Бриллианты в пыли

Илай развернул бледно-зелёный атлас. — Фью! — присвистнул Керт. — Это кто же так любит себя и хорошие вещи? — Монк Эттер, — ответил Илай. — А-а-а, приятель твоего отца… Вдовец, насколько помню. Зачем Керт заострил внимание именно на личном Эттера, Илай понял. Надоело… — Только этого не надо! — У Монка Эттера четверо детей, и первенец, уже имевший семью, старше Илая. — Чего — не надо? — Чего-чего? Сватать меня не надо! — Илай не готов учиться ладить с чужими детьми, пусть и взрослыми. — Я и не думал! — Керт развёл руками. Он погладил ткань. — Красота-то какая! Кто-то же носит вещи из этого! Илай не разделил его восторг. Он боялся дорогих тканей, а этот отрез не просто красив, а великолепен. Почему, почему отец начал слепнуть так не вовремя? Тот не доверил бы Илаю такую роскошь, а взялся сам. Точно… Можно внушить мальчишке, что тому придётся ухаживать за отцом, когда тот ослепнет. Мало кто любил присматривать за немощными, а Азар ещё совсем юн. — Э-эй! — Керт помахал ладонью перед лицом. — Не витай в облаках. И не думай приниматься за работу сегодня. Илай не любил новые начинания вечером — не потому, что существовала примета, дурная или даже хорошая. Он едва успеет начать, как стемнеет и придётся отправляться в постель вместо проигранной им прогулки. Кстати, где Азар? Неужели подслушал ссору с отцом? Утром все собрались за завтраком, поели молча, после Илай ушёл. Что собрались делать отец и его младшее чадо, он не уточнил — не до них, работы полно. Илай взял отрез и отправился на чердак — на всякий случай решил спрятать от чужих глаз. Сердце забилось, когда он услышал звон колокольчика. Умом он понимал, что явился Азар, но сердцем надеялся увидеть другого. — Привет. Что в корзинке? — Керт развеял иллюзии вопросом. Элву он едва выносил и бросал одну колкость за другой. Сейчас голос звучал доброжелательно. — Пирожки. — Надломанный юношеский голос дал понять, что пришёл тот, кого Илай ждал и одновременно не хотел видеть. — Элш напёк. — Э-элш. Ух ты! Мы как раз голодные. Ну-ка разворачивай! Зай сегодня не вышел. Илай, в кои-то веки отправившийся за заварными пирожными, узнал это от его племянника. Он спустился. Рот наполнился слюной — настолько вкусно пахло из корзины. С капустой, любимые, завёрнутые в пропитанные жиром тряпицы. Керт уплетал за обе щеки. Илай улыбнулся брату. Волосы не распущены, отметил он. Собраны в хвост неаккуратно, но это поправимо. Мальчишка либо не научился заплетаться, либо всю жизнь носил короткую стрижку. — В честь чего Элш это устроил? — Илай указал на корзинку. — Я попросил. Во время прогулки они быстро расходятся, а ты наверняка проголодаешься. Элш одобрил затею. — Отлично, пусть каждый день одобряет, — произнёс Керт с набитым ртом. — Так он… — Азар открыл рот. На подбородке начали расти мягкие редкие волоски, отметил Илай. — Он сказал, что молодой господин весь в отца — не любит отвлекаться. Это правда. Илай так спешил, снимая халат, что тот ему отомстил — зацепился за медную запонку, и та отлетела. Пришлось потратить время на поиски, увы, бесплодно. Выход Илай нашёл. Он снял вторую запонку и закатал рукава солнечно-жёлтой муслиновой рубашки, короткой и приталенной; облегавшей торс. Пуговицы он перешил, когда маялся бессонницей, поэтому одежда пришлась почти впору. Осталось причесаться: после косынки волосы торчали в стороны. Собрав их в хвост, Илай перетянул их лентой. Он готов. …а вот Азар — нет, и дело не в измявшейся рубашке из некрашеного льна, а в неопрятной причёске. Не научился, ох, не научился юнец ухаживать за собой. Такого представлять встреченным знакомым как брата стыдно. Поэтому Илай усадил его и деревянным гребнем, любезно одолженным Кертом, расчесал смоляные пряди, гладкие и блестящие, на ощупь более грубые, чем у него, и сухие. Вряд ли Азар знал, что такое масло арганы. Он и с гребнем познакомился поверхностно и ойкнул, когда Илай наткнулся на колтун. — Если заведутся вши, придётся тебя обрить наголо, — бросил