Бриллианты в пыли

И в «Ночной мотылёк», и в «Бриллианты в пыли» захаживали многие горожане. Кто-то из них, очевидно, сообщил, что Илай вернулся к работе, Руцци Кьяльну. Примета не солгала: проституты — клиенты благодарные и непредвзятые. Руцци не привела в восторг затея с асимметричным кроем, но он не отверг её, не затребовал сшить более привычную для него одежду, хотя и высказал опасения, что ткань будет безнадёжно испорчена. — Мы всегда возвращали деньги. Если вы слышали иное, — Илай сглотнул, отправив комок неуверенности в желудок, — то это наглая ложь, чтобы очернить нас. — Поверьте, я достаточно умён. Если бы хоть на мгновение усомнился в вашем мастерстве, то не пришёл бы сюда, — криво, но не ехидно улыбнулся Руцци. Илай не набрался решимости бросить всё, что волновало, ему в лоб. Он сомневался, что получит правдивые ответы, поэтому ждал подходящего случая. Хотя — он не скрывал — ой как не терпелось выведать всё, но умом понимал, что глупо раскапывать прошлое, даже недавнее. Если бы Элву захотел, узнал бы, как у Илая дела. В последние дни дожди шли чаще, чем светило солнце. В Иллест пробралась осень, на набережную Илай не ходил — некогда стало, он стремился, к неудовольствию отца и Керта, наверстать упущенное и брал всё, над чем мог поработать, в дом, и за это ему приходилось выслушивать замечания — Набур не терпел, когда кто-либо смешивал работу и домашний уют. Илай понял, что именно следовало учесть, коль выбрал асимметричный крой. Фланелевая бледно-розовая рубашка морщила с одной стороны. Со второй попытки, когда он распорол старую сорочку и пустил на пошив, получилось гораздо лучше. Останется подумать над кроем сюртука, задумался Илай, поправив косой ворот рубашки, затем — широкий пояс, поддерживавший живот. Коричневый камлот пока лежал без дела — и надолго останется в виде рулона: Руцци, оглядев рубашку с косым бортом и перламутровыми пуговицами, согласился, что затея недурна и даже доверил отрез белоснежного ситца. Он вовремя явился на примерку смётанной красной ниткой рубашки — ни дать ни взять безупречный заказчик. Доверчив тот мастер, который не подозревал подвох, и Илай не исключение. Поймав себя на том, что едва не воткнул булавку в шею, когда подгонял ворот, он бросил прямо в лоб: — Что у вас было с Элву? Если бы Керт не удрал за пресловутыми заварными пирожными к Заю, он бы не набрался решимости — и неопределённость продолжила бы его мучить дальше. Без неё, поганой, будто груз свалился с души. — Простите? — Руцци сделал вид, будто не понял вопрос. Недоумение в его взгляде исчезло так же быстро, как и появилось. Понял, что переиграл? — А-а-а, — он открыл рот, — точно: так зовут художника. — Он вскинул бровь. — С чего вы взяли, что у меня с ним что-то было? Конечно, занятие любовью со шлюхой — не измена, а деловые отношения. Неспроста Элву сотрясал воздух, бросая эти слова! Илай зажал головку второй булавки между подушечками пальцев, сделал шаг назад, забоявшись допустить ошибку, глупую и болезненную. Следовало сначала успокоиться, после — продолжить работать. — Я несколько раз видел вас с ним, — пояснил он. — И? Это всего лишь разговоры! — Руцци вынул булавку из ворота. — Если вас это волнует, предлагаю поговорить в свободное время. Сегодня вечером на закате. На набережной. Я буду свободен. Он стянул рубашку через голову, но не зло швырнул, как делали недовольные заказчики, а осторожно, будто та соткана из тончайшей паутины, протянул Илаю. Проклятье, тот только что лишился заработка по собственной глупости. — Хорошо, — пообещал Илай, — приду. — Договорились! — Руцци снял со стола рубашку, в которой пришёл, аккуратно сложенную. К вещам он относился бережно. Илай не питал к нему неприязни, хотя, наверное, должен. Или нет? Если Руцци нечего скрывать, значит, его с Элву и правда ничто, кроме разговоров, не связывало. Внимание Илая привлекло тело Руцци, в частности — живот. Хватило мгновения, за которое тот приспустил штаны с высоким поясом, заправляя полы рубашки. От пупка вниз тянулась полоска, но не волос — они либо сбриты, либо выщипаны, как это любили делать шлюхи, — а рубец, грубый и выпуклый. Илай отвернулся не столько приличия ради, сколько для того, чтобы скрыть испарину на висках. Погода далеко не такая душная, чтобы бросало в пот. Ещё — он признался себе — шрам его напугал. Кто и зачем вспорол брюхо Руцци? Ноги подкосились, когда Илай вообразил, что ему разрезали живот. Боли он не ощутил, только почувствовал шевеление… — Зайду завтра, когда вы будете в более подходящем расположении духа, — вывел из размышлений Руцци, уже полностью одетый. — Буду ждать, — ответил Илай, закрывая за ним дверь — и почти сразу распахивая перед появившимся Кертом. — Запрись. Дует! — выпалил тот. — Твой ушёл? — Его здесь и не было! — Илай прикусил язык, поняв, что речь шла не об Элву. — А, ушёл. Спешил. Вернётся завтра. Пахло заварными пирожными. Керт взял одно и надкусил. Он ничего не сказал, хотя по настороженному взгляду понятно, что не пропустил оговорку. Уберёг Илая — и себя заодно — от неприятной беседы? Недоговорённость претила больше, чем выяснение отношений. Илаю кусок в горло не полез — и не полезет, если он не выскажется. — Он в первый раз пошевелился, пока ты бегал к Заю, — он положил руку на живот, — а я не почувствовал ни-че-го. — Он скривился и отрешённо посмотрел в окно. — Должен обрадоваться, но… Будто ничего особенного не произошло. Керт отложил пирожное.  — Зай не в духе. Или обнищал, или потерял память. Несладко. — Не получив результата от смены темы, он вернулся к старой: — А что, по-твоему, ты должен почувствовать? У всех в твоём положении это рано или поздно должно произойти. — Радость, наверное… — Илай пожал плечами. — А тут ни радости, ни отвращения… Керт поднялся и подошёл к нему, одну руку положил на плечо, вторую — на живот. Никакого отклика на его прикосновения, толчка изнутри не последовало. — Главное, что нет отвращения, ненависти и желания избавиться. Моего папу тоже не волновали толчки. Их больше ждали мы, чем он, — хохотнул он. — Читай меньше дурацких романов про любовь. Может, он прав. Адрей, увы, не расскажет. Илаю не хватало его поддержки и наставлений прошедшего через подобное человека. Он бы согласился, чтобы в его жизни появился Мелт, который, по словам Азара, знал о первой семье отца — и согласился быть вторым. Керт погладил живот. Тепло его руки успокоило. Захотелось большего, и Илай положил руки на его плечи, придвинулся ближе, после приник к губам. Дождавшись ответа, отстранился, откинул светлую прядь со лба, поцеловал в шею — аккурат в учащённо бившуюся жилу, после легонько куснул мочку… — Ох, не будоражь чресла, прошу! — взмолился Керт и негрубо отстранил Илая. — Не время ещё… Набрал же глупостей в светловолосую башку! Илай объяснил, как и почему с ним приключилась беда, но Керт вбил себе в голову, что причина в том, что он сильно, со всей страстью толкался и глубоко входил в него в тот треклятый