Бриллианты в пыли

К вечеру дождь прекратился. Азар улыбнулся: — В моих краях после дождя стояла такая сырость, что хотелось сидеть у камина и никуда не вылезать. — Он отвернулся к морю. — Здесь воздух такой мягкий, что, наоборот, не хочу уходить. Сюртук тесен в плечах, а тёмно-синие штаны коротки даже по меркам моды, отметил Илай. Видимо, ему предстоит сшить новую одежду для росшего — хотя куда уж дальше? — братца. И он займётся этим, раз уж вознамерился подружиться. Азар прав, воздух в Лу-Руа мягкий, сюда приезжали лечить лёгкие. Здесь некогда осели родители Адрея — и здесь же тот впервые встретил отца. — Знаешь, когда я начал замечать, что мне не хватает этого воздуха? — Илай поправил сбившийся набок бледно-голубой шейный платок. Штаны тесны в поясе, пора-таки сшить новые. — Когда лишился его. Он закусил губу и отвернулся. Мысли, что отец ради младшего сына пусть на время, но избавился от старшего, всколыхнули былую неприязнь. Нельзя. Илай. Пообещал. Держать. Себя. В руках. Не для того он приложил усилия, чтобы убедить отца, что вчерашнее не повторится, заодно — дал понять, что, пока с ним рядом брат, он не приблизится к Элву. Он заподозрил, что именно последний аргумент и склонил чашу весов в его сторону. — Почему — лишился? — Вот же допытливый сосунок! — По дороге расскажу. Давай уйдём! — Он принюхался. — Куплю копчёного окуня или крабов, если они есть. Может, и икра нам перепадёт. Он было взял за руку повернувшегося в его сторону Азара, но увести так и не успел. — Здравствуй! — Элву словно из-под земли вылез — настолько внезапно появился. Он поправил сползший на глаза зелёный берет. Светлые волосы растрепались от ветра. Скосив глаза в сторону Азара, он уточнил: — Отец велел выгулять? — Нет, я сам его пригласил! — Илай вцепился в запястье брата. Тот уже вчера потерялся. Хватит. — Меня не выгуливают. Я сам выхожу. — Пришлось цыкнуть, чтобы Азар замолчал. — Понял! — Элву поднял ладони и, с прищуром, исподлобья глядя, промурлыкал — ни дать ни взять выпрашивавший угощение Черныш: — Не станешь возражать, если я украду твоего брата? Как — украдёт? Пляж-то сырой. Может, уведёт к себе? Илай поймал себя на том, что свидания ему хотелось меньше всего. — Возражаю, — решительно ответил он. — Если есть, что сказать, говори при нём, — кивнул он в сторону Азара. Лицо, красивое, перекосилось и стало походить на омерзительное из сна. — Значит, отдаляешься от меня… — Элву закивал головой. — И кто? Ты — слабый на заднее место потаскун, отдающийся прямо на пляже! Дыхание перехватило от услышанного. И сердце, казалось, остановилось. Краем глаза Илай успел заметить, что собралась толпа зевак, но оглядеться не успел. Он ощутил боль в запястье оттого, что Азар вывернул его руку, вырывая свою. Всё случилось мгновенно — и слабая юношеская попытка ударить кулаком в лицо, и сильный удар взрослого альфы в ответ… Азар кулем рухнул на землю. — Тьфу, сосунок! — Элву сплюнул и нырнул в толпу. Илай опустился на корточки, взял в ладони лицо брата и повернул к себе. Из носа текла кровь, верхняя губа разбита. Что ни вечер, то неприятности. Отец опять разгневается — и снова выльет злость на Илая, из-за которого всё случилось. Ещё и носовой платок не нашёлся — вывалился, видимо, из кармашка. Илай, стараясь не прислушиваться к бурным разговорам, завозился с узлом шейного платка. — Зубы целы? — уточнил он. — Кажетша, да, — процедил Азар сквозь разбитую губу. Бурные разговоры прервались требованием: «Разойдитесь!» Значит, прибежал патрульный. Так и оказалось. Илай поднялся, после уставился на вытисненного на кожаном нагруднике краба — гербе Лу-Руа. Ничего нового: стражи правопорядка появлялись, когда становилось поздно. Поэтому вместо ответа на вопрос, что произошло, он заверил: — Больше подобное не повторится. Элву защищался… …от Азара, заступившегося за поруганную, но всё же честь брата. Илай, не обратив ни на кого внимания, опустился на корточки