Перед обзором отечественных аналогов авторов-чернушников мне хотелось бы затронуть тему куда более приятную, но вместе с тем имеющую определённое отношение к рассматриваемому вопросу. Я говорю о российском мюзикле «Последнее испытание». Сюжет данного мюзикла основан на фэнтези-вселенной Dragonlance (довольно типичном DnD-шном фэнтезийном сеттинге), действие событий которой разворачивается в мире Кринн на континенте Ансалон. Сюжет довольно вольно обращается с некоторыми элементами оригинала - и поднимает вопросы, которые затрагивает в своём творчестве и Джордж Мартин, но даёт на них, на мой взгляд, совсем другие ответы. Кстати, мюзикл рекомендую и с чисто эстетической точки зрения: он просто хорошо сделан.
Начнём с фигуры главного героя, чёрного мага Рейстлина Маджере. Типологически он в чём-то схож с любимой Мартином категорией персонажей aka «бастарды, калеки и сломанные вещи» — физически слабый и больной (но при этом — невероятно могущественный) волшебник, далеко не красавец, не пользующийся успехом у женщин. Разумеется, он обладает непомерными амбициями и намеревается, сойдя в Бездну и победив богиню Такхизис, занять её место в качестве повелителя сил Тьмы и стать богом.
Джордж Мартин обожает тему губительности любви: «любовь это яд». В «Последнем испытании», на первый взгляд, эта тема тоже выражена — в легенде, которую излагает сначала Такхизис («Легенда о вратах»), а потом и Рейстлин («Отречение»), рассказывается о том, как некий влюблённый чёрный маг призвал Такхизис в мир. Результат оказался катастрофическим —
«Мир, залитый кровью, // сожженный войною // — из-за любви дурака!» («Легенда о вратах»). Вывод, распространяющийся не только на любовь, но и на «человеческую природу» в целом —
«Но во все века неизменны люди, // и любовь их злу и гордыне служит!» (там же). После изгнания Такхизис маги наложили на врата в Бездну заклинание, вследствие которого лишь союз чёрного мага и светлой жрицы (казалось бы, совершенно невозможный) может открыть их.
Вследствие этого Рейстлин убеждает жрицу «доброго» бога Паладайна Крисанию содействовать ему, убедив её в благом характере своих целей, а для надёжности — соблазняет, играя, в частности, на её жалости к его болезненному состоянию (вспомним сквозную мартиновскую тему «чувствительности как слабости») и на её вере в свою миссию:
«Выросла любовь из сочувствия к слабым, // Жалости ко мне и из жажды славы!» («О любви»). Сам он, разумеется, на любовь смотрит предельно критично:
«Я деву увлек, чтоб врата отпереть // И ей, а не мне предстоит умереть. // Я с ней предпочел поменяться ролями, Поскольку, к несчастью, любовь — это смерть» («Отречение»).
Важный момент — под «любовью», на самом деле, Рейстлин имеет в виду не только сексуальную, но и родственную любовь. Рейстлина защищал в детстве от мальчишек-хулиганов («Кошмары»), а позднее — служил его целям как воин и полководец («Гладиатор», «Армия Чародея») его брат, силач Карамон, но для самого чёрного мага он, как и Крисания — всего лишь инструмент в достижении его целей по захвату власти над миром. Как формулирует Рейстлин в словесной пикировке с Такхизис:
Мне не нужен никто! Ни любовь, ни брат!
Только верный меч! Только ключ от Врат!
Для владыки любовь — это западня:
Чтобы власть отнять! Чтоб сломить меня! («О любви»)
Выражена в мюзикле и тема манипуляции. Рейстлин непрерывно манипулирует (играя их устремлениями, высокими и низкими) Крисанией, Карамоном и воинами армии, собранной Карамоном для него, чтобы захватить Заман, где находятся необходимые Рейстлину врата в Бездну — в чём прямым текстом признается в разговоре с братом:
«Героям — подвиг! // Подонкам — повод! // Юнцам посулим боевую славу! // Надежду — нищим! Голодным — пищу! // И каждый из них обретет то, что ищет!» («Армия Чародея»).
Любимая Мартином тема «благими намерениями вымощена дорога в ад» тоже присутствует. И речь не только о Крисании, не понимающей, что Рейстлин желает избавиться от Такхизис лишь потому, что она для него — соперница в борьбе за власть. Речь и о Короле-Жреце Истара (который, как и Крисания, служит Паладайну), теократическом диктаторе с «замечательной» программой
«По воле Творца истреблю я нечистые расы — // В новом замысле место для них — на страницах легенд!» («Месса»). В итоге Паладайн обрушивает небесный огонь, который Король-Жрец призывал его низвергнуть на «нечестивцев», на самого Короля-Жреца и на его город. Тот самый случай, когда жрец и его объект поклонения удивительно симметричны друг другу.
Надо сказать, в определённом смысле похожи не только Крисания и Король-Жрец, но и Король-Жрец и Рейстлин — правда, в ином аспекте. Они оба презирают человечность, человеческие чувства, и считают её слабостью — тот же Король-Жрец в беседе с Крисанией прямо заявляет, что
«…последнее испытание — Искушение состраданием!» («Искушение состраданием»). Он спрашивает собеседницу:
«Неужели, сестра Крисания, // Незнакомо тебе сомнение // В том, что миру нужна любовь твоя, // Что спасёт его сострадание?» (там же). В определённом смысле они оба соответствуют тому, что у Мартина именуется «Льдом» как воплощением «холодной бесчеловечности», в противовес Такхизис как олицетворению того, что у Мартина именуется «Пламенем»[1]. Причем Крисания поддаётся влиянию и Рейстлина, и Короля-Жреца — хотя Рейстлину и удаётся настроить Крисанию против Короля-Жреца, изобличив его как тирана («Прокурор»).
