Синеглазый ворон

Первые четыре месяца никто из унаров не мог покидать стен школы не под каким предлогом — такого было непреложное правило и условие Лаик, которое позволял себе нарушать лишь капитан Арамона. Впрочем, это было вполне допустимо: он не был унаром ни сейчас, ни когда-либо. До войны в Торке служил в гвардии и только. Теперь же пьяница Арнольд, все еще мечтающий о звании полковника, коротал свою никчемную жизнь в Лаик, расстилаясь перед теми, кто ему полезен, и отыгрываясь на тех, кто ему безынтересен. Хотя временами даже бесчестный, мстительный капитан изнывал от скуки в обществе малолетних спесивых дворян, за спинами которых стояли знатные родители или не менее родовитые покровители. Он считал унаров своей собственностью и действительно был волен распоряжаться их временем, силами и умами как ему заблагорассудится, а данная каждым из них клятва после вступления в пределы Лаик — тому достаточное основание. До дня святого Фабиана. И в большинство из монотонных дней, наполненных фехтованием, историей и занятиями по словесности, арифметикой и стихосложением, склоками и пререканиями, подобная власть его… забавляла, наполняла уверенностью и даже возвышала. Но только не в последний день каждой второй недели. В этот день «свободы», как его называли подопечные капитана, на Арамону вдруг нападала жестокая и необъяснимая хандра, из-за которой он предпочитал немедленно покидать стены ненавистной школы или всласть надираться в своем якобы тайном винном погребе до состояния полусмерти. Наиболее разумные из унаров не единожды вопрошали, как такой человек мог стать начальником столь почитаемого учебного заведения. Но, увы, вопрос оставался открытым не только для учеников: менторы школы задавались этим вопросом не реже.

***

Сразу после того, как Анатоль по велению Эстебана проверил конюшню, из которой пропала лошадь капитана, в старую полузаброшенную залу, некогда давно служившей столовой для монахов, стали по очереди стягиваться все двадцать два унара — такое событие никто не хотел пропускать: целый вечер, лишенный общества паршивого Арамоны. Хотя бы в нелюбви к капитану все «жеребята» были едины. К тому же, умело позаимствованный у наставника бочонок вина прельщал даже высокоморального Ричарда Окделла. И этот вечер оказался удивительно хорош, особенно посреди холодной сырой осени и непрекращающихся громких склок между Колиньяром и Окделлом. Но этот миг спокойствия был слишком хрупок и длился лишь до тех пор, пока маркиз Эстебан Сабвé не избрал жертвой своей хмельной дерзости леди Рэйв Алвасете. — Поговорим о политике! — задорно воскликнул юноша, привлекая к себе внимание почти всех своих однокорытников. — Унар Арно, — обратился он к младшему брату Лионеля Савиньяка, метнув в сторону светловолосого наследника, казалось, обезумевший взгляд, — кто, по-вашему острому мнению, сможет занять престол, окажись у Олларов перерезана глотка? — Прекратите столь неуместные разговоры, Эстебан, — тут же возмутился Арно, по правде говоря оказавшийся в затруднительном положении: по рождению он принадлежал к Людям Чести, но после воцарения Франциска Первого их род принял сторону Олларов, а оба его старших брата ни раз сражались бок о бок с самим Рокэ Алва, защищая честь нынешнего короля Талига. Однако даже непривычно суровый тон Савиньяка не осадил распалившегося Колиньяра: он лишь показательно сомкнул губы, и то на одно несчастное мгновение. Кто бы удивлялся. — Рэйв! — вновь воскликнул Сабве, резко обернувшись на девушку, намеренно занявшую самый дальний угол залы. Жаль, от зорких глаз Эстебана это ее не спасло. — Поговорим? — улыбка его напомнила скорее оскал хищного