и прижался к подтянувшему колени к подбородку и обхватившему их Азару, уткнулся носом в ухо. — Спасибо, — шепнул он до того, как ком подступил к горлу. Он проглотил его. — Пойдём домой. Азар поднял голову и утёр лицо. — Возьмите, — раздалось рядом. Илай сжал в руке носовой платок, чистенький, надушенный, и прижал к губе и носу брата. Он повернул голову, чтобы поблагодарить сердобольного прохожего. И опешил. Человек, длинноногий стройный омега в соломенной шляпе и замшевом жилете поверх шёлковой лиловой рубашки скрылся в толпе. Проклятье, Илай выискивал его, а когда нашёл, то сразу потерял. Он наказал брату прижать платок к носу и поднялся. — Руцци! — закричал во всё горло, позорно — хотя куда уж позорнее, чем то, что произошло? — Подождите, прошу! Мне нужно поговорить с вами! Никакого отклика, никто не вынырнул из толпы разбредавшихся зевак. Ни одного лилового пятна среди тусклых, в тон сизому небу одежд. Илай, убедившись, что кровотечение прекратилось, помог подняться брату. Хватит. Нагулялись уже, причём бесплодно… Хотя нет, кое-что Илай выяснил: если Элву, взрослый альфа, поднял руку на отрока, едва успевшего вырасти, значит, ему не зазорно ударить слабого. Вовремя, ой как вовремя вылезла наружу поганая черта. Жаль, что не до того, как… Илай остановился, чтобы перевести дыхание. Внизу живота заныло. Он отправился самым коротким путём не потому, что хотел увидеть Элву, а потому что так ближе до дома, да и прохожих на той улочке меньше. Азар опустил голову и запахнул сюртук. Глаза Набура округлились, когда его сыновья не просто вошли, а ввалились в дом. Брови сошлись у переносицы. Отец бросил взгляд на младшего, затем — на старшего. Вот-вот разразится буря — настолько густым и тяжёлым стал воздух в доме. — Что. Опять. Натворил? — уточнил он — у Илая, разумеется. Тот закрыл глаза. Голова закружилась, с трудом получилось удержаться на невысоких каблучках. — Он заступился за меня, — проговорил Илай, борясь с подступившей тошнотой, и сглотнул появившуюся во рту кислятину. — Элш, принеси тёплую воду и тряпку! — оборвал отец. — За мной. Расскажете всё в подробностях. Он отвёл своих детей в гостиную, и, когда все устроились на обитом тканью в красно-белую полоску бархате, затребовал подробности. Илай отводил глаза в сторону, лицо пылало, и он обошёлся полуправдой, рассказав, что Элву оскорбил его, но не признавшись, что тот выпалил сущую истину. Он вздрогнул, когда отец положил руку на его лежавшую на колене ладонь. — Ступай к себе, переоденься. Я им займусь. — Набур, как всегда, категорично приказал. Илай поднялся, когда в гостиную вошёл Элш. Он забрал поднос. — Я сам им займусь, — заявил он и, поставив поднос на столик, макнул тряпицу и приложил к верхней губе брата. Тот ойкнул. — Погоди, это ещё мелочи. Когда обработаю вином, что сделаешь? Взвоешь? Не маленький, в драки лезешь, а скулишь, как щенок. Смыв кровь, он полил уже другой лоскуток вином и приложил к губе Азара. Тот, вопреки ожиданиям, уже не издал ни звука, только поморщился, дав понять, что больно. Илай наказал брату держать тряпицу, после выпрямился. В шее хрустнуло. Он потёр её и замер. Отец таращился не на младшего сына, а на него. Его взгляд, радостный, говорил красноречивее, чем любые слова. Смотрел бы он так, если бы узнал, из-за чего случилась стычка? Это пока младшенький ему ничего не рассказал. После-то поделится! Илай снял со столика подсвечник и отправился к себе. Хотелось закрыться, а лучше — забыть об Элву раз и навсегда, уничтожить то, что их связывало. Закрыв дверь и распахнув ставни, он достал из-под перины набросок портрета. Бумага занялась сразу же. Сожаление, мимолётное, родившееся, когда занялось набросанное углём лицо Илая, сгорело в серебряной тарелочке в виде лодки. Теперь никаких обольстителей, преподносящих мелочи как самый великий дар, не будет. В жизни Илая эл-Рея, возможно, вообще никого не будет. Он почувствовал себя полым