Шеол

Богдан был очень тяжёлой скотиной. Тащить его в шесть рук оказалось непростой задачей даже для двухметрового журналиста и тщедушного, но наделённого нечеловеческой силой программиста. Про вклад Арины, которой приходилось ещё и метлу волочь за собой, упоминать не стоит. Одно то, что девчонка предпочла уйти с ними, отказавшись от столь желанного развлечения, говорило о многом. У дверей их встретил знатно стрессанувший Андрей, на протяжении этой бесконечной ночи сгрызший себе все заусенцы по локоть в ожидании хоть каких-то новостей. После стандартных хлопотаний и кудахтанья вокруг бесчувственного тела Денис раздал первичные указания и послал ведьму за Анной Петровной, лучше всех сведущей в вопросах сохранения рассудка. Макс держался в стороне, лишь покорно выполняя просьбы и периодически с тревогой поглядывая на раскинувшегося по постели товарища. Баба Нюра приковыляла довольно скоро. Под её руководством Андрей начал резво таскать воду со двора, пока Аринка на кухне судорожно строгала какие-то корешки в кастрюлю. Денис вкратце объяснил, чем вызвано беспамятство; Анна Петровна лишь поджала губы и спрятала взгляд, не рискуя комментировать ситуацию. Лишь пообещала, что сделает всё возможное, дабы Богдан не очнулся овощем или душевно больным. Титов благодарно кивнул и отошёл к окну. Должно быть, со стороны он выглядел совсем измучено: старушка сжалилась и всё же коснулась плеча в осторожной ласке, привлекая к себе толику внимания. — Шли бы вы оба отдыхать, — проговорила она в полголоса как-то совсем по-матерински, кивая в сторону Макса. Тот выглядел явно не лучше; периодически залипал в пространство и горбил усталые плечи, сидя в углу в ожидании (видимо, какого-то чуда). — Только проводил бы ты его. Время неспокойное, сам знаешь. Денис заторможено согласился. В избе Анны Петровны было очень тихо. Они оба замерли в предбаннике, на мгновение как будто напрочь позабыв, как здесь оказались и для чего: после столь бешеной ночи, наполненной концентрированной ебанутостью, тишина и деревенский уют почти родного уже дома казались чем-то ненастоящим. Денис первым очнулся, стягивая с плеч шубу и роняя её прямо на месте. По коже тут же прошёлся противный холодок — стоило хотя бы надеть штаны поверх этой бесполезной тряпки, почти сползшей с бёдер. Бесконечная ночь окутала их темнотой. Мерно тикали кухонные часы, поленья потрескивали в уже почти потухшей печи. Денис поёжился, обхватывая себя за худые плечи руками, и уже было сделал шаг вглубь дома — но его опередили большие и тёплые ладони. Он невольно потянул воздух носом, оказавшись тесно прижатым спиной к широкой горячей груди. Макс зарылся носом в его волосы на затылке, после оставляя дорожку волнующих поцелуев на чувствительном изгибе шеи; при этом вовсе не таких требовательных и распаляющих, как несколько дней тому назад. Обветренные губы касались мягко, подолгу замирая на месте, отпечатываясь под кожей. По загривку от такой незатейливой, но пробирающей до костей ласки потекли мурашки. Как-то разом навалилось бессилие. Денис вдруг ощутил, как глаза жжёт: нечто поистине шокирующее, учитывая, что он не проронил ни слезинки с тех пор, как принял на себя груз хозяйской силы. Однако в руках Макса он тихо оседал поломанной куклой, обнажаясь больше, чем когда-либо прежде мог себе позволить. Кольцов на каком-то инстинктивном уровне, кажется, это почувствовал: вовремя подхватил, не давая опереться на ослабевшие ноги и сползти вниз. Обжигающее всё-таки стекло по щеке. Денис потянулся к лицу, чувствуя только оглушающую пустоту и боль. На пальцах осела влага; он поднёс их машинально к губам и лизнул подушечки. Солёное. Макс развернул его к себе так мягко, как мог, и молча крепко обнял. Кровать жалобно скрипнула, прогнувшись под весом журналиста. Не выпуская из своей руки узкую денисову ладонь, он потянул его за собой. Титов послушно опустился на чужие колени — почти бесшумно скользнул ближе, уперевшись лбом в чужой лоб. Они оба, должно быть, поймали едва уловимое чувство дежавю. Тусклый свет луны почти