зверя. В ответ на нелестное предложение Алва лишь брезгливо повела плечом. — Не имею удовольствия. Впрочем, такое же неудовольствие к сей опасным разговорам питал и Альберто Салина, тут же подбивший Эстебана локтем. — Оставь это, — одернул он неугомонного маркиза, желая поскорее наполнить почти опустевший кубок друга. Авось вырубится. Но Колиньяры никогда так просто не сдавались. Даже алкоголю. — Бросьте, — ощерился юноша, окинув угрожающим взглядом всех тех, кто косился в сторону новой знати с самого начала их совместного обучения в Лаик. — Смешиваете с грязью каждого из Лучших Людей, — презрительно выделил будущий герцог, все более распаляясь, — а в ее сторону даже не смотрите. Несправедливо, однако, ведь среди нас великая дочь великого отца! Кэналлийка, в чьих жилах течет кровь Рамиро-предателя, что помог свергнуть Раканов. Кровь Рамиро-младшего, что помог Олларам взойти на престол, и много кого еще паршивого. Истинная Алва! — Уроки истории сегодня уже быть, благодарствуем, может все-таки есть довольно? — Норберт Катершванц осек Колиньяра без раздумий, не желая вновь выслушивать ядовитые речи лучшего ученика школы. — В достаток вы нарушить главное из правил: здесь нет герцогов, маркизов, графов и баронов. — Будто ему впервые нарушать, что есть тут из правил, — засмеялся Йоганн Катершванц громко, но отнюдь недобро. — Толку-то: ему все равно ничего не быть. Такое стремление унаров остудить страстность Эстебана приятно удивляло всех того желающих, но были и те, кто от его горделивых речей получал лишь эгоистичное наслаждение. — Пускай говорит, — вмешался Анатоль, покосившись на притихшую маркизу. — Разве это неправда? — с вызовом поинтересовался Мей, теперь чересчур настойчиво всматриваясь в бесстрастное лицо дочери великого соберано Кэналлоа. Но добиться от Алвы реакции столь пустой провокацией оказалось делом неблагодарным и даже бесполезным. Верный вассал герцогов Колиньяров напрасно рвал горло: Рэйв не отличалась такой опрометчивой горячностью, как Ричард или Юлиус. Молчать, когда задевали личное, себе не позволяла, но поступала иначе — как учил отец. Холодная голова, искусная жестокость и ирония обезоруживали врага куда эффективнее импульсивных вздрагиваний. А строгий, едва высокомерный взгляд синих глаз и вовсе опускал оппонента на самое дно Пепельного моря. — Историю не переписать, да только кто из наших предков был безукоризнен? — вдруг перенял на себя внимание Эдвард Феншó, чересчур бодро вскочив на ноги. — Так давайте не будем ссориться, господа! Кто старое помянет… — Быть может тогда помянем и то, что хозяин Талига не Оллар, а Квентин Дорак, — наконец подала голос Алва, окинув других унаров тем самым кэналлийским взглядом. — Фердинанд — бесполезная тряпка да и только. Вот то, о чем мы можем судить, ведь мы ровесники этих событий, а то, что происходило между нашими предками — только их дело. Нам достались лишь последствия, коих уже не изменить. Так быть может пора думать, что делать с тем, что имеется, а не с тем, что могло бы быть, не будь Окделлы «мятежниками», а Алва «предателями»? — Именно так и блеют отважные потомки предателей, — поднял кубок Колиньяр, вот-вот готовый разразиться надменным смехом. В сей злодеяниях ему правда не было равных. Быть может, со временем даже великий Рокэ Алва узрел бы в юноше куда более достойного наследника, чем его собственная дочь, ведь Эстебан был красив, ловок и талантлив, а главное — он был отъявленным мерзавцем, которого одни ненавидели, другие — предвосхищали. У него не было принципов, бесчестность и жестокость стали его главными козырями с малых лет. И, не изменяя семейным повадкам, юный