сосудом, не наполненным ничем. Стоит подуть в горлышко — и раздастся свист. Илай взял тарелочку, осторожно, чтобы обгоревшие ошмётки бумаги не разлетелись по спальне, подошёл к окну и отпустил то, что было его портретом, на свободу. Он вдохнул, потому что его мутило, благо не рвало, и тошнота напоминала, что не все нити между ним и Элву оборваны, осталась ещё одна, которую нельзя разрушить. Илай, сбросив сюртук, дёрнул за узел шейного платка. Справившись с ним, отшвырнул, затем расстегнул пряжки туфель… Он ослабил пояс штанов и выдрал из-под него рубашку. Так легче. Так не жмёт. Илай посидел на кровати, распустил и расчесал волосы, когда в спальню вошёл отец. Тот всегда это делал бесцеремонно — с тех пор, как выломал дверь. Более того, запретил запираться и ставить замок. — Здесь, значит, горело… — Набур повёл носом. — Что жёг? — То, что связывало меня с Элву. — Илай улыбнулся ему. Теперь он почувствовал облегчение — и ни капли не сожалел о содеянном, как через некоторое время, когда удалил сгнивший зуб. Десна ныла первое время, но после Илай смог наслаждаться едой. Кровать продавилась оттого, что отец сел рядом. — Наконец-то… — вздохнул тот, — из тебя вышел дурман. Тебя же было не пронять никакими!.. А, какое это имеет значение? Набур обнял Илая и прижал к себе. Тот охотно ответил взаимностью, счастливый, что отец ради этих объятий оставил младшего сына, нуждавшегося в поддержке и ободрении. Осознание, что сожжённый портрет — кроха по сравнению с тем, от чего избавиться невозможно, не давало покоя. И это беспокойство отравило безмятежность. Илай вывернулся из объятий. — Шёл бы ты к нему, — получилось резко, хотя он — видят Четверо — не хотел. — Опять?! — Набур хлопнул себя по бедру. — Азар за тебя заступился. Быстро же ты об этом забыл! — Поверь, я ценю это, но… — Илай зажмурился. Открыв глаза и решившись взглянуть на отца, добавил: — Просто ему ты сейчас нужнее, чем мне.

***

Если день не задавался, то с самого утра. Кондер Котти, известный далеко за пределами Лу-Руа стеклодув, прислал управителя, чтобы вернуть отрезы тёмно-синего бархата, из которого должен был получиться костюм для помолвки его сына. Илай чувствовал, что этим всё и закончится, поэтому откладывал раскрой ткани. Отказ сотрудничать мог сказать как о многом, так и ни о чём. Иные передумывали шить одежду у эл-Реев и раньше, но Илай нутром чуял — это только начало. В довершение ко всему пропали его ножницы, а это дурная примета. Керт не брал — он никогда ничего не брал, и Илай ему верил. Он себя снова почувствовал сосудом, но уже не пустым, а двумя сообщающимися: если из одного убывало, то во втором прибывало. Семья эл-Реев сплотилась, Азар даже поделился за завтраком, что отчаянно желал служить в Легионе, и его желание настолько велико, что он улыбнулся разбитым ртом, отчего ссадина лопнула и выступила капелька крови. Портняжное дело он терпеть не мог. Отец заверил, что мастерская останется за Илаем. Убыло в работе. Если всё пойдёт так же и дальше, мастерская закроется. Если бы она была единственной в Лу-Руа! — Брось. Может, совпадение? — успокоил Керт, но его попытка провалилась с треском, потому что в совпадение Илай не поверил. — Сегодня неудачный день, а завтра завалят заказами. Всё прояснилось, когда пухленький омега по имени Олли явился лично в мастерскую, причём в полдень, как и договорились. Однако явился один, без сына. Когда Илай вцепился в его рукав, бесцеремонно, унизительно, требуя объяснить причину отказа, Олли, глядя исподлобья и тряся двойным подбородком, заявил: — Неужели вы настолько наивны? — усмехнулся, выставив испорченные сладким зубы напоказ, и добавил: — Мой мальчик чист и невинен, чтобы носить одежду, сшитую слабым на заднее место потаскуном. Мало вашего отца… Его «мальчика» Илай заставал раза два-три на пляже целовавшимся с одним из стражей, неясно, покинувшим ненадолго пост или развлекавшимся в неслужебное время. Судя