день. — Ну а когда, по-твоему, будет время? — обиженно спросил он. — Вечером хотя бы, если останешься, — улыбнулся Керт и, подмигнув, пояснил: — Как разнообразить утехи, я тебе раньше говорил. Пришло время испытать. Внизу живота у Илая заныло — от предвкушения неизведанного, но чего-то сладкого. Щёки запылали, но… Проклятье, почему этот разговор не состоялся раньше? — Ох, прости, но только не сегодня вечером. — Сладкая истома враз сменилась ощущением тяжести — внизу живота и на душе. — У тебя дела? — Керт недоверчиво приподнял брови и посмотрел исподлобья. — Не встречаюсь с Элву. Не волнуйся! — Илай вернулся на место, развернул коричневый камлот, погладил приятную на ощупь ткань пальцами. Обидно, если он её испортит, но, к сожалению, одежда не подстраивалась под тело. В придачу ткань не терпела покоя, от бездействия болела и притягивала моль — так, что даже лаванда, тонкий аромат которой легко улавливал чуткий омежий нос, не всегда спасала. — И всё равно не хочешь рассказать… — Керт вздохнул. — Ладно. Раз так, то… Ладно, будь по-твоему. Больше он не произнёс ни слова. Каждый молча занялся работой. Илай повременил с выкройкой — уж слишком его тяготило повисшее напряжение, и взялся ушить принесённый похудевшим хозяином сюртук. Его тянуло за язык поделиться правдой, но не хотелось в ответ получить вспышку ревности. Илай не знал, как объяснить, что с Элву больше не хотел иметь ничего общего — с него более чем достаточно того, что у него осталось. Он хотел узнать правду о том, что происходило в то время, когда ему было на Элву не наплевать. Он увлёкся, к тому же в начале осени солнце закатывалось раньше, чем в середине лета, поэтому ужинать не стал, хотя желудок жалобно урчал. Домой Илай не зашёл, чтобы не пришлось объяснять отцу, куда и зачем собрался. Он, насколько позволяли полы ставшего тесным тёмно-синего сюртука, запахнулся — вечерние ветра с моря не веяли не прохладцей, а холодом. Нужна, ой как нужна новая одежда, а Илай медлил и вредил сам себе. Все жители Ремесленного квартала знали, что в семье эл-Реев грядёт прибавление, поэтому косых взглядов ловил на себе мало и даже поздоровался — они когда-нибудь оставались дома? — с вездесущими Сольями. Путь не по знакомой улочке, а по аллее, отнял немало времени. Гуляк стало куда меньше, но на набережной звучала мелодия — надо же, лютнист вернулся! В поредевшей толпе заметить ставшую знакомой соломенную шляпу нетрудно, но Илай её не разглядел. Он прогулялся до парапета, проследил взглядом за волной, пока та не разбилась о поросший тёмно-зелёными водорослями камень, и обернулся в надежде, что не упустил нужного ему человека. Человека он поймал. Увы, не того, а другого, улыбавшегося, но всколыхнувшего не радостное волнение, а отвращение. — Привет. Илай не поздоровался, только пригладил распущенные, брошенные ветром на лицо волосы и отрезал: — Прости, но я жду другого человека. Улыбка враз померкла, светлые брови сдвинулись. — Вот как, — покивал тот, помпон на ядовито-зелёном берете качнулся в такт голове, — другого… Бесплодного своего, что ли, ждёшь? Странно, что Илай не заметил в толпе ядовитую зелень. Элву-то любил выделяться! Уж не потому не отыскался Руцци, что со зрением что-то произошло? Впрочем, швы получались ровными, значит, глаза здоровы, просто устали. Илай повертел головой в надежде увидеть знакомую шляпу. Бесполезно. Элву не позволил уйти, сделав шаг в сторону. — Я ждал тебя, — он проговорил это со злом, — а