не позволял разглядеть друг друга, обостряя ощущения от тактильности до предела. — Почему ты это сделал? — хрипло и едва слышно спросил куда-то в уголок губ, руками неторопливо обвивая чужую шею. Макс зеркально ладонями исследовал его голую спину, пересчитывая пальцами позвонки. — А ты почему не дал нас сожрать? — Кольцов крепче сомкнул объятия, тесня костлявое и мелко подрагивающее тело к груди. Его глаза поблёскивали в темноте, а губы слепо тыкались в линию челюсти, иногда прикусывая. — Потому что я откровенно дерьмовый Хозяин. — Потому что ты человек. Человечный человек с чистой душой. — Какую же хуйню ты несёшь. Вопреки ноющей боли в груди, Титов заулыбался на этих словах. — Я весь в грязи и крови, кстати. Вкусно? — Мне ли не похуй? — Макс сипло выдохнул в шею, не отрываясь от своего занятия. Он вытворял своими губами такое, от чего пальцы на ногах невольно поджимались от сладкого болезненного удовольствия, стекающего вдоль позвоночника вниз. — Я не понимаю тебя, — Денис качнул головой, затем запрокидывая её назад, чтобы открыть больше доступа для настойчивых ласк. Глаза, что закрытые, что открытые — видели лишь темень. — Да что тут понимать. Мозолистые пальцы прошлись с нажимом по рёбрам, от чего Титов шумно сглотнул; дёрнувшийся кадык тут же был помечен влажным и горячим поцелуем. Спустя небольшую паузу, прерываемую разве что обоюдно потяжелевшим дыханием, Кольцов вновь заговорил, тщательно подбирая каждую букву. — Я сегодня кое-что увидел и кое-что понял. Ты… блядское божество, Дэн. Я хочу почитать тебя. Боготворить. Поклоняться. На каждом слове он касался губами того, что мог вслепую достать: острого плеча, ключицы, подбородка, скулы. Ладони скользили ниже, по бёдрам; выше, по пояснице; обжигали и одновременно непостижимым образом успокаивали. Слова проникали куда-то под кожу, вновь отдаваясь сочетанием болезненно-сладкого дребезжания в груди. Волна густого возбуждения топила с головой; в нём не было прежней агонии и нетерпеливости — наоборот, томление и постепенно накатывающая тяжесть в паху распаляли так правильно, словно они уже успели неплохо изучить друг друга. Дыхание сбилось, когда руки журналиста аккуратно стянули с узких бёдер и выкинули прочь полоску ткани, и без того державшуюся на честном слове. Они тяжело дышали друг другу в губы, едва-едва соприкасаясь; Денис провёл носом по чужой щеке, чувствуя, как внутри ломается очередной барьер. Ощущение беспросветного пиздеца отступило на десятый план: Макс будто сам по велению какого-то непостижимого колдовства так умело рушил запреты, что оставалось лишь сдаться. Денис так и сделал. — Почему мне, блять, с тобой так хорошо? — он подавился вопросом, под конец комкая слова и срываясь на скрипучий стон, когда при помощи поддерживающих под бёдра сильных рук получилось слитным движением до самого основания насадиться на чужой член. Макс не ответил — подался ближе, утягивая в медленный и до того блядский поцелуй, что Денис заскулил от беспомощности перед оглушающим удовольствием. Горячо, очень горячо было внутри и снаружи; контраст температур от холодного ночного воздуха и тела журналиста вызывал озноб. Денис в отчаянии цеплялся пальцами за чужие плечи, царапая короткими ногтями спину и судорожно дёргая бёдрами в попытке вобрать пульсирующее и распирающее ещё глубже. Макс властно удерживал его на месте, собирая губами задушенные стоны и тихо бормоча что-то на полуцензурном, превозносящем красоту и охуенность Дениса; от такой крепкой хватки пальцев на тонкой коже точно останутся отметины. И тот в ответ плавился, глотая жгучий воздух с таким трудом, словно он превратился в кипяток; прогибаясь в пояснице и сгорая второй раз за эту бесконечную ночь. Отсутствие движения изводило, превращалось в невыносимую сладкую пытку. Титов подобрался к грани, чувствуя, что просто не выдержит её обилия. В этот момент Кольцов всё-таки соизволил качнуть бёдрами на пробу, почти сразу толкаясь ещё раз, а затем ещё — глубже, объёмнее, выбивая остатки разума и каких-либо рамок. Они синхронно застонали, цепляясь