по нагруднику, первое. Он было порывался бросить эти слова, но проглотил их. Бесполезно. Олли поверит «невинному» кровиночке, а не «потаскуну». Когда тот покинул мастерскую, Керт выдохнул: — Мне он всегда казался скользким. Олли из тех, кто тщательно осматривал одежду. Более того, на нём сшитое Илаем садилось безупречно. Олли не мерзок, просто безоговорочно верил сыну и сплетням. Илай сел и стянул с головы косынку. Пряди упали на лицо, но он даже не сдул их. Хуже всего, что сегодня ярмарка, и простенькую, сшитую Кертом одежду из мастерской эл-Реев никто не купит. Отец огорчится, если ничего не продастся. Он ведь даже Азара уволок, чтобы тот поучился семейному делу. — Закрой мастерскую. И табличку не забудь вывесить. — Илай не нашёл в себе силы встать, поэтому попросил Керта. — А я говорю — не дури. — Тот подошёл к нему, наклонился, взял за предплечья и потянул, вынудив подняться. Глядя в глаза, добавил: — Ты что, собрался погубить дело своей жизни ради неприятностей? Тю-у! — Он нежно погладил локти. — Чего ради? Прибыль есть, с долгами, насколько помню, вы рассчитались… Много денег отдано лекарям-служкам Янерра за то, чтобы вернуть зрение отцу. Тот не ослеп, но шить больше не смог — видимо, богу врачевания уплаченной суммы оказалось мало. — Ладно… — Илай прижался к нему, ощутил, как вздымалась грудная клетка. Ощущения, казавшиеся забытыми, возродились. Или они не забывались? Илай раньше упивался ими — и сейчас тоже, только более жадно, будто дорвался до угощения, которое ел в последний раз целую вечность назад. Керт погладил затылок, бережно. Его глаза потемнели, рот приоткрылся, но он медлил. Не понял, придурок, почему Илай не отстранился? Пришлось ускорить событие двумя словами: — Поцелуй меня. Илай приоткрыл губы — и встретился с губами Керта, упругими и не противно-скользкими. Поцелуй такой, как раньше, и одновременно другой — более уверенный. Керт страстно терзал рот Илая, позволял тому прикусывать губы, посасывать язык и делать всё, что вздумается. Он научился целоваться спустя годы. С другими… Илай первым прервался, но не потому, что ревность нагло вклинилась между ними. Он не пожевал лист мяты. Элву воротило от кислого привкуса. Керт ни словом, ни жестом не дал понять, что ему противно, его глаза походили на море перед бурей, а жила на шее часто билась. Выходит, ему не мерзко. — Надеюсь, ты попросил меня об этом не для того, чтобы насолить ему! — Керт убрал выбившуюся прядь под серую косынку и облизал губы, уже не бледно-розовые, а насыщенно-красные и припухшие. — Кому? Элву, что ли? — Илай развёл руками. — Ты что, думаешь, между нами что-то может быть после того, как он поднял руку на мальчишку? Он прижал ладони к пылавшим щекам. Мягкий запах Керта влёк к себе не меньше, чем настойчивость Элву. Он не бил в нос, вынуждая принюхиваться. Его хотелось втягивать, неспешно смаковать… Надо же было такому случиться, что брат, нелюбимый, стал индикатором — пресловутой лакмусовой бумажкой из школы — грязи в отношениях, выявил то, что старательно прятал Элву. Керт — не тот, кто позволит себе унижения. Он знал секреты Илая и ни разу их не разгласил. Более того, не оттолкнул, когда тот поделился самым важным, истерзавшим в кровь душу. Керт, бесплодный с рождения, никогда не обзаведётся своими детьми. Он улыбнулся, выставил напоказ чуть выдвинутые вперёд клыки. — Четверо, неужели ты прозрел? — Керт воздел ладони к потолку и крутнулся, после резко встал и опустил руки. Улыбка пропала, лицо посерьёзнело. Он сделал шаг к Илаю, взял за руку и некрепко сжал. Тот не сомневался, что отцу не понравится новость о том, что тот вот-вот станет дедом, но отношения с Кертом смягчат удар. — Я всё же закрою мастерскую, — заявил он и направился к двери. Всё равно он не в состоянии работать. Сколько времени он не позволял себе выходные дни? Сначала стремился рассчитаться с долгом за лечение отца, который, по слухам, уезжал в места