ты, получается, развлекался. Дал надежду — и не пришёл. — Я не обещал, что приду, — Илай завёл руки за спину и посмотрел на море, — это ты за меня решил, что я приду. Он проглотил рвавшееся наружу признание, чтобы не слышать упрёки в попытке надавить на жалость. — Значит, я ещё и виноват, что ты оказался самой обычной шлюхой. Не зря отец учил, что нужно остерегаться тех, у кого стал не первым. Да где найти нынче невинных? — Элву усмехнулся. Ухмылка враз пропала, рот неприятно искривился. Во взгляде серых глаз больше не сквозила ярость, они распахнулись от неожиданности. Одна щека заалела. Илай потёр горевшую огнём ладонь. Только бы не ушиб настолько, что завтра — самое малое — потеряет день и не сможет взять иглу из-за боли. На душе стало легче, будто из неё выплеснулось то, что отравляло её. Только беспокойное шевеление напомнило, что нужно рвать все нити с этим человеком, кроме одной. Он было развернулся, но Элву сильно, до боли, вцепился в его плечо. — Я кое-что узнал, — шепнул тот на ухо. — Если признаю отцовство, то у меня появится полное право забрать у тебя сына. Илай встал как вкопанный. Элву удалился быстрым шагом, а ему казалось, что тот держал за плечо — настолько сильно́ ощущение от впившихся в тело пальцев. Заберёт… Элву нужен сын. Зачем? Илай положил ладони на живот в надежде, что беспокойное шевеление прекратится от ласкового тепла его ладоней. Помогло слабо. Не помешала бы ещё пара рук, но не наглых, причинявших боль, а бережно касавшихся ладоней Керта. Солнце скоро зайдёт, а результата никакого. Только настроение испоганилось, ещё и сынишка перепугался. Кроха совсем, но он никогда не чувствовал покой и умиротворение. Илай замер, заметив, что Элву беседовал со стражем. Проклятье, он влепил пощёчину на глазах у зевак, иные бросали любопытные взгляды, а толстяк с собачонкой на поводке не перестал таращить выпуклые зенки. Свидетелей много, да и страж, скорее всего, сам всё видел. Илай зажмурился. Надо выйти из ступора, дал ему понять слабенький толчок. Промедление оказалось спасительным. В сторону Илая направлялись. Он не удрал, напротив, пошёл навстречу — уж слишком желанны приближавшиеся к нему люди. Ревновать глупо, если учесть, что Керт взял под руку именно Илая, а не своего спутника, чью шляпу тот выглядывал в толпе — и не отыскал. — Как… вы?.. — Илай не закончил вопрос. — Всё просто: я пошёл за тобой, чтобы выяснить для себя, стоит нам продолжать дурацкие отношения или нет! — Керт поставил ворот тёмно-коричневого сюртука свободной рукой, чтобы уберечь горло от ветра. — Решил: если удрал к Элву, больше терпеть не буду. — Я случайно столкнулся с ним, — оправдался Илай. — Он сам подошёл ко мне. Он стиснул зубы, чтобы не повторить услышанные в его адрес мерзости. — Я объяснил, что ты должен встретиться со мной, — вмешался Руцци. — Веришь? Не заметил тебя в толпе и подошёл к нему, — кивнул в сторону Керта, — чтобы выяснить, где ты. А потом мы наблюдали за сценой нежности. Илай посмотрел в сторону, где видел Элву. Тот ушёл, только страж посмотрел в его сторону, но не сдвинулся с места. Значит, обошлось. — Что он такого наговорил, что ты ему врезал? — Керт не скрывал радости. Элву пренебрежительно отозвался о его бесплодии. — Он готов признать отцовство, но для того, чтобы забрать у меня сына, — голос надломился, когда Илай проговорил это. Что, что Элву даст крохе? Чему научит? Кого вырастит? Только подобного себе ублюдка. — Низость какая — пускаться на шантаж! — Руцци хлопнул