друг за друга и вжимаясь телами так близко, насколько это вообще возможно. От звона в ушах закатывались глаза, а губы пересыхали и трескались, несмотря на обилие мокрых бесстыдных поцелуев. — Блять, Макс, — сдавленный хрип — это всё, что он мог себе позволить, когда чужая ладонь, сбив их обоих с ритма движений, легла так правильно и уверенно на зажатый меж горячих тел член. Ещё один жалящий поцелуй; ещё несколько хаотичных амплитудных толчков; ещё теснее сжатое кольцо пальцев на влажной головке — и всё. Он запомнил, как вскрикнул в изнеможении, чувствуя, как накатывает и душит долгожданная разрядка; как упал лбом на чужое плечо в попытке продышаться; как крупно содрогался от остаточных движений горячих пальцев по сверхчувствительному члену. Потом — как задрожал, задыхаясь, Макс, ловя второй по счёту приход куда-то обоим на животы. Чужие губы с тяжёлым, ещё не восстановившимся дыханием жались к взмокшему виску, лбу, скуле; руки не отпускали из тесного кольца, не позволяя повалиться в холодные объятия простыней. — Я тебя не отпущу, — шепнул Макс на ухо, через несколько минут заваливаясь вместе с Хозяином на бок и накрывая обоих одеялом. Денис ощутил, как сильным спазмом снова ломит рёбра, но хотя бы сейчас позволил себе не вырываться из объятий. Ему так остопиздело убегать и прятаться. — Тебе придётся, — только глухо проговорил он, устраиваясь удобнее: сжался, спиной теснясь к чужой груди и подтягивая колени вверх. Вес максовой руки ощущался неожиданно приятно, но подобные мысли приходилось гнать из потяжелевшей и опустошённой головы. Затылка коснулись губы. — Я останусь здесь. С тобой. — Тебя убьют. Рано или поздно, но убьют. Я не смогу каждую секунду отгонять этих долбаёбов. — Ну, пока ведь не убили. Может, я как-нибудь смогу выбить себе права местного жителя. Укусишь меня, например. Вдруг я тоже тогда в истеричку с колдовской силой превращусь? Денис устало усмехнулся, прихватывая шутника зубами за указательный палец. Кольцов в ответ только прижал его к себе покрепче, глубоко вдыхая запах спутанных волос, наверняка отдающих речной тиной. — Спи, — Титов неожиданно для самого себя переплёл пальцы с чужими, ловя какой-то робкий, будоражащий до мурашек кайф от этой дебильной и по-школьному глупой близости. Знал, что нельзя; что всё оно абсолютно точно и без вариантов обречено на провал. Но за все прошедшие годы это был первый раз, когда он чувствовал себя ещё немного живым; когда по-настоящему вообще что-то щекотало и разливалось теплотой под кожей. Он противился изо всех сил, до последнего. Но проиграл. Теперь оставалось лишь украдкой наслаждаться этой короткой вспышкой, запоминая до мельчайших подробностей. Чтобы потом, когда мир вновь станет чёрно-белым, обращаться к ней и тихо скулить, как разъёбанная в кровавое месиво псина. Чистить зубы с ватной головой было в новинку. Денис всё ещё не мог осознать, что, кажется, впервые за катастрофически долгое время сумел поспать. Что, блять, происходит — единственный внятный вопрос, который пульсировал у него в голове. А что-то ведь однозначно творилось, и невозможность ухватиться за причинно-следственные связи сводила с ума. Одно было ясно наверняка: причина крылась в Максе. С мокрых волос на голые плечи стекали капли ледяной колодезной воды. Её холода он всё ещё не чувствовал, поэтому мог себе позволить вот так сидеть на лавочке возле дома, полуголый (штаны пришлось позаимствовать у журналиста; они сваливались на ходу и были какой-то дебильной расцветки, но жаловаться не приходилось), в утренней тишине, нарушаемой лишь шуршанием зубной щётки и тихими трелями птиц в отдалении. Он рассеянно хмурился. Стоило бы поговорить с Катей; кажется, она единственная, кто мог трезво оценить степень его поехавшей кукушки. Позади скрипнула входная дверь. Под тяжёлым неторопливым шагом прогнулись ссохшиеся деревянные ступеньки. На плечи опустилось махровое полотенце, пахнущее порошком для ручной стирки. Меж губ ткнулась подкуренная сигарета. Рядом крякнула старенькая лавочка. — Доброе. Денис благодарно