морковку, и — кхмф!       Один из мужчин в белой униформе хватает его за голову, и Луффи внезапно прерывается. Белое поглощает красное, его утягивают вглубь толпы, он больше не может разглядеть Луффи в этом хаосе. Потом раздаётся крик: «Гому-Гому Гатлинг!», — и людей раскидывают направо и налево тысячи кулаков.       Ему кажется странным, что Луффи совсем не использует покоящийся на груди меч, в то время как его оппоненты без колебаний наставляют на него клинки наголо в очевидном намерении отсечь пару конечностей.       — Запомни, Зоро! — слышит он снова, голос звучит приказом, и приказ врывается в голову бурлящим потоком. — Помни, что ты не один, что ты никогда не будешь один! Помни, что у тебя есть накама! Ты пират, а пираты никогда не бывают одни!       — Все пираты отбросы! — орёт кто-то из толпы. — Они зло, не уважающее зако…       — За языком следи! — рявкает Луффи, направляя на голос кулак, который, судя по звуку, вскоре встречается с чьей-то челюстью. — Зоро, это дозорные! Не слушай их, они плохие! Они раздражающие говнюки, которые всё время не дают нам веселиться! Так что надери им задницы!       Трое мужчин, которые, он полагает, являются друзьями Луффи, присоединяются к схватке в разрушенной комнате; они стоят плечом к плечу, подняв кто кулаки, кто ноги, готовые к атаке. Нет… не атаке. Больше похоже на оборонительную позу: он понимает, что своими телами они формируют вокруг него стену, отделяя от группы людей в белых одеждах.       Он думает, а должен ли он сражаться вместе с ними? Должен ли он сражаться с Луффи? Он пытается подняться на ноги, но нижняя половина тела окостенела и совершенно не слушается. Он смотрит, как Луффи и его красочная команда противостоят нападающим, не давая им приблизиться к нему.       Часть его так отчаянно хочет сражаться вместе с ними. Он не до конца понимает, какая часть именно.       — Мойя-сан! — зовёт голос со стороны блондина. — Вы ещё не закончили?!       — Пошти вшо! — раздаётся голос прямо над ним. Он пугается, резко поворачивая голову, и натыкается взглядом на сгорбившуюся над ним старую женщину. — Оштавайшя с’ мн’й, милок, — говорит она. — Шейшас бужет шамая сложная шасть.       Глаза заволакивает белым от боли, прошивающей голову, и он пытается вырваться из хватки её костлявых пальцев, но из тела будто выкачали всю силу. Он понимает, что не может.       — Запомни, — шепчет старуха ему в ухо.       — Запомни, Зоро! — кричит Луффи изо всех уголков мира.       Он пытается, пытается, пытается, но там ничего нет! Лишь чернота, чернота, чернота…       Внезапно он слышит визг женщины:       — Нет, отштань… Кха!       Он чуть не рухает лицом в землю, когда разворачивает торс. Старуху отбросило в сторону, её немощное тело, как сломанная кукла, лежит распластанным на полу.       Что…       Над ним нависает новая тень. Это один из человек в белом. Он возвышается над ним безжалостной горой, волосы на виске насквозь пропитаны кровью.       — Твоё пособничество пиратам не сойдёт тебе с рук, женщина, — зверюгой рычит он старухе. Он переводит взгляд на Зоро: — Охотник на пиратов Зоро, — каждое следующее слово он выплёвывает с ещё большим отвращением, чем предыдущее.       Часть его орёт ему: Опасность, опасность, опасность! Он понимает. Луффи говорил ему, что люди в белой форме плохие. Он должен двигаться. Взгляд этого человека преисполнен чем угодно, но только не дружелюбием.       Он пытается пошевелить телом, но чёрт, чёрт, чёрт, оно совсем не слушается!       Окровавленный человек опускается на колени, раскидывая руки в стороны.       — Твои злодеяния окончатся здесь! — восклицает он никому и всем сразу.       Что? Что он имеет в виду? Какие злодеяния? Он же ничего не сделал…       В голове будто скрежещут когтями, мозг пронизывает, как молния — кромешно-чёрное от туч небо. Голова болит, болит голова, голова боли…       Болит шея. Почему у него болит шея?       Шею обхватили чьи-то руки? Что? Почему…       Они сжимаются. Сжимаются изо всех сил. Это так больно, под руками начинает жечь…       Он не может дышать, он не может дышать, он не может дышать…       Боковое зрение застилают чёрные пятна…       Глаза, налитые кровью и полные ненависти, смотрят в его глаза…       Он не может дышать, он не может дышать, он не может дышать…       Он чувствует, как собственные руки поднимаются и впиваются в руки на его шее, но от них нет никакого толку.       Он не может дышать, он не может дышать, он не может дышать…       Перед глазами темнеет. Нет, нет, нет…       Он слышит:       — Ои, он…       И:       — Мойя-сан, сделайте…       Потом:       — Отстань от него…!       И:       — Отвали…!       И наконец:       — Тот, пожови…       Тьма, тьма, тьма.       Он не дышит.       Взгляд сужается до крошечной точки света.       Он видит белое.       Он видит глаза.       Он не помнит этого.       Луффи никогда не упоминал эту часть.       Боль в голове утихает…       Как приятно…       Всё становится… таким тихим…       … Это… тоже… приятно…       Он… не… дышит…       Это…       Он…       … он …       …                    …                                …       … он …       Он… слышит… жужжание?       В голове зудит.       Крошечное пятнышко перед глазами становится жёлтым.       Жужжание усиливается.       Он слышит удивлённый вскрик.       Давление с шеи исчезает.       Он дышит…       Он дышит и дышит и кашляет, хрипит, и дышит и дышит…       Он глотает воздух будто в первый раз в жизни.       Чернота рассеивается… но не полностью…       Ещё несколько судорожных вздохов…       Он видит… он ещё раз рвано вдыхает… он видит какой-то бред… сначала, он не понимает…       Это выглядит, как… жёлтое пятно целиком поглотило лицо человека в белой форме…       Он так устал… он очень, так сильно устал…       Он кашляет, кашляет…       Когда он прищуривается… он понимает, нет… не совсем так… это не жёлтое пятно… это пчёлы… лицо человека в белой форме облепил рой словно обезумевших пчёл…       Он так… дьявольски… устал…       Мужчина в агонии валится на землю… краем глаза он видит, как к нему подползает старуха… её рот двигается… она говорит…       — Варвар, шопротивл’атшя бешполежно…       Остаток фразы испаряется в воздухе…       Он так устал… просто выжат до последней капли…       — Где она… — слышится старческий хрип, — где… ах. Буд’ я прохлята… хех…       Он слышит, как о дерево бахают шлёпанцы:       — Зоро! — слышит он. — Зоро! Ои! Он в порядке?       — Он…       Вспышка боли…       Он больше ничего не слышит.       Его выкидывает из этого мира в мир, лишённый каких-либо чувств, кроме боли…       Он едва может сопротивляться утягивающему потоку, разум захлёстывает волнами ослепляющей боли, затапливая бесконечной агонией.       Он чувствует, как подбородок хватают пальцы. Рука агрессивно пытается открыть ему рот.       — Пей, — говорит ему что-то. — Ты долш’н выпить это, шейшас же.       Что-то холодное касается губ.       — Пей, — настаивает что-то.       Рот открывается, и меж зубов льётся поганая жидкость.       — Пей, — снова приказывает ему что-то.       Он пьёт, и пальцы отпускают его. Последнее, что он слышит, это:       — Нажеюсь, ты, по храйн’й мере не жапомнишь боли…       И голову разламывает в агонии.