Но, во-первых, Рейстлин, в разговоре с искушающей его Такхизис пафосно отрекающийся от любви как слабости, в действительности втайне именно к ней и стремится — как он признаётся в финале мюзикла,
«Любимым быть, вот всё, что я хотел» («Судьба»). Что и неудивительно, если вспомнить, что, за вычетом верного Карамона, его исходно никто особо и не любил. Во-вторых, бесчеловечность и отречение от любви приводят Рейстлина вовсе не к успеху, а… даже не к поражению, а к абсолютно бесплодной победе — победив сперва Такхизис, а затем и других богов, он действительно становится богом… над миром, полностью разрушенным развязанной им войной, не имея сил его возродить («Властелин Ничего»). Отказ от «чувствительности как слабости» для Кринна оказался несравненно более разрушительным по своим последствиям, чем эта самая «чувствительность как слабость» — Такхизис, согласно легенде проникшая в мир благодаря любви, была в итоге побеждена и изгнана, в то время как отрекшийся от любви Рейстлин успешно разрушил весь мир и сам от этого ничего не получил.
В итоге спасает мир Карамон, остановивший Рейстлина посредством путешествия во времени и пошедший наконец-то против манипулировавшего им брата — тот самый Карамон, который, в противоположность
неоднозначному сделанному из тьмы и света в равных долях Рейстлину, нормальный человек с нормальными привязанностями (жена, дом и всё такое), любящий своих близких (и жену, и брата), пусть даже на начало повествования потихоньку спивавшийся (вытащил из этого состояния его Рейстлин, хотя и в корыстных целях). И, что радует больше всего, Рейстлин, в отличие от мартиновских «неоднозначных», не конченый эгоист категории «раз я гибну — пусть и мир гибнет». Узнав о том, до чего доведут его амбиции, он жертвует собой, оставаясь на растерзание Такхизис, и давая Карамону и Крисании шанс спастись («Беги, мой брат»).
И даже посыл «благими намерениями вымощена дорога в ад» в итоге по большому счёту оказывается деконструированным. Разве виновата была Крисания в том, что Рейстлин не удовольствовался уничтожением Такхизис, а, заняв её место, развязал войну с другими богами, которая и привела в итоге к гибели мира? Да, Король-Жрец «подвёл под монастырь» Истар — да и установленный им режим откровенно отвратителен — но, в конечном итоге, результатом его действий стала лишь гибель Истара (я говорю о мюзикле — в оригинальной вселенной Dragonlance последствия его действий были куда более масштабны), в то время как Рейстлин едва не погубил мир ради своих хотелок, завязанных не в последнюю очередь на тривиальный страх смерти («Ария Чародея»).
В мюзикле радует и то, что основные персонажи ставят по-настоящему масштабные цели, а не просто стремятся к власти ради власти и утоления комплексов над какой-нибудь очередной квазифеодальной-навозновековой помойкой. Идеалы того же Короля-Жреца мне по большому счёту антипатичны, но его устремления хотя бы не так примитивны, как у очередного «игрока в престолы». Ближайшим мартиновским аналогом Рейстлина Маджере по его устремлениям (в первую очередь, по части хюбриса) можно назвать книжного Эурона Грейджоя — но Эурон это карикатурный клоун-людоед, выглядящий как ролевик, на ролёвке отыгрывающий стереотипного «Тёмного Властелина». Вдобавок желание Эурона убить богов и занять их место выглядит как откровенно бессмысленное (в мире Мартина даже не ясно, есть ли боги и каково их влияние на жизнь людей), в то время как Рейстлина можно понять — боги Кринна с их бесконечной борьбой за власть над миром и являются источником проблем его жителей.
Проще говоря, идейный посыл мюзикла мне представляется гораздо более жизненным и адекватным, чем мартиновский. То, что лучшие человеческие чувства могут быть использованы для манипуляций и неизбежно содержат эгоистический компонент, не означает, что от них надо избавиться и стать бесчувственным ублюдком или просто эгоистом — такие типы не менее, а нередко даже более опасны для окружающих. И с верой в лучшее в людях в мюзикле гораздо лучше — Рейстлин в конечном итоге смог остановиться, в то время как у Мартина жизненный путь того или иного персонажа сплошь и рядом оказывается историей его моральной деградации (причем деградации довольно тривиальной, обычно по схеме «жрать-трахаться-озлобиться на всех»). Так что итоговый «горько-сладкий» конец мюзикла, где в финале вновь встретившиеся Крисания и Рейстлин (вернувшийся из Бездны) признаются друг другу в своих чувствах, в то же время признавая, что были движимы своей гордыней, выглядит сильно лучше гипотетического «горько-сладкого» конца Мартина — не говоря уж про такую порнографию, как концовка сериальной экранизации с её «самой лучшей историей».
[1] Такхизис искушает людей через их желания и страхи. Это проявляется и в ключевой легенде мюзикла (о влюблённом чародее, впустившем Такхизис в мир), и в сцене сражения Рейстлина с Такхизис, где та, не имея возможность победить соперника силой, обрушивает на него его детские страхи самого разного рода («Кошмары»).