тот страшилку, которой пугали друг друга учащиеся. Илая однажды обрили, Керта — тоже. Лысые оба, они подтрунивали друг над другом. — У меня уже были, но повывелись. Я долгое время после помывки плескал на голову уксус — близ Босттвида есть винодельня, и уксуса всегда навалом. В приюте у всех завелись, а у меня нет. Боялись, наверное! — Азар хрюкнул от смеха. — В каком приюте? — уточнил Илай. — Сиротском. Илай замер с гребнем в одной руке и прядью с колтуном — в другой. Приюта в жизни брата он не ожидал. Он вообще ничего не ожидал от Азара. Даже не задумался, как тот жил до приезда в Лу-Руа. Сиротский приют — отличный повод пропитаться ненавистью к эл-Реям. Илай наслышан о том, что там творилось — в школе учились и сироты, которых брали под опеку не желавшие платить налог ремесленники и торговцы и сбагривавшие тех куда подальше до взросления. Об их изворотливости слагали легенды. Азар нетерпеливо дёрнул головой, чем вывел Илая из раздумий. Он стерпел боль, когда зубья продрали его волосы. В конце концов пряди разгладились и заблестели. Хороши волосы, толстые. У всех эл-Реев такие в юности. К сожалению, они начинают рано серебриться. Дедушка, насколько помнил Илай, закрашивал седину басмой, а вот отец не считал нужным это делать: серебро на фоне смуглой кожи смотрелось удивительно красиво. Илай перевязал волосы лентой. — Готово. Идём. — Он направился к двери. Ему не хотелось прятаться от соседей, когда он начал встречаться с Элву. Напротив, хотелось, чтобы узнали все, что он влюблён и счастлив, поэтому его не смущали любопытные взгляды и брошенные в спину шепотки. В компании брата он почувствовал себя неуютно — не от взглядов, а от нагло преградивших дорогу Сольев, возжелавших прямо здесь и сейчас познакомиться с «младшеньким эл-Реем». — А отец разве вам не рассказал? — Илай вскинул брови. — Странно, он никогда ничего не скрывает, — добавил он, чтобы отделаться от пожилой четы. — Спросите у него, что, как и откуда, а я не могу. Прошу прощения, но мы спешим. Хотим послушать лютниста. Он не солгал. На набережной играл лютнист, однако в последнее время того не было видно. Не исключено, что музыканта заметил кто-то из аристократов и пригласил играть в Верхнюю часть. Может, кто-то из пьяниц Портового квартала… Илай тряхнул головой. Лучше не думать о дурном. Он взял брата под руку и спешно увёл от назойливой пары. По пути остановился. — Что смешного? — возмутился он. Азар тихо хихикал. — Замечательно ты их… — он прыснул в кулак. Он вёл себя по-ребячески. Неудивительно: он вчерашний малец, даром что вымахал так, что приходилось задирать голову, чтобы посмотреть в его лицо. Илай махнул рукой. Если Азар играл в наивного юнца, то у него это отлично получалось. — Это правда? Там будет лютнист? — спросил он по-детски — даром, что голос сломался — восторженно. — Не знаю, — Илай не смог солгать. — Мне нужно было их отшить. У поворота на нужную улочку он остановился, гадая, не свернуть ли по пути в мастерскую. Да только сегодня он не один, а с хвостом. Но мимо нужной двери он не пройдет мимо, поэтому решил сделать крюк и прогуляться вдоль торговых рядов. Не все свернули товары. — В следующий раз проси у Элша флягу с водой, — сделал он замечание. У ратуши с выложенной кораллово-красной черепицей и отливавшей золотом коньками сооружены поильники в виде раковин, вспомнил он. Жажда и определила дальнейший путь к вымощенной булыжником Храмовой площади… У поильника Илай зачерпнул пригоршню, но попить не успел. Дыхание перехватило, когда холодная струя попала на грудь. — Ты что, сдурел?! — возмутился он в ответ на толчок. — Не пей! — Азар вздохнул. — Холера… Папа учил… В поильник поступала вода из подземного источника, а вспышек холеры в Лу-Руа давно не случалось, в отличие от мест, где местные жители пили воду из озёр или рек. Илая покоробило не оттого, что он не напился — во второй раз он зачерпнул воду и попил, после умыл лицо. От упоминания того, с кем изменил отец Адрею, ему