по затянутым в вишнёвые штаны бёдрам. Своей привычке он не изменил и асимметрично стоял, выдвинув одну ногу вперёд. — Поверь, я знаю такой тип людишек. На большее, нежели пустой трёп, он не способен. — Ещё бы он, проститут, не знал! Но отвращения к себе по-прежнему не вызвал. Напротив, от Руцци веяло доброжелательностью. — Ладно, я обещал рассказать, что меня с ним связывает, и расскажу, но для начала поужинаем. Годится? Поужинать? Но где? Руцци немо ответил на вопрос — всего лишь развернулся и пошёл прочь, вынудив остальных следовать за собой. Илай не хотел, чтобы Керт его упустил, поэтому старался одной рукой запахнуть раздуваемые ветром полы сюртука, чтобы хоть так уберечь живот от пронизывавшего ветра. Вторая покоилась в ладони, изрезанной нитками и исколотой иглами. Илай узнал дорогу. Однажды шёл этим путём утром, а не в сумерках. — Мы что, в «Ночном мотыльке» будем разговаривать? — уточнил он, чтобы здесь и сейчас выяснить всё. — Что-то смущает? — отмахнулся Руцци. — У меня, между прочим, прекрасный повар. Я его долго подбирал. Ещё бы не смущало!.. Но не Илаю, забрюхатевшему от подлеца, судить — не ему, кто шёл этим путём, чтобы покончить раз и навсегда с последствиями утех. Опять шевеление… Кроха запомнил путь — и забоялся, что Илай пойдёт до конца? Тот попросил остановиться, после взял ладонь Керта и положил на живот, чтобы дать знать — всё хорошо, бояться нечего. «Ночной мотылёк» ожил. Красные фонари зажжены, дверь открыта, из неё лились звуки флейты. Руцци остановился на пороге. — Входите, пожалуйста. — Вежливое «пожалуйста» не вязалось с обликом огромного вышибалы, курчавого, с широким подбородком и мечом на поясе. Руцци не пошёл первым, дождался остальных. Внутри пахло благовониями, звук флейты разбавлялся голосами, а ещё — приглушёнными стонами. Звукоизоляция здесь никуда не годилась. Илай, желавший утолить любопытство и оглядеть обстановку, не успел сделать это и уставился на преградившего дорогу низенького бету с прилизанными волосами, смазанными чем-то жирным. Он даже вспомнил имя, забавное — Набоб. И кружевное жабо узнал, и отвороты на рукавах белоснежной рубашки. Набоб бережно относился к одежде, сшитой Илаем, и это не могло не порадовать. — Господин, — он скосил глаза в сторону «гостей», — разрешите доложить… Ошибки не было: Руцци — хозяин этого заведения. — Тамел пообещал приготовить акульи плавники… Хочу их на ужин. И овощи, — ответил он. — Будет сделано, но… — Набоб скосил крохотные глазки в сторону, — вас дожидаются, и довольно давно. Илай проследил за его взглядом. И обмер, когда увидел того, кого меньше всего жаждал здесь застать. Тот, судя по недоумённому взгляду, тоже. Даже приблизился, чтобы рассмотреть «гостей» ближе, пристально уставился, сжал полные губы и пригладил серебристую бородку. — Раз ты здесь, тем лучше, — ровно, будто ничего не случилось, проговорил Руцци. — Прости, но мне стало жалко твоего сына, и я решил его не мучить и рассказать про художника. Ему вредно много думать о плохом. Ещё опасениями за здоровье прикрылся, ублюдок! Илай закусил губу. — Раз так получилось, тем лучше… — Набур кивнул и зажмурился. — Пусть всё знает. Чего теперь убиваться? Илай покачнулся — от духоты, запаха благовоний и очередной отцовской лжи. Керт сжал его плечо — крепко, но не до боли, как Элву, а чтобы помочь устоять на ногах. Сколько, сколько ещё дерьма выплывет наружу? Но бегать от правды — глупо, поэтому Илай остался, а не удрал в распахнутую дверь.