затянулся, предварительно сплёвывая мятную пасту в траву. По мозгам дало никотином, и жить как-то разом стало полегче. — Доброе, — вышло скомкано, но зато после можно было украдкой ткнуться носом в чужую колючую щёку, выпрашивая ласку. Макс, кажется, только этого и ждал: тепло поцеловал в лоб и взъерошил мокрые волосы полотенцем, подсушивая. Потом ещё один ласковый поцелуй пришёлся на скулу; и ещё парочка — на саднящие после вчерашнего губы. — Спасибо. — Дурак ты, — Кольцов вынул из чужих пальцев курево, затягиваясь и щурясь на первые лучи рассветного солнца. Денис завернулся в полотенце и привалился к чужому горячему боку, виском к плечу. Глаза прикрыл. Хотелось, чтобы в этот момент произошёл конец света. Чтобы они застряли в моменте, во временной петле, в пузыре, где можно выключить голову и вот так сидеть запросто, пополам деля сигарету и что-то щекотное под рёбрами. Кажется, он вновь задремал. Сквозь зыбкий пустой сон едва заметил, как макушки осторожно коснулись губы с тихим шёпотом: «Динь, сейчас приду». И не обратил бы, наверное, внимания даже, что из-под бока ушёл источник тепла, аккуратно уложив безвольное тело за собой на лавочку. Только вот в какой-то момент по загривку мурашки табуном пошли, и глаза распахнулись сами собой от орущего во всю Ивановскую внутреннего голоса. Сперва даже не понять было, откуда ждать опасности. Денис подскочил и напрягся уже скорее по инерции: всем телом готов был отражать атаку, и только потом уже попытался сообразить, от кого и где. Вроде нападения не случилось; взгляд растерянно забегал вокруг. Такое безосновательно не происходит в Топях. Знакомая спина маячила возле кромки леса. Прямо на глазах у Дениса Макс присел на корточки, подманивая поближе к себе стоящего в кустах мальчишку. Того самого мальчишку. Казалось, мир и вправду замер; а ведь мама ещё в детстве говорила, что нужно бояться своих желаний. Макс что-то говорил мальчику, который смотрел на него в упор с высоты своего небольшого роста. Его лицо напоминало восковую маску: непроницаемое, безэмоциональное, застывшее. Светло-русая чёлка падала на глаза, на худом теле мешком всё та же прохудившаяся одежда. По-прежнему в глаза бросались сбитые коленки. Когда сущность сделала шаг навстречу Кольцову, Денису показалось, что сердце перестало стучать. Вся кровь отхлынула от лица, в глазах потемнело; наружу активно просилась сила. Останавливать себя получалось из последних сил каким-то подсознательным контролем, даже не поддающимся осмыслению. В висках набатом билось желание защитить, уберечь, остановить. Однако тихое и совершенно отчаянное «Макс» осталось на губах лишь шёпотом. Он, точно зачарованный, не мог ни шагу сделать — лишь наблюдать, как отбитый наглухо журналист осторожно берёт мальчишку за руку и что-то продолжает говорить. А потом… ровным счётом ничего не случилось. Только Кольцов притянул худенького мальчугана к себе, осторожно обнимая. А тот покачнулся, словно кукла, замирая в чужих руках. И через несколько мгновений, когда его выпустили, медленно отошёл на пару шагов назад и растаял где-то за деревьями. Чуть позднее Макс нашёл Титова, в оцепенении скрючившегося на скамейке. — И какой он? — Денис смотрел куда-то сквозь него, бледный и отрешённый. — Что? — журналист непонимающе приподнял брови. — На ощупь. Тёплый или холодный? — Ну, прохладный. Одет-то легко был, а на дворе не жара. Он вообще чей? Может, родителей найти? Потеряется ещё. Денис покачал головой. На голых плечах горели фантомные прикосновения чужих рук: крепкие объятия, которых не было. Или были? *** Арина курила первый раз на памяти Дениса. Под глазами залегли глубокие тени, волосы кое-как были скручены в тугой пучок на затылке. И руки — пальцы, пальцы мелко дрожали, когда с третьего раза наконец удалось поджечь табак. — Ну что ты? — Титов сутулился под невидимой тяжестью, терпеливо ожидая, пока ведьма сделает первые пару глубоких затяжек. Та зашлась кашлем с непривычки, но после быстро присосалась к фильтру вновь. Ресницы, не тронутые тушью, скрывали понурый