May We Meet Again

Старая Пинакотека — это старинное здание в северной части города. Нил был здесь всего один раз с тех пор, как приехал в Мюнхен, но он едва успел ознакомиться с обширной коллекцией. Эндрю ждет его у входа, когда он приходит, зажженная сигарета висит у него во рту. Нил не может удержаться, чтобы не вдохнуть дым, когда подходит к нему. Аромат успокаивает и знаком так, что словами не передать. — Привет, — улыбается он. Эндрю поднимает бровь: — Почему ты всегда так делаешь? Нил пожимает плечами. — Мне нравится запах, — он указывает к входу в музей. — Готов войти? Эндрю выдувает сигаретный дым ему в лицо и тушит бычок о бетон. Нил закатывает глаза на его грубость и ведет их внутрь. У входа на выставку есть небольшой контрольно-пропускной пункт. Нил стоит в очереди, нервно постукивая ногой. Эндрю стоит рядом с ним. В начале очереди стоит охранник, проверяющий сумки людей. Охранник средних лет и такого же телосложения, как Натан, и хотя Нил логически понимает, что этот человек не представляет для него реальной угрозы, он не может заглушить в себе тревожные сигналы, когда приходит его очередь проходить досмотр. Нил проглатывает свое беспокойство и старается сохранять спокойствие, но ему не удается сдержать свое волнение. — Откройте сумку, пожалуйста, — приказывает охранник рокочущим голосом. Нил замирает, его конечности превращаются в лед. Охранник стоит достаточно близко, чтобы нависать над ним, и Нил вдруг чувствует себя очень маленьким. Легкое прикосновение к его спине выводит его из транса. Эндрю подходит к нему, лицо его как всегда незаинтересованное, но тем не менее он успокаивающе держит руку на позвоночнике Нила. Нил втягивает воздух и открывает свою сумку для осмотра охранником. Через мгновение охранник пропускает их вперед. Эндрю проводит его вперед через вход на выставку без дальнейших инцидентов. Нил испустил вздох. — Спасибо, — тихо говорит он. Эндрю убирает руку. — Ничего страшного. С чего ты хочешь начать? В итоге они некоторое время бесцельно бродят по коллекциям барокко. Нил всегда восхищался техническим мастерством старых мастеров, но религиозная тематика была скучной. К счастью, ему и Эндрю удается сделать это забавным, высмеивая иногда странные образы. Эндрю, в частности, нравится делать острые, резкие замечания по поводу странных пропорций всех женщин и младенцев, изображенных на картинах. Нил чаще всего смеется над его сухим, непочтительным юмором, чем заслуживает множество возмущённых взглядов от своих коллег по искусству в музее. — Это ты, — говорит Эндрю, указывая на родившегося Иисуса с самыми толстыми ногами у младенца, которого Нил когда-либо видел. Он фыркает и указывает на другую картину с младенцем Иисусом. Этот имеет пропорции взрослого мужчины, но уменьшен достаточно, чтобы поместиться на коленях Марии. — А это ты. Эндрю закатывает глаза и подталкивает его. В конце концов, им надоедает высмеивать немецких и итальянских художников, и они решают перейти к высмеиванию французских. Некоторое время они бродят среди религиозных образов, пока Нил не останавливается перед большой картиной. Он щурится на крошечную табличку, установленную рядом с рамкой. "Сцена морской бури" Матье ван Платтенберга. Он не уверен, почему именно эта картина привлекла его внимание, а все остальные — нет, но полагает, что это как-то связано с внезапными воспоминаниями о самодельном костре на одиноком пляже в Калифорнии. Океан тогда был гораздо спокойнее, чем тот, что ван Платтенберг изобразил здесь, но общее ощущение то же самое. Ощущение разрушительных потрясений, мир рушится и разваливается на части, слишком хорошо знакомо Нилу. Ван Платтенберг прекрасно передал его. Эндрю останавливается рядом с ним и молча смотрит на картину. Нил с минуту борется с комком в горле, но не может заставить себя заговорить. Потеря матери все еще преследует его, даже сейчас. Он так и не смог вернуться за ее телом. Он чувствует легкое прикосновение к своему локтю и оглядывается. Эндрю смотрит на него, брови слегка нахмурены. — Не хочешь присесть на минутку? — спрашивает он. Нил кивает и идет за Эндрю к мраморной скамье в центре комнаты. Они садятся лицом в сторону от сцены морского шторма, и Нил чувствует, как что-то в нем разжимается. Он напрягается, ожидая, что Эндрю спросит о его странной реакции на безобидную картину. Вместо этого Эндрю удивляет его: — Почему ты рисуешь незнакомцев, где бы ты ни путешествовал? Нил моргает и слегка откидывается назад. Как это объяснить? — Когда я был в бегах, — начинает он, — мне приходилось укладывать все, что у меня было, в одну спортивную сумку. Я не мог брать с собой памятные вещи и никогда не оставлял никаких следов после себя, на случай, если это создаст след для моего отца. — Он вздыхает, вспоминая многие изнурительные ночи, когда они с матерью хватали все, что у них было, и убегали, а люди Натана следовали за ними по пятам. — Однажды, — продолжает он, — моя школа отправилась на экскурсию в художественный музей. Я забыл, в какой именно. Но я увидел много работ старых мастеров, таких же, как эти. И я понял, что, несмотря на то, что они давно умерли и ушли из жизни, им все равно удалось оставить свой след в мире. Я завидовал этому. Я жил так близко к краю смерти каждый день, постоянно меняя имя и внешность, чтобы остаться в живых, что мне хотелось оставить после себя хоть какое-то доказательство того, что я вообще существовал. Он снова смотрит на Эндрю: — Альбом для зарисовок — относительно небольшая вещь, которую можно носить с собой, поэтому я смог убедить свою мать разрешить мне иметь его. Портреты незнакомцев были для меня простым способом отметить, где я побывал, не будучи слишком очевидным. Даже если я погибну от руки отца, в мире останутся десятки людей, которые будут помнить то время, когда молодой художник попросил нарисовать их. В каком-то смысле я мог бы продолжать жить благодаря их воспоминаниям об этом моменте, по крайней мере, некоторое время. Он вздыхает и грустно улыбается: — Теперь я свободен, и мне больше не нужно бегать. Но почему-то привычка все равно осталась. — Какая? — внезапно спросил Эндрю, его глаза пристально следили за ним: — Бег или рисование? Нил тяжело сглатывает и отводит взгляд, не отвечая. Ответ, конечно же, оба. Но Эндрю, вероятно, уже догадался об этом. — Пойдем, — подталкивает его Эндрю, прежде чем встать. — Кажется, я видел кафе здесь. Ты можешь угостить меня обедом. Нил фыркает: — О, хорошо. Я все думал, когда же мне удастся сделать это снова. — Он встает и идет за Эндрю в кафе. В итоге они берут еду навынос и выносят ее во двор перед музеем. Эндрю увлеченно копается в своем сэндвиче, а Нил ковыряется в салате. Когда они оба закончили есть, Нил достал свой альбом для эскизов и открыл его. Эндрю откинулся на спинку скамейки, его глаза блуждают по фасаду здания, он выглядит скучающим. — Хэй, — мягко говорит Нил. Эндрю переводит взгляд на него, ореховые глаза при солнечном свете становятся золотыми. У Нила на мгновение перехватывает дыхание. — Не двигайся, — просит он. Эндрю моргает в знак согласия, но больше ничего не говорит. Нил начинает делать набросок. Он довольно быстро принимает основную позу, линии тела Эндрю вытекают из его рук, как будто это уже вторая натура. Он включает расслабленное расправление плеч Эндрю, искусный каскад светлых волос, спадающих на лицо, легкий наклон головы, когда он наблюдает за работой Нила. Лицо Эндрю он приберег напоследок. Внешне его выражение нейтрально, как всегда, но теперь Нил замечает легкую морщинку между бровями Эндрю, тяжелый взгляд и мельчайшую хмурость на губах. Эндрю выглядит так, как будто он решает какую-то великую головоломку и не может понять, куда делся последний кусочек. Нил невозмутимо встречает его ищущий взгляд. На работу над этим портретом у него уходит гораздо больше времени, чем на другие, и он не сразу понимает, что затягивает с этим. Он не хочет, чтобы этот момент закончился, потому что, когда он закончится, у него больше не будет повода видеться с Эндрю, и почему-то эта мысль причиняет боль. Он не понимает этого, ведь раньше он без раздумий расставался со многими людьми в своей жизни. Но он никогда и никому не рассказывал свою историю так, как Эндрю. Он никогда не позволял никому, кроме своей матери, приблизится так близко. Он не хочет оставлять Эндрю позади, осознает он с острой болью. Он хочет сохранить это, что бы это ни было, как можно дольше. К сожалению, он больше не может медлить. Он опускает взгляд на портрет и понимает, что если будет продолжать, то рискует переутомить его. Это безупречно, с грустью осознает он. Он прекрасно изобразил Эндрю — это абсолютно пустое лицо, пытающееся скрыть все эмоции, но все же неспособное полностью скрыть бурю в глазах. Не говоря ни слова, он передает этюдник Эндрю, чтобы показать ему готовый результат. Эндрю смотрит на него некоторое время, прежде чем заговорить. — Ну что? — спрашивает он. — Прошло ли это тест? — Да, — вздыхает он с сожалением. Эндрю хмурится и смотрит на него. — Что случилось? Нил пожимает плечами и смотрит в сторону. — Ничего. Я закончил то, что мне было нужно. Тебе больше не нужно беспокоиться о том, что я тебя побеспокою. Эндрю на мгновение умолкает. Нил чувствует тяжесть от его взгляда на своей шее, но отказывается встретиться с ним глазами. — Идиот, — неожиданно насмехается Эндрю. Нил резко поворачивает голову, широко раскрыв глаза: — Что? — Ты идиот, — повторяет Эндрю, выглядя раздраженным: — Что ты делаешь завтра? Нил чувствует себя так, будто его бьют хлыстом. — Я... что...? — Завтра, — повторил Эндрю, нахмурившись. — Ты свободен? — Я... Да... — Нил заикается, не понимая. — Хорошо. Мой двоюродный брат и его муж приглашают меня завтра вечером в клуб. Ты должен пойти. — Эндрю... — Да или нет, Нил? Это просто ночной клуб. Ты не обязан пить или танцевать, если не хочешь. Я просто не хочу торчать наедине с Ники и Эриком, когда они начнут вести себя как мерзкая семейная пара, — он недовольно морщит нос. Нил фыркает из-за его выражение лица, втайне испытывая облегчение: — Ладно, ладно. Я пойду.