***

Четверо позволяли уроженцам Восточного Элмета заключать несколько браков — и отец пользовался этой возможностью. Илай смеялся, но не зло, а нервно. Акульи плавники замечательно пахли, хотелось есть — и он ел, чтобы не мучить себя — и не только себя. И выяснил, что в блюде хорош не только запах. Овощи не переварены, но и не жёсткие. Даже водоросли не вызвали былого отвращения. Сын, похоже, насытился и уснул. Шевеления Илай не чувствовал. Он отпил лимонад — и закашлялся, когда листик мяты пошёл не в то горло. Керт похлопал по спине. — Напрасно ты согласился на этот дурацкий брак, — бросил Илай в изящный профиль. Руцци был бы красивым, если бы не асимметрия, особенно заметная сейчас, когда он снял шляпу и собрал волосы в хвост. — Оба мужа моего отца умерли, а это значит, он не просто вдовец, а чёрный вдовец. — Илай! — Набур ударил по столешнице из тёмного, старательно отполированного дерева, потрясающе выделявшегося на фоне не пошлых красных, а светло-коричневых стен. На полу лежал разноцветный восточноэлметский — не стараниями ли отца очутился в этом месте? — ковёр. Алое покрывало на постели и тяжёлые, призванные скрыть от посторонних, даже птичьих, глаз бордовые шторы, задёрнутые, напоминали, в каком месте состоялось признание. — Когда ты научишься слушать? — Уймись! — Руцци отложил вилку и подпёр подбородок. Повернувшись к Илаю, добавил: — Видите ли, юноша, чёрному вдовцу глупо бояться другого чёрного вдовца. Напротив, меня интригует, кто из нас заслужит непочётное звание — трижды чёрный вдовец. Значит, у него было два мужа. И оба умерли. Не от дурной ли болезни, подаренной шлюхой? — Ладно, — Илай взял себя в руки, — я готов. Хуже не станет. Мимолётное желание принять мужа отца сбылось очень быстро, но к его исполнению он оказался не готов. Известная поговорка в очередной раз подтвердила свою правдивость. — Ты ведь прочувствовал взлёты и падения нашего с тобой ремесла, так? — Набур, получив от Илая и почему-то Керта кивок, пояснил: — Иногда эти качели раскачиваются настолько сильно, что мы оказываемся в глубокой яме. Когда шелкопрядов Шамартов выкосила пебрина, заодно — и мои вложения, я впал в отчаяние и забоялся вкладываться в ткани. Поэтому… — Так это ты выкупил бордель, а не он? — Илай кивнул в сторону Руцци. — Да. В портовом городе он никогда не останется без прибыли. Логично, но признание породило больше вопросов, чем ответов. Почему владельцем считался именно Руцци, который носил фамилию — которого из мужей? или свою? — Кьяльн, а не эл-Рей? — Вы познакомились здесь? — уточнил Илай. — Да! — Руцци улыбнулся. — Когда ваш отец высказал пожелание, что ему нужен человек с рабочим ртом… — Попрошу избавить меня от подробностей. — …Набоб его неправильно понял и отослал ко мне, потому что я на тот миг брал губами лучше других, глубоко заглатывал… — Четверо! — Илай, ласкавший ртом и Элву, и Керта, не представлял, как это возможно — заглотить. — Остановись. Ничего не было, кроме бесед, — вмешался отец. — Мне требовалось выговориться и услышать слова поддержки. — Я даже огорчился. Но высокая плата порадовала, и господин Набур стал одним из моих любимых клиентов. — Утешило слабо. — А потом ему понадобился человек, разбиравшийся в тонкостях этого ремесла, чтобы помогать вести дела. На правах мужа я могу управлять «Ночным мотыльком». Илай думал, что отец зашёл слишком далеко, сделав ребёнка и заключив второй брак, но тот пошёл ещё дальше. Он в страшном сне не мог себе представить, что в его семью однажды затешется проститут. — А потом… было? — уточнил он до того, как подумал. — Сам как думаешь? — Руцци сощурил один глаз. Веко второго двигалось плохо. — Немаленький уже, познал плотские утехи. — Значит, было. — Если для тебя важно, то обслуживать клиентов я перестал с тех пор, как к нам прибыл Ян, северянин по кличке Лужёная Глотка. Не буду объяснять, почему его так