взгляд; значит, новости были не из лучших. — Поговорила со своими. Не знаю, с чего начать. — Хорошее есть? — Да, — Арина усмехнулась, неопределённо взмахивая рукой. — Ещё как. Все под большим впечатлением от твоего, э-э-э… перфоманса. Она кашлянула, нервно переминаясь с ноги на ногу. — К силе, короче, у наших вопросов нет. Но биться за тебя они не будут. Титов удивлённо замер, на время переставая вертеть в пальцах свой складной ножик. — Биться? — Денис, эти уёбки лесные тебе с рук такое не спустят. — Думаешь, против Хозяина пойдут? Они наконец обменялись долгими внимательными взглядами. Ведьма сделала очередную тугую затяжку, нервно выдыхая дым в сторону. Потом коротко кивнула. Титов почесал подбородок рукояткой ножика, хмуро поджимая губы. — Все чувствуют, — Арина опустила глаза, совсем как-то беспомощно теребя в руках дотлевающую сигарету. И голову в плечи вжала, будто действительно сильно переживала за всё это. — Мне все мои сказали уходить, пока не поздно. Что-то страшное надвигается. Нам не под силу. — Я пойму, — Денис смотрел на неё серьёзно и открыто, без тени осуждения или злости. — И непутёвого своего с собой забирай. Я Козлова отправлю вас перевезти и охранять. Ведьма растерянно хлопнула ресницами. Повисшая было пауза прервалась её шипением от обожжённых случайно пальцев. Окурок полетел в кусты; сама Арина же выпрямилась и приосанилась, гордо вздёргивая подбородок. Безмерную усталость как рукой сняло: Денис даже невольно дёрнул уголками губ в еле заметной улыбке. — Я вас, Хозяин, попрошу ко мне с такой ерундой больше не лезть. Это оскорбительно. — О как. — Денис, блин, никуда я не поеду, — и вдруг она в мгновение оказалась рядом, сперва как следует острым кулаком залепив под рёбра, а потом крепко стиснув в объятиях. Титов охнул даже от неожиданности, но потом всё-таки осторожно накрыл ладонями девичьи лопатки. — Вроде не тупой, но простых истин в упор не видишь. — Каких, Ариш? Ну каких истин? У тебя вся жизнь впереди. Если и правда бойня будет, то я один против Алябьева и этих пидорасов. Юзлесс, блять. — Значит вместе сгинем. Я от тебя никуда не денусь. Ты мой Хозяин. И как-то разом больше ничего не осталось на языке. Пришлось покрепче сжать руки, выдыхая в чужую макушку стягивающее грудную клетку напряжение. *** Голова шла кругом. Не вполне ясно, от чего: то ли густой монастырский запах ладана по мозгам ударил, то ли вид растерзанного человеческого тела. Кикиморы, услужливо притащившие останки Андрея из недр леса, долго не хотели покидать проклятый монастырь — надеялись чем-нибудь поживиться. Денис страшно наорал на них, ощущая, как из слабеющего тела в кончики пальцев стекает вязкое покалывание. Андрей просто пошёл погулять и развеяться после нескольких тяжёлых ночей. Кикиморы бодро отрапортовали, что на него набросился один из полевых. У слабого человека, конечно, не было и шанса спастись. Лес брал своё. Мстил так, как умел: жестоко и кровожадно. А ещё очень грязно. Это полный пиздец. — Они и впрямь объявили тебе войну, — Лиза ходила вокруг обагренного кровью алтаря, с любопытством заглядывая в искажённое ужасом мёртвое лицо. — Что будешь делать? Денис резким жестом остановил её, свободным кулаком отчаянно потирая зажмуренные глаза. Всё, это конец. Точка невозврата. Такое не спустить с рук, не отвернуться. Перед ним лежали куски мяса и обломки костей, ещё несколько часов назад представляющие собой вполне неплохого парня. Со светлой, хоть и слегка трусливой головой, глупыми очками и робкой улыбкой. Он же, сука, вообще не заслужил. Конца такого страшного не заслужил. И сгинуть в этой дыре, пожранный уродливыми чудовищами, не заслужил. Выходит, и его не уберегли. Денис не уберёг, точнее. Откат за откатом. За Кольцовым в деревню побежала бледнеющая и стареющая на ходу Катя. Вслед за ней отправилась и Арина, которая должна была сменить соседа на посту медицинского бдения: журналист весь день сидел возле постели валявшегося в отключке Богдана, строчил что-то в блокноте и, видимо, пытался распланировать своё будущее. Он ещё не