целительной силы, а на деле — удирал к младшему сыну. Потом Элву попал в передрягу, пришлось заплатить штраф, чтобы он не угодил в тюрьму… После Илай прятался за работой от отца и брата. Занятый делом, он не чувствовал себя лишним в семье. — Ладно, как знаешь… — Керт в этот раз не воспротивился. Он заправил нить в иглу, но больше ничего не сделал — Илай не позволил, отобрав её и воткнув в подушечку. Мгновение — и его глаза округлились. — Не слишком стремительно мы?.. — До чего же дурацкий вопрос от человека, который раньше трахался со мной, — хохотнул Илай. Керт улыбнулся: — Я не о том. Боюсь навредить тебе. Элву не боялся едва ли не живьём выдирать раздувшийся узел из тела Илая, а он, чудак, боится. — Этим точно не навредишь, — уверил тот и, порывшись в карманах, отыскал листик засушенной мяты и сунул в рот. — Ладно, будь по-твоему. — Керт направился к двери, а Илай завозился с поясом халата. Как назло, тот не поддавался именно сейчас, когда от лишней — да и вообще любой — одежды следовало избавиться. Помог справиться вернувшийся Керт. Поцеловав в лоб, он заявил: — Я закрылся и вывесил табличку, что мастерская сегодня не работает. Вдвоём они справились со злополучным узлом. Илай помог избавиться и Керту от халата и косынки, запустил пальцы в светлые волосы, вспомнил их мягкость… А ведь пряди не менее приятны на ощупь, чем у… Нет-нет — и Элву всё равно прорывался, вставал между ними. Илай не закрыл глаза, когда Керт поцеловал его, чтобы воображение не подменило в очередной раз картинку. Чуть позднее, когда оба ушли наверх, старательно следил за тем, как оголялась от светло-серой рубашка бледная — настолько, что просвечивали вены — грудь с невыраженными мышцами. Он не спускал глаз с пальцев Керта, когда тот помогал оголяться ему. …а когда забывался, глубоко вдыхал. Простыня по-прежнему несвежая, но тем лучше: она впитала запах, гнавший иной из памяти и возрождавший в ней же другой, которым когда-то Илай наслаждался. Керт со времени расставания изменился. Юношеская угловатость окончательно исчезла, сменилась резкостью линий. Илай погладил плечи, локти, затем опустил ладони на выпиравшие подвздошные кости — до того, как взялся за завязку тёмно-коричневых зауженных штанов. Он провёл пальцами вдоль дорожки светло-русых волос, сунул ладонь за пояс… и хмыкнул. Керт будто знал, что всё случится, и не надел бельё. Тот толкнулся в ладонь. Илай теперь не перепутал бы любовника ни с кем. Только Керт знал, что чувствительная точка у него — это ямка над ключицей. Именно к ней, а не к отдававшимся болью при случайном прикосновении и трении одежды соскам тот припал губами, отчего желание сменилось сладкой истомой внизу живота. Илай сдёрнул штаны с Керта, потянул вниз свои вместе с бельём и взял в руки оба члена. Керт застонал и оторвался. — Ещё раз так сделаешь — и я кончу, — шепнул он, толкнувшись в ладонь, не опрокинув грубо, а мягко усадив Илая на постель. Тот дёрнул ногами, чтобы избавиться — сначала от обуви, затем от спущенных штанов и белья. Чулки не снял. Керт сел рядом, его член, перевитый венами, вздыбился. Головка, приоткрытая, насыщенно-розовая — яркое пятно на фоне бледности волос в паху и кожи. Она поблёскивала смазкой, и Илай поймал себя на том, что никогда её не пробовал на вкус. Первым его рот трахнул Элву всё на том же пляже — просто поднёс член к губам, мазнул по ним и заявил: «Бери». А в ответ на признание в неопытности насмехнулся: — Что за неумёхи у тебя были до меня? Илай поколебался, но, взглянув на Керта, чтобы в очередной раз напомнить себе, кто с ним, подвинулся к стенке. Когда тот лёг рядом, приподнялся, перекинул ногу через бёдра и уселся верхом. Он склонился, чтобы заглянуть в лицо, поймать полный страсти взгляд, затем погладил грудь. Керт зажмурился и крепко задышал. Привычка покусывать губу по-прежнему осталась милой. Она выработалась с тех пор, когда оба прятались от посторонних глаз и