прозвали. Керт хрюкнул от смеха, и Илай ткнул его локтем в бок. Ничего смешного в пошлости он не видел. К тому же вопросы, какое отношение ко всей этой дряни имел Элву, остались. И Илай не удержался, бросил прямо в лицо отцу: — Тебе известно, что он вертелся вокруг Элву? Небось спал с ним. Вот так любовный треугольник — даже квадрат! — Ты что несёшь?! — Цель достигнута: лицо Набура побагровело, седая борода особенно выделялась на фоне красноты. Пусть знает, что связывать жизнь со шлюхой — блажь, а не разумный поступок, как бы хорош ни был Руцци в постели — а он, вне сомнений, хорош и покорял клиентов отнюдь не внешностью. — Правду, — признался тот, неожиданно в своей искренности, — кроме постели. Не было с Элву у меня ничего. Зачем, если есть любовник более… умелый? — Он мельком бросил взгляд на Набура, чем дал понять, о ком говорил. — В мою задачу входило заставить тебя взглянуть на Элву со стороны — открыть глаза на него, так сказать. Но это не понадобилось: ты всё понял сам. — Тебе-то это зачем? — Илай посмотрел в сторону задавшего этот вопрос отца. Тот потеребил бороду. Взволновался, судя по всему. Значит, не Набур подослал Руцци, чтобы тот разбил пару. — Да, зачем? — повторил Илай вопрос и поёрзал от нетерпения узнать ответ, который мог бы причинить боль. — Я просто решил помочь, когда Набур мне пожаловался, что его любимый сын ходит, будто очарованный, оболваненный — или как назвать эту дрянь, которую принимают за любовь… О, я хорошо знаю такой тип людей, норовящих взгромоздиться на шею мужа или любовника и не слезать — до тех пор, пока не выжмут все соки до последней капли. — Потому что на большее не способны! — выпалил отец. — Не умом и достижениями, а… — Успокойся, прошу… — Адрей бы вспыхнул, завязалась бы ссора. Руцци — другой. Он мягко потушил пламя и продолжил: — Это было легко: он согласился написать портрет и даже взял задаток, — усмехнулся он. — А какие комплименты отвешивал, м-м-м! Заливал, что моё необычное лицо — находка для художника, но взяться за работу не торопился. При Илае Элву неприятно обзывал Руцци и говорил, что тот — кошмарный сон художника. Мерзко от чужого двуличия. Тем лучше, что Илая с Элву ничто не связывало… Шевеление дало понять, что связь не разорвётся никогда. Мерзко ещё и от чужой скрытности. Илая бы не мутило, если бы отец вовремя поведал о брате, а позднее — о третьем муже. Но тот скрывал — до тех пор, пока правда сама не выплывала на поверхность. В голове не укладывалось, как отец сочетался браком с мужем, пусть и не продававшемся за деньги, а заправлявшем делами в борделе, но это не отменяло факт, что раньше тот торговал телом и — Четверо! — мастерски брал член в рот. …но который протянул носовой платок, когда Азар упал, сбитый крупным альфьим кулаком. Руцци должен вызвать отвращение — но не вызвал, даже несмотря на разыгранный, чтобы вмешаться в чужую личную жизнь, спектакль. Илай уставился в пустую тарелку. Он поднялся и поблагодарил за радушный приём — Руцци, а не отца. Керт тоже встал из-за стола, что и следовало ожидать. У резной двери Илай вспомнил, о чём забыл спросить. Он развернулся и бросил в лоб: — Ты пришёл ко мне, потому что отец нажаловался, что у нас дела идут плохо? — Четверо, — Набур утёр носовым платком лоб, — вразумите безумца. Руцци улыбнулся — ему, затем Илаю. — С одеждой всё просто: Набоб прожужжал уши, а результат я — не слепой, в конце концов — вижу. Кстати, как насчёт завтрашнего дня? Мне приходить или дать тебе время подумать? Не «нет», а «дать время подумать». Руцци рассчитывал продолжить шить одежду у Илая. Зачем? Бытовала примета: тому, кто не нравился, следовало отказать. Вещь, сшитая с ненавистью к её будущему владельцу, носилась плохо, скоро рвалась, пачкалась, а деньги у портного не задерживались — их крали, они терялись или ими оплачивался штраф. — Жду тебя завтра, — бросил Илай на прощание.