противно. Захотелось бросить братца прямо здесь и уйти домой. Пусть идёт, куда захочет. Не маленький, как-никак, даже посмотрел вслед юнцу в синих штанах, туго обтягивавших зад. Илай узнал и свою работу, и вспомнил имя курчавого русоволосого подростка. Филли Мешли, как всегда, с маленькой собачкой, в этот раз бежавшей рядом, а не сидевшей на руках. Илай с трудом смог взять себя в руки. Это надо было сделать, иначе он ничего о прошлом Азара не узнает и не выведет на чистую воду. — От чего он умер? — уточнил он. — Кто? — Этого и следовало ожидать. — А-а… Не хочу об этом говорить. Ну вот, начались тайны. Азар взялся за горло двумя пальцами и сдавил, отчего перехватило дыхание — не у него, а у Илая. Тот точно так же делал, когда пытался прогнать подступивший к горлу комок и не разреветься на позор зевакам. Вряд ли этому научил отец — тот сам так не делал, но не обращал внимания на сыновнюю привычку. — Ладно. Расскажешь, когда… если захочешь, — исправился Илай. Беседа получилась неловкой, как и сама прогулка. Неуютно ему было находиться рядом с братом. Притворство — всё же не его черта. Как бы не вылезла наружу неприязнь. Но постоянно испытывать отвращение — не лучший выход. Прогулка — пока — казалась не настолько мерзкой, какой представлялась вчера. Азар плёлся рядом, сунув одну руку в карман, в другой держа корзинку. Хорошо, что при себе пироги. Можно отвлечься на море и накормить птиц. До самой набережной Азар не произнёс и слова. По его мрачному лицу Илай понял, что задел ту самую струну, которая порождала боль. Любил мальчишка родителя… …значит, у него был повод невзлюбить отца за то, что тот не оказался рядом в трудное время. На набережной, как всегда, многолюдно. Звуков лютни не слыхать — Илай бы различил их ещё раньше. Только голоса, временами — крики детей, песни и пьяный смех завсегдатаев «Рыбы-молота». Илай любил пляж — за то, что весь этот гомон не перекрывал крики чаек и шум волн. Увы, сегодня он не с тем человеком, с которым проводил там время. Тащить невесть кого на любимое место ему претило. Братца, который уверенно направлялся к парапету из каменных блоков, не спросив у старшего, хотел тот этого или нет, уж точно не поведёт на пляж. Илай возражать не стал и последовал за ним. Вскоре он понял, почему Азара потянуло именно в это место. Тот вынул пирожок, оторвал кусок и бросил в воду на радость нырковой утке. Илай запустил руку в корзину. Ему должно, в конце концов, хоть что-то достаться, помимо крошек. Ещё и голуби учуяли, где еда, и слетелись. Илай отломал кусок, раскрошил и бросил им, после отвернулся, чтобы не видеть птичью драку. Кто сильнее, тот и получит всё. У птиц всё, как у людей… В глазах Азара светился восторг, выражение лица — наивно-детское, а к детям Илай не питал ненависти. И сразу же в памяти всплыла презрительная гримаса и взгляд человека, которого настигло горе. Азар в тот миг показался совершенно взрослым, способным на обдуманные поступки. — Я тоже их когда-то кормил, — поделился Илай прошлым и сжал руку в кулак, когда вспомнил ощущения, как её мягко сжимала большая отцовская ладонь. Адрей бранился, когда Набур усаживал кроху-сына на парапет. Ну что могло быть плохого в желании ненадолго оказаться выше родителей? Зато видно, как метались за угощением утки, как юрко скрывались под водой. — Когда был в моём возрасте? — Вот же гадёныш! Резанул по живому, не слишком давно зажившему месту. В возрасте Азара Илай дневал и ночевал в школе. Он не знал наверняка, каково в тюрьме, но чувствовал, что оказался в ней. К нему не относились плохо, не считая старшеклассников, которые разъяснили в первый же день, что нужно заслужить их уважение, а для этого — делиться вкусностями, присылаемыми из дома. Благо Керт, с которым Илай подружился на другой день во время утренней разминки, разъяснил, чтобы тот никогда и ни при каких условиях ничего никому не давал, и не важно, чем просили поделиться — отлить чернил, листом бумаги или носовым платком. Илай послушался — и