***
Если одна проблема разрешалась, обязательно наваливались другие. Илай не огорчился бы настолько сильно, если бы ему пришлось вернуть отрез. Но ведь он раскроил ткань! — Но где я сейчас возьму деньги? — отчаялся он. Эндо Туссо это волновало мало. Илай выпроводил его, запер дверь и прислонился к ней спиной. Неужели испоганенное доброе имя отпугнуло от него всех? Отец, конечно, обвинит его во всех бедах, но ведь сам не безупречен. Слухи разной степени мерзости (в зависимости от толщины слоя грязи на них) о прибавлении в семье эл-Реев Азара ходили по Лу-Руа. — Если так пойдёт дальше, у нас никакой семьи не получится, — пожаловался Илай и уткнулся подошедшему Керту носом в плечо. — Почему? — отозвался тот. — Мне ни к чему пышное празднество. Думал, тебе тоже. Он прав. Илаю достаточно благословения на брак в храме Четырёх. — Ничего ты не понял. — Он потёрся носом о плечо, умиротворяюще тёплое и надёжное. — Мы разоримся. Илай почувствовал, как напрягся Керт, и отстранился. — А, вот что тебя гнетёт! — Тот развернулся и отправился обратно. Подойдя к столу, как обычно, заваленному лоскутами и кусками кальки, упёрся ладонями в столешницу. — Вот и напрасно. Те, кто хорошо знают тебя, будут шить у тебя и дальше, а всякие неумные пусть проваливают к… Скатертью дорожка! В этих словах был бы резон, если бы конкурент эл-Реев не был хорош в своём деле — настолько, что поразительно быстро раскрутился. Как вовремя для этого ублюдка Набур потерял зрение! — Знаю, где взять деньги! — осенило Керта. Он поднял палец вверх и продолжил: — У тебя же есть коралловые запонки. Продай их через неделю на ярмарке — и готово. Не знаю, как ты, но после такого я бы не носил украшения от Туссо. В коллекции эл-Реев были не только запонки, но и булавка. Беда в том, что они принадлежали отцу. Илай втайне брал их. Теперь тем более ничего не возьмёт после того, как потерял булавку — видимо, отстегнулась во время утех с Элву и затерялась в песке пляжа. Вероятно, попала в чужие руки и теперь благополучно продана. — Это не выход. — Отец, может, избавился бы от украшений, но Илай не намерен ему — пока — рассказывать о проблемах. Отношения в семье и без этого зыбкие, чтобы их ещё и разрушать собственными руками. Хватит… От вранья самому себе легче не стало. Отец поверил, что Илай не брал его украшения, а тот так и не признался в потере. — Ну тогда… — Керт потянул носом. — Предлагаю поднажать, чтобы управиться за неделю. Какой костюм из такой-то красоты получится! — Он взял изумрудный лоскут. — Кто-нибудь обязательно купит готовый. Глупое утешение, нелепое. Илай не любил готовую одежду и ценил тех, кто уважал себя и не довольствовался ею, невесть как садившейся на тело. Иной раз, случалось, вещь, даже хорошая, залёживалась, никем не замеченная, после выходила из моды. За бесценок продавать её было ой как нелегко. Иного варианта, впрочем, не осталось.***
Совет Керта пришёлся как нельзя кстати. Илай увлёкся работой, и если бы не наступившие сумерки, просидел бы с иглой в руке до самого утра. Керт накормил купленным у Зая расстегаем с рыбой, после заявил, что пора закругляться. Илай отмахнулся от него — и в итоге заработал резь в глазах и боль в спине. Он покрутил шеей и повёл плечами, чтобы размяться, на что получил приказ: — Стой. Керт отодвинул стул от стены и подвёл к нему Илая. Когда тот сел, принялся разминать шею и плечи. Раньше он этого не делал, а Элву Илай не жаловался на усталость, поэтому такой подарок оказался более чем приятным. — Когда я советовал тебе с головой нырнуть в работу, не думал, что погрузишься на самое дно, — проворчал Керт. — В следующий раз погоню тебя отсюда сраной метлой… Илай распрощался с ним, не увернулся от поцелуя, поверхностного и короткого, после удалился. Дома его встретили отнюдь не пожеланием доброго вечера: — Думал, ты не придёшь. Заночуешь… там. Или вернёшься, как раньше, поздно с прогулки. Азар отвлёкся от чтения. И это не понравилось Илаю — то, что мальчишка утыкался носом в документы, а не отец. Однажды Набур признался, что стал хуже видеть, после того, как Илай заметил неровные швы и неаккуратные проймы. Вышивку отец всегда поручал ему. Если бы над ней работал сам, то начавшаяся слепота не осталась бы незамеченной гораздо раньше. — Мы не гуляли! — Илай, заметив, что ноздри Набура дрогнули, добавил: — И даже не трахались. — Что ты несёшь?! — Я уже полжизни знаю об этом, — отозвался Азар. — Но это не даёт ему право прилюдно нести похабщину, — не унимался Набур. Успокоившись, он улыбнулся: — Кто завалил работой? Гадкое чувство, когда сердце