маркиз всегда действовал либо по обстоятельствам, либо вопреки им. Совсем как Ворон. Рэйв же, как справедливо считал Альберто, напротив, не взирая на столь отличительные черты герцогов Алва, как беспощадность и хроническое равнодушие, все же была больше правосудна, чем нет, временами радушна, и даже обладала определенными задатками принципов. И за это Луис Альберто Салина из дома Сагна́ра уважал маркизу куда сильнее лучшего друга из графства Эр-Сабве. — Благородство предков не извиняет подлости потомков, друг, — осадил он Эстебана, поднимаясь в защиту Рэйв — своей, что неудивительно, тайно и горячо любимой троюродной сестры. — Остынь уже. — Как и благородство потомков не извиняет подлости предков, — заметил Колиньяр, искоса глянув на Салина — наследника дома, давно породнившегося с воронами. Не иначе как назло судьбе, Рэйв, Эстебан и Альберто выросли вместе, проводя почти каждое лето и зиму в замке Алвасете по желанию и воле Рокэ Алва, находящего всех троих достойными будущими рыцарями. Но для Колиньяра даже это в моменты отчаянной подлости не имело никакого значения. И Ричард Окделл, молчаливо наблюдавший за происходящим, в лишний раз убедился в бесчестности маркиза Сабве. Впрочем, иного от лучшего из фабианцев он никогда и не ждал. Как и граф Придд, в отличие от герцога все же не выдержавший напора Колиньяра: — Привязался точно лишай, — осуждающе гаркнул Валентин. — Что она тебе сделала? — юный граф с лязгом отставил тяжелый кубок на стол, после благородно тряхнув золотистыми кудрями. — Кажется вы на одной стороне и, если вас, «навозников», так сильно мешают с грязью, то держитесь друг друга, дабы не сгинуть в собственной луже. — Моя сторона далека от ее, — сурово отрезал Колиньяр, сопроводив Придда презрительным взглядом. — И тем не менее ты вознамерен попасть в услужение династии Олларов, — отозвалась Рэйв, не поднимая головы. — Моих предков, — невзначай уточнила девушка, все же окинув глазами своего извечного задиру. Но справедливости ради Алва готова была признать: не все ей было дразнить Колиньяра. Иногда наступала и его очередь, вот только Эстебан не умел ничего делать вполсилы. Если он нападал, то выбирал самое уязвимое место и не останавливался, пока не пускал кровь. Он никогда не оставлял своим жертвам и шанса на выживание. Но Рэйв Алва все же была особенной: она не была жертвой Эстебана Колиньяра. Она была его заклятым, достойным врагом, которого он предпочел убивать медленно. Залпом осушив наполненный Альберто кубок, Эстебан будто напоследок, очевидно, чтобы лучше спалось, постарался задеть своим острым языком каждого из Людей Чести. Однако, когда почти все унары приняли удивительно обоюдное решение сменить тему для общения, потерял к ним всякий интерес. Но только не к Алве. В ее отношении Колиньяр был всегда ненасытен и возмутительно настойчив. Не раздумывая и минуты над благоразумием своего поведения, юноша направился прямиком к маркизе Алвасете. — И не говори, что никогда не думала об этом, — криво улыбнулся Эстебан, завалившись рядом с ней на громоздкий стул. Вот только слов его Рэйв не приняла ко вниманию: слишком уж хорошо она знала, когда юноша прятал за своей наигранной веселостью желание сделать больно. Очень больно. Но вот незадача: Колиньяр тоже знал, какие струны нужно задеть, чтобы вывести Алву на такие редкие и почти несвойственные ей эмоции. — Правда ведь, приди властвующей династии Олларов конец, — вдруг прошептал он, склонившись совсем близко к наследнице Рокэ, — Алва станут первыми претендентами на трон Талига, — Колиньяр в ту же секунду нарочно задел девушку локтем. Рэйв передернулась и поспешила отклониться, но кажется