обиделся на Керта, когда его макнули головой в горшок под всеобщий смех. «Отрастить зубы — второе, что тебе придётся сделать, — поучал тот, — но это труднее». Илай послушался и, когда расцарапал Мию, самому наглому омеге, носатому, высокому и тощему, некрасивое лицо, понял, что всё сделал правильно. Конечно, его открыто не доставали, гадили втихаря — подливали что-то дурно пахнущее на скамью, портили конспекты (поэтому он научился их прятать) и открыто радовались, когда роскошную чёрную копну пришлось состричь. В итоге Илай снискал уважение старших. Мий, покидая школу, хлопнул по плечу и процедил сквозь зубы: «Если бы ты капал на нас наставникам, был бы бит каждый раз». Доносчиков не любили нигде и никто. Этому Керт не научил. Илай сам это знал. — Что ты молчишь? — вырвал Азар из воспоминаний. — Ты сюда каждый день приходил, как сейчас? Илай отвернулся, чтобы даже краем глаза не видеть братца, наступившего на больную мозоль и потоптавшегося — уж не намеренно ли? — по ней. И обмер. — Нет, не приходил, — торопливо буркнул Илай в ответ и мысленно обругал внезапно остановившегося и загородившего обзор толстяка, после отодвинулся от парапета. Не показалось. Такую яркую рубашку и штаны в клетку носил только один человек. Илай изучил каждую линию его тела. Ему нравились крепкие поджарые, туго затянутые в ткань ягодицы и худые бёдра, привычка стоять, опершись на одну ногу и заведя руки за спину. Уж не говоря о немного вьющихся русых волосах и красивом профиле с прямым носом. Элву Илая не заметил. Он болтал с человеком в уже знакомой шляпе. Опять этот криволицый Руцци на него вешался! Знал же, ублюдок, что Элву несвободен — и всё равно лип как банный лист! Тошно — в прямом значении. Илая едва не вывернуло пирожком. Сорвать бы треклятую шляпу, придавить ногой тулью, чтобы все рассмотрели асимметричное лицо… И опозориться? Илай не склочник, в конце концов, да и, просто наблюдая, можно узнать немало. Он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться… и закашлялся, когда услышал вопрос: — Тебе плохо? — Неужели это так заметно со стороны? Об этом поразмышлять он не успел. — Папа, когда ему было плохо… Опять этот сосунок позволил себе потоптаться по больной мозоли. Продолжить Илай не позволил, перебил, бесцеремонно и неприлично: — Заткнись! — Заглянув в округлившиеся глаза, бросил: — Никогда — слышишь? — не рассказывай мне о том, с кем блудил мой отец, иначе… Что должно последовать за «иначе», он не сообразил. Отшлёпает? Такого дылду, который наверняка сильнее его? Рот «дылды», впрочем, искривился — ну ни дать ни взять готовый разреветься ребёнок! — Он же тебе ничего не сделал… — просипел Азар. Конечно, ничего. Подумаешь, его устроило, что у Набура эл-Рея другая семья. Может, потому и умер Адрей, что узнал об измене — не выдержало сердце. Умер, оставив двенадцатилетнего Илая одного. …которого в скором времени отец запихнул в школу и лишь изредка навещал. Присылал всё необходимое, включая вкусности, которыми Илай щедро делился с Кертом, но этого мало-мало-мало! Другим-то хватало приходящего учителя! — Создав свою семью, твой родитель разбил мою… — Илай проговорил это тихо и огляделся. Не хватало, чтобы кто-то услышал и смаковал его личные переживания. — Неправда! — Азар перекричал даже чайку. Надо, ой как надо взять себя в руки. Почему Илай такой несдержанный? Всё начало получаться — и тут на тебе: он сам всё испортил. Его уже понесло. То, что он копил в себе, выливалось наружу, как вино из бочонка — в дыру. — Правда! — Илай вздёрнул подбородок и заглянул в округлившиеся глаза и, улыбнувшись, нарочито спокойно закончил: — Отец запихнул меня в закрытую школу, чтобы я не мешал ему жить с тобой. — Но он… — Всё. Не хочу глупых оправданий! — Илай закрыл уши и зажмурился, а когда открыл глаза и убрал ладони, понял, что «братец» никуда не делся, по-прежнему подпирал парапет. Разве что вид не беззаботный, во взгляде — обречённость. — Вот ты какой, — проговорил тот дрожащим