уходило в пятки, вернулось. Благо вмешался подошедший Элш: — Прошу прощения за самоуправство, но юношу накормлю, даже если вы не позволите. Не забывайте, что у вас будет внук. Что он, что Керт — оба стали назойливыми со своей заботой, но сейчас она пришлась как нельзя кстати. — Хорошо. Жду с отчётом. — Набур вернулся к своим делам. Илай переоделся в домашнюю одежду, вымыл руки и направился в столовую, погладил спавшего — вернулся-таки в который раз! — на стуле Черныша и сел за стол. Никогда тушеная печень не казалась ему настолько вкусной. В детстве от её запаха воротило. Повзрослев, он привык к ней, но не полюбил. Печень стоила гораздо дешевле мяса, и этим напомнила о трудностях. Илай её ел, боясь, что завтра не увидит и этого скромного блюда… Травяной чай угомонил дурные мысли, веки отяжелели. Видимо, Элш заварил успокаивающий сбор. Илай поблагодарил его и поднялся. Он было отправился в спальню, но замер, когда отец окликнул его. Сделать вид, будто не услышал зов? Что сказать отцу? Как объяснить отказ Туссо? Может, отец и не узнал бы ни о чём, но сам видел отрез изумрудного габардина, щупал и восхищался тканью. «Почему бы не сказать правду?» — осенило Илая. Каждый раз ему после вранья становилось дурно, и чем дольше оно продолжалась, тем больше лжи тянуло за собой. Вряд ли этот случай станет счастливым исключением. Илай отправился на зов уверенно, а вот устроился, усевшись на подлокотнике кресла, с опаской. Он помял ткань просторных штанов и признался, но не глядя в лицо отца, а опустив голову и рассматривая изрядно поношенную туфлю, немодную остроносую, но годившуюся для того, чтобы носить дома: — Никто не завалил нас заказами. Наоборот, все бегут от нас. Повисла тишина, давившая на виски и тяжёлая. — Кто — все? — нарушил её Набур и выпрямил спину. — Имена называй, раз уж… — его голос надломился. Илай назвал. Два или три, может, четыре. — И это — все? Остальные что? Лоппо, Декир. Фли, лютнист… Ах, да, последнего в Лу-Руа не видели уже давно. — Не приходят! — Илай вскинул голову. В измученной долгим сидением в одной позе шее хрустнуло, и он повертел головой, чтобы прогнать боль. Глядя в глаза отца, смотревшие не на него, а сквозь него, съязвил: — Никто не хочет замараться, приняв грязную вещь от слабого на заднее место потаскуна. «Ведь мальчик чист и невинен!» — передразнил он Кондера Котти, раздув до предела грудную клетку. — Вот наденет сшитую мной вещь — и айда скакать по постелям! — Замолчи! — Даже удар кулаком о подлокотник не остановил разошедшегося Илая. Тот, уже смело глядя в глаза отца, добавил: — Знаю, я виноват. Ты, наблудивший сына и приволокший его сюда, ни при чём. Совершенно! Сопение носом напомнило, что неприятный разговор состоялся при братце. Ну и пусть слышит, не маленький уже! — То есть я ошибся, и ты меня по-прежнему ненавидишь, — пробормотал тот. — Замолчите. Оба! — Хоть раз Набур сделал выбор не в пользу ни одного сына. Илай поймал его взгляд, тяжёлый и злой. Значит, получит на орехи. Но отец только покивал головой и, отвернувшись и поглядев в задрапированное тёмно-зелёным бархатом окно, пробормотал: — Как же ты сейчас похож на Адрея… Ясно, что бросил эти слова он не Азару. — Это упрёк? — фыркнул Илай. Наконец-то отец к нему повернулся. Беседовать с затылком — не самое приятное. — Нет, воспоминания заедают. Когда ты ведёшь себя так, как… Будто в море начался шторм, я вспоминаю его. Это означало, что Адрея он любил? Но зачем спутался с другим? — А-а-а… — не только Илай озадачился беседой, — как же?.. — Азар шумно сглотнул. — Мелта никогда не забывал, не думай дурного. — Набур крепко взялся за подлокотники. — Просто устал жить в страхе, что нагрянет буря. Временами хотелось бросить якорь в тихой, защищённой скалами от непогоды бухточке. Когда на наш дилижанс напали головорезы, и я попал на ферму, то понял, что Мелт — именно та тихая гавань, которую мне хотелось. Он выхаживал меня, раненого, а мне было стыдно за свою слабость. На Илая нахлынули воспоминания. Адрей кашлял и не находил себе места. Он злился, говорил, что отец исчез с концами, встретил другого — и поминай, как звали. А потом грустнел и заявлял, что, вероятно, отец погиб и не вернётся. Илай охотнее верил во второе. В предательство верить не хотелось. Он вспомнил, как был счастлив, когда узнал, что отца всего лишь ранили и никого «другого» не было и быть не могло. Он ошибся, причём жестоко. Больно, но ему надоели недомолвки, тайны, интриги… Поэтому он остался, чтобы узнать всё до конца. — Зачем вернулся, раз там… — Илай кивнул в сторону Азара, — было так