знал. Денис с трудом представлял, что с ним будет. Его самого чуть не вывернуло; благо, было нечем. — Я помолюсь за него. Холодная сонина ладонь опустилась на загривок. Титов вздрогнул, но не ушёл от прикосновения. Сипло выдохнув, он медленно покачал головой, ощущая себя в тесно сжимающейся ловушке. Голоса в голове заговорили на латыни. — Ему это уже не поможет. Надо было раньше. — Тебе больно, — рука спустилась к лопаткам, затем исчезая в пространстве. Денис постепенно закипал. Нервы, натянутые до предела, сдавали. Держаться становилось труднее. — Мне охуеть как больно, Сонь. Давай только обойдёмся без проповедей, окей? Я сейчас вот этой хуйни точно не вывезу. Соня замолчала и бесшумно отошла к длинным полкам, ломящимся от монастырских книг. Зубы сами собой заскрипели; изнутри рвалось что-то тёмное, противное и пиздецки страшное. Денис боялся случайно выпустить это наружу. Складной ножик в кармане ощущался раскалённым куском железа, ошпаривающим сквозь тонкую ткань бедро. Всего одно короткое движение, подобное тому, что уже удалось провернуть в машине три года назад. Всадить себе в глотку, поглубже. И всё закончится. Закончится же? Он чётко помнил, как в руки полилась горячая тёмная кровь. В ушах как наяву стояли предсмертные хрипы Алябьева. Тот закатывал глаза и бился в коротких конвульсиях, пока не захлебнулся окончательно. Такой могущественный хуй с горы. Сгинул безвозвратно, наконец освободив деревню от своего кулака. Ощутилось ли облегчение? Нет, кроме пустоты и глубокого ахуя на ум ничего не приходило. Всё прошло быстро; Денису показалось, что время растянулось до целой вечности. Он ещё пару месяцев повсюду чувствовал металлический запах и периодически остервенело пытался отскрести мылом с пальцев и из-под ногтей несуществующие пятна. Голоса в черепной коробке почти верещали. Денис абсолютно не соображал и совершенно потерялся в пространстве и времени. Кажется, схватился за голову; возможно, упал на колени. В какой момент его забрали в крепкое кольцо рук — не помнил. Помнил только тихий голос, пропитанный горечью, но бесконечно любящий. Он что-то монотонно бормотал на ухо, отвлекая от падения в бездну. Его баюкали, словно ребёнка. В какой-то момент какофония адских звуков и визгов начала отступать, и воспалённое сознание понемногу успокоилось. Пульсация в висках перетекла в вялую мигрень, а ожог на бедре слегка затянулся. Денис снова почувствовал себя собой; пальцы слушались, спина болела, саднило колени, ударившиеся со всей дури о каменный пол. Макс гладил его по волосам и уже молча сжимал в объятиях, покачиваясь из стороны в сторону. Оказалось, что он сидел совсем близко, и это его тепло смогло согреть обледеневшие титовские кости. Впрочем, удивительно ли? — Прости меня, — голоса почти не было: во рту пересохло, и связки отказывались работать, выдавая наружу лишь каркающую хрипоту. Это всё, что он мог сказать по поводу смерти журналиста. Макс покачал головой. У него был очень печальный вид; в глазах отражалась зеркальная пустота. Значит, он уже увидел то, что осталось от Андрея. Но не злился. Ебанутый, судя по всему; отравленный Топями. Уже безвозвратно. — Ты не мог это предотвратить. Денис в изнеможении уткнулся лбом в чужое плечо. В голове стало тихо, сил не осталось от слова совсем. Даже на скорбь. Кольцов, с его осунувшимся лицом и воспалёнными потухшими глазами ощущал, скорее всего, примерно то же самое. — Всё очень хуёво, Макс. — Я понимаю. — Тебя нужно эвакуировать отсюда. Хотя бы тебя. — Я ведь уже сказал, что останусь. — Ну и долбоёб. Наорал бы на тебя, но не могу. — Это уже сделала Арина. Я не изменил своего решения. Слабая и поломанная улыбка послужила ответом. Денис, кажется, ненавидел каждый свой вздох; но этот момент он отпечатает в своей памяти навечно. Немного продышавшись, он немного отстранился от чужого плеча, чтобы заглянуть в глаза напротив. Что-то страшное назревало, что-то важное зрело в голове. План? Единственный возможный выход? Все пути вели к одной ключевой точке. — Нам нужно найти его. Сына. Срочно.