голосом. — Зачем согласился на мои условия, если я такой мерзкий? Пусть ревёт, Илай утешать не намерен. У него другая задача. Элву, как назло, исчез, Руцци тоже не видно. Треклятый братец отвлёк от них. Теперь поди-ка выясни, что нужно криволицему от несвободного альфы, почти отца в придачу. — Да что же ты такой прилипчивый? Как пиявка присосался — к отцу, ко мне… — Илай махнул рукой и отправился в ту сторону, где стоял до этого Элву. Он обогнал кучку шедших впереди нетрезвых молодых людей. Те направлялись на пляж, но он за ними не пошёл. Не смог. В груди похолодело, когда он представил, что Элву отвёл Руцци на то самое место, куда приводил Илая. «Элву нелестно отзывался о нём», — успокоил тот себя. Значит, его стоило поискать в мастерской. Илай бросился прочь. Братец не маленький, должен вспомнить обратную дорогу. Таскать за ручку такого дылду — верх глупости. Однако и в мастерской Элву не оказалось. Только Колган, и тот не один, а в компании полуголого омеги. — Мой тебе совет: найди себе кого-то другого — рожа-то и жопа позволяют — и перестань сюда таскаться, — бросил он. Илай ушёл ни с чем. Все как один против его романа. Он не нравился Колгану, отцу не нравился Элву… Никто не задумался над тем, что у двоих из пары могло быть то общее, ради чего разрушать отношения нельзя. Илай ощутил на своей шкуре последствия, когда в пару вклинивался третий. Больше всего ему хотелось побыть в одиночестве. Увы, после возвращения домой такую возможность не дал отец, просто-напросто преградив дорогу. — Где Азар? — В глазах сверкнула злоба, седая борода затряслась. — Гуляет в одиночестве, — фыркнул Илай. — Что тут такого? — Что такого?! — Набур взял его за плечи и встряхнул. — Ты выжил из ума? Оставил мальчишку, который не знает города, одного! Илай вывернулся из отцовских рук и удрал, но не в спальню, а из дома. Понёсся не разбирая дороги и едва не сшиб катившего тачку с камнями рабочего. — Блажной?! — вскрикнул тот. Илай не блажной: отец не оставит его в покое, пока не вынудит отправиться на поиски младшего сына. Он подбежал к мастерской и забарабанил в дверь. Никого. Тогда он ударил ногой в дверь, ойкнул, когда пальцы резко разболелись. Керт и тот ушёл, оставил его. Илай ссутулился с собрался удалиться, когда дверь отворилась. — Почему так гремишь, будто пожар случился? — Судя по влажным волосам, голой груди и полотенцу на шее, Керт всего лишь мылся. — Случилось что? — Пусти! — Илай отодвинул его плечом и протиснулся внутрь, после отправился на чердак, служивший жилым помещением. Готовил Керт в крохотной кухоньке, что на заднем дворе, там же и мылся в баньке. Странно, что он вообще услышал, что кто-то пришёл. За это следовало отдать ему честь: он даже бельё успел надеть. Разгуливал полуголым, но чего Илай не видел? Разве что светлых волосков на бледной, с неяркими розовыми сосками груди и ногах прибавилось с той поры, и тело из отроческого оформилось во взрослое. Оно не обрюзгло, Керт хорош и привлекал внимание как альф, так и омег, желавших утех без последствий. — Что это тебя сюда принесло? — возмутился он, вытирая голову. Илай устроился на его кровати, пропахшей — видно, никто простыню давно не менял — по́том и впитавшей в себя запах Керта настолько сильно, что ощущал себя на чужой территории. Он уставился на балку. — И ты, и Элш, и отец — все советовали мне подружиться с «хорошим» мальчиком. Я попробовал. — И? — Не получилось, конечно! — Илай горько рассмеялся, после откинул выбившиеся из хвоста пряди. — Поссорились, что ли? — Постель продавилась оттого, что Керт устроился рядом. Сквозь штанину Илай ощутил тепло его бедра. — Умгу! — мыкнул он и даже не вздрогнул, когда почувствовал тепло приобнявшей его плечи руки. Оказалось, он не забыл это ощущение. — Жалость то какая! — Керт выдохнул в шею, обдав её теплом, отчего вдоль позвоночника будто мурашки побежали. И это ощущение знакомо. — Ты так заботливо расчёсывал его волосы, что я поверил — оттаял. Прошлое пора похоронить. У Илая