хорошо? Набур крякнул, но всё же ответил: — Потому что совесть замучила, что ты и Адрей одни. Как бы ни было спокойно в тихой гавани, но нет-нет — и накатывает тоска по ветру и бьющим в лицо струям дождя. У моряков в порту спроси, если не веришь: они-то удирают в полное опасности море. — Нашёл, с чем сравнить! — А когда я вновь оказался в тех краях, не удержался и навестил Мелта… Оказалось, я ошибся, не спросив, кем был его первый муж и почему у него нет детей. Их и не могло быть по той же причине, что у тебя и Керта. Что мне оставалось делать? Бросить на произвол судьбы я его не смог. Илай покачнулся и пересел с жёсткого подлокотника на диванчик. Голова закружилась от переутомления и признаний разом. Только бы не свалиться в обморок! «Что мне оставалось делать?» — мысленно передразнил он. Отец напомнил Элву. Оба могли бы зажать узел в руках в нужное время. Но один признал свою ошибку и сделал всё, чтобы её исправить, а второй — нет. Погано, что за неё досталось Илаю, но ничего не исправить. — Скажи, ты отдал меня в ту школу, чтобы жить с ними? — вопрос, мучивший много лет, но не заданный, будто застыл, оттого вырвался из груди неохотно. На смену не просто лежавшему на душе, а приросшему к ней камню пришло не облегчение, а ощущение, будто из неё что-то вырвали с корнем, и теперь рана саднила. «Нет, не отвечай», — мысленно взмолился Илай, но отец, конечно же, не внял его мольбе: — Не только. Я не хотел, чтобы родители Адрея тебя увезли. Они меня никогда не жаловали. Были вынуждены смириться с тем, что нам навсегда придётся остаться вместе, когда он раздулся… А позднее… Поверь, в жизни легче, если ты выпускник с аттестатом, а не самоучка. Рано или поздно, но я буду вынужден уйти на покой. Дела лягут на ваши… — он окинул взглядом каждого из своих детей, — плечи. Поверьте, это тяжело. Он решил, что так лучше. Не спросив у самого Илая, решил. Азара никуда не торопился пристроить, а держал при себе! Но уж лучше школа, чем чужая семья и человек, занявший место Адрея. — …а потом мне пришлось бросить силы на поиски, — глухо добавил отец. — Я не поверил, что он… — кивнул в сторону неподвижно сидевшего Азара, — погиб. И я не ошибся. Всхлип оборвал как мысли, так и готовый вырваться вопрос. Азар отвернулся — как пить дать спрятал слёзы. Мальчишка он, пусть и вымахавший под потолок, который думал, что, отвернувшись, скроет чувства. Его плечи и хвостик подрагивали. — Я думал, ты меня забы-ыл… — прорвалось сквозь слёзы. Илай как ни силился, но так и не проглотил ком в горле. В Азаре он узнал себя, думавшего, что останется в школе навсегда. Он не чаял увидеть Лу-Руа, море, дом… Дедушек видеть не хотел. Те больше баловали бранью и замечаниями, чем лаской. Братья получились похожими, и не только внешне. Похожи судьбами. — Я тоже в твоём возрасте так думал, так что утри сопли, — пробормотал Илай, вспомнив, как сам подавлял рыдания и утыкался носом в подушку, прижимался к холодной каменной стене, а после — укрывался тоненьким одеялом, из которого вырос и которого не хватало, чтобы спрятаться с головой. Но то свои рыдания, а на чужие смотреть неприятно. Ещё неприятнее — видеть, как отец обнял другого сына, утешая. Илай поднялся. — Куда? — услыхал он. — Разговор не окончен. — Верно: самое главное отец не сказал — то, ради чего Илай пришёл. — Иди сюда, — позвал, подняв правую руку. Левой Набур поглаживал спину уткнувшегося в его плечо Азара. Илай охотно принял предложение. Наконец-то он сделал то, чего хотелось много лет — уткнулся носом в отцовскую грудную клетку. И почувствовал себя так, как не чувствовал в объятиях Элву — защищённым, в том числе и от злых языков. — Ты что, не отчитаешь, что из-за меня пойдём по миру? — съязвил он — по привычке, перенятой от Адрея — до того, как забоялся, что отец оттолкнёт его. Но тот подавил смешок, только грудь колыхнулась. — Дурень ты ещё. Мальчишка, даром что сделаешь меня дедом, — буркнул отец. И выдохнул прямо в макушку: — У прекрасного мастера всегда есть завистники, и чем громче звучит его имя, тем их больше. А ещё есть ублюдки, зарабатывающие себе имя, нечестно убирая с пути конкурентов… Пропали, как вижу, мои уроки даром. Пора бы тебе привыкнуть ко взрослой жизни, а не принимать близко к сердцу слова дрянных людей. Хотя отец говорил зло, но Илай на него не обиделся. С души свалился камень и не оставил после себя пролежень, а принёс долгожданное облегчение. Илай дошьёт костюм — и наденет на манекен, чтобы все видели, на что он способен. И пусть Эндо Туссо изгрызёт в кровь собственный локоть, когда поймёт, чего лишился.