именно этого унар Эстебан и добивался. Не теряя времени, Колиньяр вновь придвинулся к объекту своего жестокого, почти что больного внимания: — Если, конечно, Альдо Ракан не явит миру небывалую мощь, что крайне вряд ли, — добавил он, надменно усмехнувшись. — А что скажешь ты, вороненок? — с деланным интересом юноша продолжил пошатывать свой кубок точно дитя, расчетливо играющее на нервах и готовое вот-вот ткнуть своей игрушкой прямо кому-нибудь в глаз. — Я к большей власти не стремлюсь, — категорично оборвала Рэйв, пытаясь защититься. — Мне довольно и той, что уже есть. Подобные инспирации она слушала с самого детства от кого только не попадя. Потворствующая ее семье знать никогда не упускала шанса напомнить об очевидной выгодности положения дома Ветра, главы которого еще в 399 году Круга Молний могли стать полноправными правителями Талига, если бы предок Рокэ Алва — Рамиро-младший, — не скрыл завещание своего отчима Франциска Оллара и не короновал младшего единоутробного брата Октавия, передав тем самым всю власть в руки молодой династии Олларов. Однако Рэйв были всегда чужды подобные разговоры: они привили ей лишь устойчивое чувство тошноты, ведь такая власть ее пугала, изводила и лишний раз напоминала о том, кто ее мать. Настоящая мать, имя которой мало кто осмеливался сказать вслух, ведь небоже мягкий и добрый Фердинанд Оллар — нынешний король Талига, сын Франциска Второго и Алисы Дриксенской, — услышит возмутительные слухи о связи его любимой жены с первым маршалом королевства — неподражаемым Рокэ Алва. Но Эстебан явно знал что-то, чего не знала даже гордая и неприступная маркиза... — Лгунья, — сладко просипел он на ухо девушке, не упустив шанса докоснуться до ее нежной шеи своими длинными холодными пальцами. — Подстрекатель, — огрызнулась Алва, предугадывая реакцию гордого юноши. — Мятежница, — наконец с нескрываемым раздражением рявкнул Колиньяр, одернув руку. — Болван. Хлесткий удар и враг не повержен. Напротив, не на шутку раззадорен. Эстебан шумно поднялся из-за стола и, нависнув ощутимой мощью над Рэйв, показательно отвел в сторону прядь ее черных, вызывающе приметных волос. — Подумай над этим. Быть может, наконец сможешь быть чего-то достойна. — Я уже достойна, — тихий шепот, резкий подъем и вот она совсем близко, так маняще близко к своему главному врагу. Врагу, которому как никогда возжелала сказать то, о чем думала всегда: — Достойна чести вонзить клинок в твое черствое сердце, Колиньяр. — Сначала тебе придется найти его. — Довольно! — наконец вмешался Альберто. — Идем, Эстебан. Тебе верно хватит на сегодня, — ответственно заявил маркиз, скинув ноги со стола. И стоило Салина чуть ли не силой вытолкать разбушевавшегося Колиньяра в коридор, Алва устало опустилась на свое место, коротко переглянувшись с сидящим в другом конце стола Ричардом Окделлом. Все присутствующие и без перебравшего Эстебана знали, чьих кровей была единственная девушка их школы — маркиза Рэйв Алвасете. Знали, но точно старались не думать об этом. Намеренно забывать, чью спину будет защищать шпага их названного товарища по окончанию Лаик. И было это беспамятство порождено то ли понятиями чести, то ли тем, что Рэйв была девушкой, а то ли и впрямь ее личными качествами, ведь за прошедшие месяцы Алва многих заставила узнать себя с другой стороны. Без заносчивого мнения о ней, как о безупречной дочери своего отца — безжалостного хладнокровного убийцы, много лет служившего бессменной первой шпагой королевства. И все же Рэйв Алва была в состоянии управиться с каждым из присутствующих в любых, даже самых жестоких смыслах этого слова. Но только не с Эстебаном Колиньяром.