другие отношения. С Кертом он закрутил роман, потому что, будучи шестнадцатилетним омегой, не отыскал никого более для них подходящего. Прыгнуть в постель к Керту его подтолкнула не любовь, а похоть, порождённая созреванием — одним из самых сложных периодов, когда легко потерять голову. Но отстраняться не хотелось. Напротив, Илаю хотелось поделиться обидами — на отца, на брата… …и на Элву — тоже. И даже о том, что утаивал, захотелось поведать. И он поделился. Он ожидал вечерней прохлады вместо тепла приобнимавшей руки и одиночество вместо умиротворения, но Керт прижал его к себе. — Готов поспорить на моток тикийского кружева: он не восторге, и это мягко сказано, а приходил сказать, чтобы ты избавился от проблемы. — Нет, — встал на защиту Элву Илай, — не по этой причине. Он готов остаться со мной, но беда в том, что нам негде жить. Отец его никогда не примет. — Ох, дурень! — Керт взял его рукой за подбородок, вынудив смотреть прямо в глаза, в которых, как в море, запросто утонет кто угодно. — Отец тебя примет любым, а ты… Он выдохнул в лицо, снова пробудив знакомые ощущения. …и тут же отстранился, забрав с собой и тепло, и умиротворение. Встал, потянулся. На лопатке — выпуклая родинка, розовая и хорошо знакомая. Отец уже «принял» Илая сегодня. Чуть глотку не перекусил, когда тот оставил «мальчика», кутёнка беспомощного, а на деле — почти взрослого лба одного. — Я-то не мог взять в толк, почему ты так испортился. Раздражаешься постоянно. Причина, оказывается, самая обычная! Следовало догадаться, когда мерял тебя, но… — Керт подавил смешок. — Мне это не грозит, поэтому о подобном мысли не закрадываются в голову. — Он второй, кто узнал об этом. Не отверг, не осудил, а подбодрил. — Твой отец знает? — Нет, — буркнул Илай и, сцепив в замок ладони, зажал их коленями, — и ты не смей рассказывать. Я это сделаю сам. — Когда? Когда раздуешься, и он сам всё увидит? Или думаешь, что всё уйдёт в Элву, от кого и пришло? — Ох и назойливым же бывал Керт! — Не расскажу, конечно. Я тоже считаю, что это должен сделать ты сам. — Он сделал шаг вперёд, взял Илая за локти и потянул, призывая встать, затем, глядя в лицо, проговорил: — Только прошу: не натвори глупостей. После них, случается, умирают. Илай не выдержал его взгляд и уставился на бившуюся жилу на шее. — Не буду, — пообещал он. Вскинув голову, уточнил: — Можно переночевать у тебя? Когда Азар вернётся домой, отец остынет. Илай не ожидал от Керта такого удивления. Тот даже дышать перестал. Опомнившись, моргнул и тряхнул встрёпанной головой. — Конечно, но у меня кровать… — кивнул он. — Если не боишься тесноты. Выходит, Илай ошибся: Керт не собирался ни на свидание, ни куда-либо ещё. — В школе умещались на койку поуже, — напомнил он, — и под тонким одеялом нам было тепло. А ещё Керт ухитрялся втиснуться под кровать, ни разу не чихнул от пыли под ней и вообще не дышал, когда слышал грузные шаги. Как он прокрался мимо «надзирателя», как прозывали все толстого Дарла, в придачу мучившегося бессонницей, осталось загадкой. Керт, как пообещал, проник в каморку, где омеги переживали первое половое созревание… Первый раз, ожидаемо, вышел неловким, торопливым. Илаю не было больно из-за сильного желания спариваться. Больно было потом, с Элву, несмотря на то, что тот не пожалел ласк и зацеловал соски, очень чувствительные, раздразнил пальцами внутреннюю сторону бёдер… а потом перевернул Илая, вздёрнул задом кверху и вошёл на всю длину. Про узел вспоминать не хотелось. Элву всего лишь боялся последствий, а Илай в последующие разы не смог расслабиться, боялся не только услышать ехидное: «Ну и задницу наел заварными пирожными», — но и снова почувствовать узел в себе. У Керта не было узла — и боли, соответственно, он не причинял. — Ты голодный? — уточнил он. — У меня есть крабы. Юви, сынок краболова, постучал. Я купил варёных и одного копчёного. Будешь? Конечно, Илай не откажется, несмотря на поганое настроение. Кто же от такой вкуснотищи-то откажется?