ушей, боялись выдать себя стонами. И осталась до сих пор. Илай опустился ниже и, наконец, исполнил желаемое — лизнул розовую головку, перебил воспоминание о чужом предсемени. Теперь только этот вкус, ненавязчиво-мягкий, должен осесть в памяти. Илай вобрал в рот член, чем породил стон — Керт-таки не сдержался. Тот погладил затылок — бережно, но не надавил, напряг бёдра, но не толкнулся. Керт остановил Илая, когда тот взял глубже: — Погоди. — Ему не понравилось? Зубы задели нежную кожицу? — Если… — вздох, — ты продолжишь, — я кончу… на лицо. — Вот чего он забоялся. Он всегда боялся оставить любовника неудовлетворённым. — Нечестно… Кровать противно скрипела, пока он снимал с себя Илая и укладывал на спину, после — устраивался между бёдрами. Тот замер, ощутив тепло ладони внизу живота. Керт перебрал пальцами густые чёрные волоски. Илай вцепился в простыню, когда почувствовал прикосновение к члену. Острые ощущения — куда острее, чем раньше. Чувствительными стали не только соски, но и головка, которую Илай время от времени ласкал по утрам, чтобы унять порождённое трением пижамы желание. Куда приятнее, когда это делал кто-то другой. Илай толкнулся в ладонь, но Керт, шельмец, убрал руку, усмехнувшись при этом. Тот потёр ребром ладони между ягодицами, пальцы замерли у входа. Илай раздвинул ноги, чтобы впустить их. Мало-мало. Элву бы уже вошёл по самые яйца, а Керт медлил. Глядел в глаза и тянул, медленно толкался пальцами, свободной рукой поглаживал собственный конец. Замерев, спросил: — Уверен? — до чего дурацкий вопрос, на который Илай дал ответ телом, насадившись на пальцы до самого основания. — Прошу: не молчи, если что-то… «Если что-то» быть не должно. Элву никогда не спрашивал, приятно ли Илаю. Тому нравилось, когда он заполнял полностью, кроме того случая с узлом, после которого начал бояться близости. На член Керта можно насадиться до конца, почувствовать трение мягких волос о промежность. И никакой узел не раздуется внутри. Керт забросил ноги Илая себе на плечи. Он толкался осторожно, время от времени замирал. И осаживал, ласково поглаживал живот, когда Илай двигал бёдрами, прося продолжить: — Сейчас, погоди… Тот ждал, наслаждался видом бледности ладони на смуглой коже. Под ногтем синева. Видимо, Керт позабыл про напёрсток и укололся. Это очень больно… Мысли оборвались, когда Керт после передышки сделал несколько толчков, более резких, по сравнению с прежними. Илай сжался — крепко-крепко, чувствуя, как внутри пульсирует плоть. Даже боль в сосках не умалила, а добавила остроты экстазу. Он едва нашёл в себе силы подвинуться и позволить Керту прилечь рядом, ощутил холодок стены у одного плеча и жар разгорячённого тела — у другого. Сердце ухало, ноги подрагивали, когда вернулась способность ясно мыслить. Так болезненно-остро было только во время первого раза, и то тогда условия диктовала похоть. Скупые неумелые ласки — вот и всё, чем одарил Керт перед тем, как «помочь» Илаю справиться с порывом плотского желания. Теперь он набрался опыта — хоть что-то хорошее в расставании — и щедро одаривал ласками даже сейчас. Керт осторожно, едва касаясь чувствительной кожицы, снял прозрачную капельку, выделившуюся из тёмного соска Илая, и отправил в рот. — М-м-м, великолепно. — Подобное повторил со вторым, но слизал уже кончиком языка. После, уютно устроив голову на плече Илая, вяло пробормотал: — Теперь я никому тебя не уступлю, а буду стоять на своём, если нас ещё хоть раз попытаются разлучить. Слышишь? Язык заплетался, будто Керт выпил. Опьянел от страсти? Он поднял голову и посмотрел на Илая совершенно трезво, когда тот заворочался и резко сел. Меньше всего хотелось неприятных бесед, когда в теле приятная усталость, а между ягодицами — скользко. Всё вместе напомнило о том, что только что случилось. Однако отравлять случившееся недомолвками — ещё глупее. — Кто нас разлучил? — бросил Илай вопрос прямо в выпученные глаза цвета моря.